Противостояние.Том I - Стивен Кинг

Время ее нахождения здесь, в Хемингфорд-Хоуме, подходило к концу, и ее последний рабочий сезон ожидал ее впереди, на востоке, возле Скалистых гор. Он посылал Моисея карабкаться на гору, а Ноя — строить ковчег; Он видел, как Его собственного Сына приколачивали гвоздями к Кресту. Какое Ему дело до того, как отчаянно боялась Абби Фримантл человека без лица — его, который крадучись приходил к ней в ее снах?

Она никогда не видела его; да ей и не нужно было его видеть. Он был тенью, пробиравшейся через кукурузу днем, холодной пустотой в воздухе, стайкой птиц, уставившихся на нее с телеграфных проводов. Его голос окликал ее всеми звуками, которые когда-либо пугали ее: когда говорил тихо, это было тарахтение сверчка под лестницей, предупреждавшего, что кто-то из близких вскоре умрет; когда говорил громко, становился полуденным громом, грохотавшим среди туч, пришедших с запада, как кипящий Армагеддон. А порой вообще не было никаких звуков, кроме одинокого шелеста ночного ветерка в кукурузе, но она все равно, знала, что он там, и это было хуже всего, потому что тогда человек без лица казался лишь немногим меньше, чем сам Господь; в такие времена ей представлялось, что она совсем рядом с темным ангелом, который когда-то молча летал по Египту, убивая новорожденных младенцев в каждом доме, дверь которого не была вымазана кровью. Это пугало ее сильнее всего. Страх снова превращал ее в ребенка, и она понимала, что, хотя другие тоже знают о нем и боятся его, только ей дано ясное видение его ужасной силы.

— Хороший денек, — произнесла она, сунула последний кусок тоста себе в рот и принялась раскачиваться в кресле, попивая кофе. Стоял чудесный ясный день, ни одна из частей ее тела не причиняла ей особенных неудобств, и она вознесла коротенькую благодарственную молитву за все, что имела. Великий Боже, Боже милостивый. Любой малыш мог заучить эти слова, а вбирали они в себя целый мир и все добро и зло этого мира.

— Великий Боже, — говорила Матушка Абагейл. — Боже милостивый. Благодарю Тебя за то, что светит солнце. За кофе. За вчерашний хороший стул — Ты был прав, это все благодаря финикам, но, Господи, до чего же они противны на вкус. Может, как и я сама? Господь, ты велик…

Кофе был выпит. Она поставила чашку на пол и продолжала легонько раскачиваться, подставив солнцу лицо, похожее на какой-то странный живой камень с угольными прожилками. Она задремала, а потом заснула. Ее сердце, стенки которого были теперь едва ли толще папиросной бумаги, билось так же, как и каждую минуту в последние 39 630 дней. Хотя, как и к младенцу в колыбели, нужно было приложить руку к ее груди, чтобы удостовериться, что она не перестала дышать.

Но улыбка не сходила с ее лица.

Все, конечно, здорово изменилось с поры ее детства. Фримантлы приехали в Небраску освобожденными рабами, и родная праправнучка Абагейл, Молли, цинично и противно смеялась, утверждая, что деньги, на которые отец Абби купил землю под дом, деньги, уплаченные ему Сэмом Фримантлом из Льюнса, Южная Каролина, в качестве компенсации за те восемь лет, что ее папаша со своими братьями оставался там после окончания Гражданской войны, были деньгами «за совесть». Абагейл помалкивала, когда Молли так говорила — Молли и Джим, как и все молодые, были максималистами и не признавали ничего, кроме самого хорошего и самого плохого, — но про себя она сильно удивлялась и спрашивала: «Деньги за совесть? Что ж, а разве есть деньги чище, чем эти?»

Итак, Фримантлы обосновались в Хемингфорд-Хоуме, и Абби, самая последняя из детей, родилась уже здесь. Ее отец сумел обойти и тех, кто не желал ничего покупать у негров, и тех, кто ничего им не продавал; он покупал землю не сразу, а по частям, чтобы не гневить тех, кто тревожился по поводу «этих черных ублюдков на шоссе Колумба»; Он стал первым в округе Полк, кто попробовал применить севооборот; первым, кто стал использовать химические удобрения, и в марте 1902 года Гэри Сайтс пришел к ним домой, чтобы сообщить, что ее отца приняли в Фермерскую ассоциацию. Он стал первым черным членом ассоциации во всем штате Небраска. Тот год оказался превосходным.

