В открытое небо - Антонио Итурбе

чему радоваться.

Сьют отеля «Континенталь», который должен был стать любовным гнездышком, превращается в больничную палату. Пару дней, пока он приходит в себя, за ним ухаживает Консуэло. Заказывает для него куриный бульон и читает из газет самые экстравагантные новости, чтобы его развлечь. Он позволяет себя баловать, даже иногда притворяется, что ему хуже, чем на самом деле, чтобы она поила его ромашковым чаем с коньяком. Он хотел бы поболеть еще несколько дней, как когда был маленьким и несколько лишних десятых на градуснике оказывались уважительной причиной, чтобы не идти в школу и остаться дома: дома он один и мама – только для него одного, и он плавает в пространстве чистых простыней и микстур со вкусом черной смородины.

Однако вместе с выздоровлением вернулась и реальная жизнь, а у нее нет вкуса черной смородины. Совершенно невозможно, чтобы прошло незамеченным такое событие, как утопление по небрежности новенького, еще ни разу не использованного по назначению самолета, да еще и едва не утопленные пассажиры. Ему ужасно тяжело. И дело не в самолете и испытанном пассажирами страхе – на это ему наплевать. Тяжелее всего то, что он не оправдал доверия месье Дора.

Он пишет своему начальнику письмо. И рвет его. Пишет другое. Складывает из него гармошку. Еще одно. Оно летит в корзину. Когда корзина переполняется, а шарики из бумаги разбросаны по всей комнате, он понимает, что нужно ехать в Тулузу и говорить с ним лично. Путешествие по Франции на автомобиле – вещь безмятежная. По обеим сторонам дороги расстилаются ровные прямоугольники полей, за которыми из-за окна машины не видны трудности сельского производства, а глазу явлены исключительно ровные простыни посевов. Когда Тулуза остается за спиной и он сворачивает на дорогу с надписью «Аэродром», у него появляется ощущение, что едет он туда в последний раз. Проехав мимо строений бывшей компании «Аэропосталь», чувствует, как его охватывает ностальгия. Едет дальше – до мастерских «Латекоэр», рабочей конструкции в виде сот, где строятся самолеты. Дора в своем кабинете. Теперь у него нет международной линии, за которую он отвечает, но он все так же краем глаза посматривает в окно на взлетно-посадочную полосу аэродрома, словно все еще ожидая вечернюю почту.

– Месье Дора…

Шеф смотрит на него, не говоря ни слова, прочесть что бы то ни было в его взгляде невозможно. Он всю жизнь играет в покер жизнями людей.

– Я приехал подать свое прошение об окончательной отставке. И сказать вам, что я сожалею и что вся вина за случившееся лежит только на мне.

У директора не шевельнулся ни один мускул, он даже ни разу не затянулся сигаретой, что пускает струйку дыма в его руке.

Но это не неловкое молчание. Оба они чувствуют, что друг друга поняли. Дора не будет разыгрывать горькую комедию, не принимая его отставку. Заявление об увольнении – это способ, которым Тони убережет Дора от необходимости его уволить, а себя самого – быть уволенным.

– Сент-Экзюпери, вы рыцарь до кончиков ногтей.

Тони грустно улыбается – той самой едва намеченной улыбкой, когда ясно, что радоваться нечему. Эту фразу о рыцаре несколько раз он слышал от женщин, ее говорят перед тем, как уйти под руку с другим.

– Я рыцарь, вот только не знаю, за какое королевство сражаюсь.

Дора спокойно глядит на него. В меланхолию он не верит. Она непроизводительна и вредоносна для исполнения графика и разных работ. Тони протягивает ему руку, и Дора крепко ее пожимает. Через мгновенье Дора резво возвращается за свой стол и делает вид, что открывает папки и занят уже другим: прием окончен. Тони выходит из кабинета, покачивая головой.

Старина месье Дора…

И снова без работы. Снова он возвращается в Париж, сунув руки в карманы.

Глава 72. Натал, 1934 год

Хотя ему и не удалось добиться того, чтобы компания отозвала эти тяжелые, как слоны, гидропланы и дала взамен подходящие аппараты, Мермоз все же собрал группу пилотов, которая теперь осуществляет почтовое авиасообщение между Европой и Америкой, энергично давя на педаль газа над Атлантическим океаном.

И вновь маяк Святых Волхвов при входе в бухту, на берегу которой находится Натал, подмигивает Мермозу. Он, в свою очередь, приветствует маяк широким веерным виражом над скалами, и точно по расписанию самолет снижается над рекой Потенжи. Как обычно, если ничего непредвиденного не происходит, «Граф Де-ла-Волькс» будет заправлен, ночью его обследуют механики, и на следующее же утро с грузом почты он отправится обратно в Дакар.

После приводнения в Натале работники наземной службы, прибывшие на баркасе, который отбуксирует гидроплан к берегу, приносят дурные вести. Самолет с пилотом Фернандесом и механиком Нуно, что доставляет почту из Аргентины, Уругвая и бразильского штата Баия, потерпел крушение.

– Как они?

– В больнице. Им удалось спастись.

Мермоз выдыхает.

Едва ступив на берег, он залезает в раздолбанный грузовичок, который везет экипаж на аэродром в Парнамирим. Аэродром Натала за последние годы сильно вырос, и Мермозу приходится пройти сквозь группу в десять-двенадцать пассажиров, прибывших самолетом одной итальянской линии, реализующей регулярные рейсы в Рио-де-Жанейро. Начальник аэродрома подтверждает: да, почтовый самолет разбился в Каруару. Мермоз сам вызывает по радио базу в Буэнос-Айресе. Ему говорят, что сами пошлют еще одну машину забрать почтовые мешки, летевшие в Европу и оставшиеся в Каруару, вот только резервный самолет у них в ремонте, и вылететь он сможет только через несколько дней, быть может, через неделю.

– Через неделю! Это невозможно!

Оператор радиорубки и Коллено входят и застают его нарезающим круги по офису, как лев в клетке.