Брежнев - Леонид Млечин

Александров-Агентов стал помощником Брежнева, когда того перевели в Верховный Совет. Леонид Ильич сам позвонил ему:

– Это Андрей Михайлович? С вами говорит Брежнев. Мне бы очень хотелось поговорить по одному вопросу. Вы не могли бы ко мне подъехать?

– Да, конечно, – только и мог ответить Александров-Агентов, потрясенный необычной вежливостью высокой персоны.

– А когда вам было бы удобно подъехать? – уточнил Брежнев. – Одиннадцать часов утра завтра подойдет?

Леонид Ильич встал, чтобы встретить гостя, и сразу взял быка за рога:

– Понимаешь, какое дело: жизнь моя сложилась так, что с малых лет работал в деревне, с юношеских лет – на заводе, а потом – партийные комитеты и на всю войну – армия. Никогда я с этой чертовой внешней политикой дела не имел и совсем в ней не разбираюсь. А теперь вот выбрали президентом и приходится заграничными делами заниматься. Мне нужен человек, который помог бы войти в курс дела, сориентироваться в наиболее важных вопросах. Кое-кто порекомендовал обратиться к вам («вы» и «ты» постоянно перемешивались). Как бы вы посмотрели на то, чтобы перейти работать ко мне?

Брежнев как человек практический поинтересовался зарплатой и жилищными условиями Александрова-Агентова. Сказал с сожалением, что зарплата останется такой же:

– Но зато, имей в виду, у нас в Верховном Совете очень хороший дачный поселок, да и кремлевская столовая тоже…

За многие годы Леонид Ильич убедился в высоком профессионализме своего помощника, его надежности, феноменальной работоспособности. Привык даже прилюдно спрашивать его совета. Иногда во время переговоров Брежнев, высказав какое-то предположение, поворачивался к сидящему рядом помощнику и спрашивал:

– Я правильно сказал?

Леонид Ильич доверял ему и даже позволял спорить с собой. Александров-Агентов смело отстаивал свою точку зрения.

«Александров у нас проходил под кличками Тире (его полная фамилия Александров-Агентов) или Воробышек – из-за его небольшого роста и часто неровной, нервно-суетливой манеры вести себя, – вспоминал заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС Карен Нерсесович Брутенц. – Это был преданный делу, трудолюбивый и порядочный человек, сторонившийся интриг и мелкого политиканства».

Он был неизменно вежлив, в том числе с теми, кто стоял ниже его на служебной лестнице. Однажды в Чили, услышав, как советский посол распекает своего дипломата, встал из-за стола и сказал:

– Не терплю, когда так разговаривают с подчиненными.

При этом он мог назвать заместителя министра иностранных дел Анатолия Гавриловича Ковалева «ревизионистом» – не в шутку, всерьез.

Ему не было равных в работе с документами, любую мысль схватывал на лету и облекал в точную формулу. Нервный, суетливый, вспыльчивый, обидчивый, он не был прост в личных отношениях.

Анатолий Черняев вспоминал, как в конце декабря 1975 года в Завидове, где шла работа над очередной речью генерального секретаря, приехал Громыко. Они с Брежневым три часа беседовали. Все думали, что министр иностранных дел приехал с поздравлениями – на следующий день, 19 декабря, Леониду Ильичу исполнялось шестьдесят девять лет.

Но утром Брежнев за завтраком сказал:

– Вот Громыко отпросился от поездки в Японию. Он по решению политбюро должен ехать в начале января. Я согласился: конечно, неохота ему Новый год портить подготовкой, поездка трудная. Да и смысла особого нет: они хотят островов, мы их не даем. Так что результатов все равно никаких не будет. Ничего не изменится – поедет он или не поедет.

Александров-Агентов буквально взорвался:

– Неправильно это, Леонид Ильич. Мы – серьезное государство? Мы должны держать слово? Или нам плевать? Мы четырежды обещали, японцы уже сообщили о визите в газетах. Мы с их престижем должны считаться? Или мы совсем хотим отдать их китайцам? Громыко, видите ли, Новый год не хочется портить. И решение политбюро для него ничто! Приехал отпрашиваться! Неправильно вы поступили, Леонид Ильич!

Брежнев не ожидал атаки, вяло оправдывался:

– Он попросил, я согласился…

Александров-Агентов гнул свое:

– Вот и неправильно, что согласились. Американский госсекретарь Киссинджер в этом году пять раз был в Японии. Тоже ведь ничего, кажется, не изменилось. А наш Громыко в Бельгию, Италию, во Францию, еще куда-то – пожалуйста. А как действительно сложную работу делать, ему «не хочется Новый год портить». Надо разговаривать с японцами. Пусть, как вы говорите, мы ничего не можем сейчас им дать. Но надо вести переговоры, показывать свою добрую волю. Это страна хочет иметь с нами дело. Этим стоит дорожить, считаться с этим. В этом смысл дипломатии. Неправильно вы поступили.

Другие помощники генерального поддержали Александрова. Брежнев попытался перевести разговор на другую тему. Но не получилось. Он помрачнел, бросил салфетку:

– Хорошенький подарочек вы подготовили мне ко дню рождения!

Леонид Ильич ушел. Через час вернулся, посмотрел на Александрова:

– Ты победил, Андрюша. Целый час разговаривал с Громыко. Сказал ему, чтобы ехал в Японию.

Но Андрей Андреевич так и не поехал в Токио…

В другой раз зашла речь о том, что представители НАТО на переговорах в Вене предлагают убрать из Европы тысячу ракет, если Советский Союз выведет тысячу танков.

– С точки зрения безопасности препятствий вроде нет, – сказал Брежнев. – Ни американцы, ни немцы на нас после такого соглашения не нападут. Бояться нечего. Вопрос в другом: друзья в социалистическом лагере будут против. Им наши танки нужны совсем по другим причинам. А так бы я и не на такое соглашение пошел.

За обедом Александров-Агентов напомнил о натовском предложении.

– Не будем принимать, – ответил Брежнев. – Надо подготовить отрицательный ответ.

Александров-Агентов счел, что разговор не окончен. Как-то Брежнев, находясь в хорошем настроении, шутливо пожаловался, что бумаг и без того множество, а Андрей подсовывает новые.

– А что вы обижаетесь, Леонид Ильич? – дал волю чувствам помощник генерального секретаря. – Можем и не докладывать. Как хотите.

– Ну что ты опять нервничаешь! – миролюбиво сказал Леонид Ильич.

– Да, нервничаю. И не могу иначе. Вот, что делать с предложением НАТО? Очень легко сказать «нет». Но мы хотим продолжать разрядку или только говорим, что хотим? Мы же заявляли, что «политическую разрядку нужно дополнить военной». Они предлагают совсем невинную вещь. У нас в соцстранах шестнадцать тысяч танков. Что изменится, если их там будет пятнадцать тысяч? Ничего не изменится. И у них ничего не изменится, если они выведут тысячу устаревших ракет. Но разрядка выиграет. Потому что все увидят, что мы готовы разговаривать и что-то делать с гонкой вооружений. Если же мы скажем «нет», понесем ущерб только мы…