Она полагала, что любой человек, окинув взглядом всю свою жизнь, мог выбрать один год и сказать: «Этот был самым лучшим». Похоже, у каждого бывал такой период, когда все шло славно, гладко и на удивление замечательно. И лишь потом можно было гадать, почему же все складывалось именно так. Это было все равно что положить с десяток разных продуктов сразу в один холодный чулан, чтобы каждый чуть-чуть впитал аромат других; у грибов появлялся запах ветчины, а у ветчины — грибов; оленина получала едва заметный дикий привкус куропаток, а куропатки слегка отдавали огурцами. Потом, позже, вы могли пожалеть, что все хорошее, пришедшееся на тот один-единственный год, не продлилось чуть дольше, что нельзя было взять хоть одну из своих невероятных удач и попробовать перенести ее в какую-нибудь трехлетнюю полосу, о которой вы не могли вспомнить не только ничего хорошего, но даже ничего плохого, и, таким образом, вы приходили к выводу, что все случилось именно так, как и должно было случиться в том мире, который создал Господь и который наполовину разрушили Адам и Ева, — стирка была закончена, полы выскоблены, малыши ухожены, одежда починена, а череду серых, унылых будней той трехлетней полосы ничто не прерывало, кроме Пасхи, Четвертого июля, Дня благодарения и Рождества. Но никому не дано знать, отчего Господь совершает свои чудеса так, а не иначе, и для Абби Фримантл, равно как и для ее отца, 1902 год был самым лучшим.

Абби считала, что была единственной в семье, кроме, конечно, ее отца, кто понимал, насколько великим, почти беспрецедентным событием явилось приглашение вступить в ассоциацию. Он стал первым чернокожим членом Фермерской ассоциации в Небраске и, вполне возможно, во всех Соединенных Штатах. У него не было никаких иллюзий относительно того, какую цену за это придется платить ему и его семье, — сносить грубые насмешки и расистские выпады со стороны всех тех людей, с Беном Конви во главе, кто был против этого. Но он также понимал, что Гэри Сайтс вручал ему нечто большее, чем просто шанс выжить; Гэри вручал ему шанс собирать хорошие урожаи и процветать.

С членством в ассоциации закончатся его трудности с покупкой хороших семян. Отпадет необходимость возить урожай аж в Омаху, чтобы найти покупателя. Возможно, придет конец его стычкам по поводу прав на воду с Беном Конви, яростно ненавидевшим нигеров вроде Джона Фримантла и любителей негритосов вроде Гэри Сайтса. Это могло даже означать, что окружной сборщик налогов прекратит надувать его. И Джон Фримантл принял приглашение, и голосование прошло нормально с весьма существенным перевесом в его пользу, хотя действительно были поганые шутки про то, как поймали превратившегося в енота черномазого на чердаке Главного зала ассоциации, и про то, что младенца-нигера, попавшего на небеса и получившего там свои черные крылышки, все называли не ангелом, а летучей мышью, и какое-то время Бен Конви шлялся по округе и рассказывал всем, что ассоциация решила принять Джона Фримантла лишь потому, что близится детская ярмарка и им нужен нигер, чтобы сыграть на ней африканского орангутанга. Джон Фримантл делал вид, что не слышит этого, а дома цитировал библейские изречения «Кроткий ответ отвращает гнев», «Что посеется, то и пожнется» и, наконец, свое любимое, которое произносил не со смирением, а с мрачной надеждой: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».

И мало-помалу он снискал расположение к себе соседей в округе. Не всех, не таких, как Бен Конви и его сводный брат Джордж или Арнольды и Диконы, но многих других. В 1903-м они обедали с Гэри Сайтсом и его семьей прямо в гостиной не хуже, чем белые.

А еще в 1902-м Абагейл играла на своей гитаре в Главном зале ассоциации — не в негритянском шоу, нет, она играла на смотре талантов, устраиваемом для белых в конце года. Ее мать была настроена категорически против; то был один из немногих случаев в ее жизни, когда она высказала свое несогласие с мнением мужа прямо в присутствии детей (правда, к тому времени мальчики были уже в летах, а у самого Джона седины было гораздо больше, чем снега на вершинах гор).

— Я знаю, кто это придумал, — говорила она со слезами. — Ты вместе с Сайтсом и Фрэнком Феннером — вы все вместе это затеяли. Это чудесно для них, Джон Фримантл, но где же твоя голова? Они — белые! Ты болтаешься с ними на заднем дворе и рассуждаешь о посевах! Ты можешь даже сходить в город и выпить с ними пивка, если Нейт Джексон пустит тебя в свой салун. Отлично! Я ведь знаю, что тебе пришлось вынести за последние годы, никто лучше меня этого не знает. Я знаю, что ты улыбался, когда сердце твое терзала боль и в груди горел пожар. Но ведь теперь совсем другое дело! Это же твоя дочь! Что ты скажешь, если она поднимется туда в своем красивеньком белом платьице, а они станут смеяться над ней? Что ты сделаешь, если они будут швырять гнилые помидоры в нее, как швыряли в Брика Салливана, когда он попробовал спеть негритянскую песенку? И что ты ответишь ей, если она подойдет к тебе в платье, вымазанном теми помидорами, и спросит; «Почему, папа? Почему они это сделали, и почему ты позволил им это сделать?»