Всё, что у меня есть - Труде Марстейн

Толлеф.

Когда мы прощаемся, Толлеф крепко меня обнимает. Мне всегда хочется прижаться к нему еще ненадолго, сказать еще пару слов, услышать от него еще несколько слов в ответ, и всегда возникает чувство, что что-то заканчивается, когда мы расстаемся. Как будто целая жизнь или, по крайней мере, последняя ее половина оказалась скучной и затяжной дорогой признаний, открытий, попыток примириться с собой, надеждой и верой в это, но никакого примирения не произошло, и пока я застряла в этой точке.

Толлеф, высокий и широкоплечий, идет по улице в сером пальто, рядом трусит Брутус. Чудесный Толлеф.

В пятницу утром на пороге квартиры появляется запыхавшаяся Майкен.

— Поехали скорее, я не уверена, что тут можно парковаться.

Я не видела ее с Рождества. Я надеваю новое шерстяное пальто, розовую шаль, беру рюкзак и закрываю за нами дверь. На Майкен темно-коричневое пальто, перехваченное на талии поясом.

На улице морозно, сверкающие белизной, обсыпанные снегом деревья, солнце, кирпичные здания пылают от солнечного света, снег лежит на всех крышах. Черный автомобиль, «опель», выглядит довольно новым, не верится, чтобы он принадлежит студенту. Майкен ведет себя словно заправский водитель, но мне непривычно видеть, как она водит машину, я раньше с ней никогда не ездила.

— Я и не заметила, что заправки «Статойла» исчезли, — говорит Майкен, когда мы выезжаем из Осло.

— Исчезли, да не совсем, — говорю я, — они ведь просто поменяли название.

Я размышляю о том, осознаем ли мы с ней всю серьезность того, что нам предстоит. Теперь кажется, что у меня абсолютно нет нужного опыта, я не представляю, через что сейчас проходит Элиза. Не знает этого и Майкен, но ей-то всего двадцать один.

Майкен говорит, что она купила себе «макбук», хотя на самом деле денег у нее почти нет, просто все говорят, что «маки» гораздо лучше и служат значительно дольше обычных ноутбуков.

— Папа дал пять тысяч.

— «Мак» — хорошая вещь. А занятия уже начались? — спрашиваю я.

Она отвечает, что лекции не начнутся раньше следующей недели, но она и сама уже многое прочитала.

— Я буду работать в детском саду в Блиндерне каждую среду вплоть до лета, — говорит она. — Буду замещать методиста.

— Ты будешь методистом? — спрашиваю я.

— Нет, его обязанности будет выполнять другой воспитатель, я просто ассистент.

— А это не слишком? На учебу времени хватит?

Она кивает, переносит руку с руля на рычаг переключения скорости, рука у нее тонкая, с длинными пальцами, бледная кожа с голубыми венами.

Я спрашиваю, есть ли у нее кто-нибудь сейчас, какие-то отношения.

— Нет. Ну, или да. Нет, все-таки нет.

— И кто же это?

— Кто «кто же»?

— Который вроде бы да, а может, и нет.

— Его зовут Тобиас, — сдается она.

— Тобиас? Папа сказал, его зовут Амир.

— Нет, его зовут Тобиас.

— Он изучает психологию?

— Нет. Он вообще ничего не изучает. Больше не спрашивай. Мы недавно встречаемся. Это его машина.

Майкен чуть превышает разрешенную скорость, держа левую руку на руле, достает из небольшого углубления рядом с рычагом переключения передач пакетик жевательной резинки и предлагает мне. Потом выдавливает пластинку, отправляет в рот и жует.

— Я как-то упустила момент, когда ты сдала на права, — говорю я, — или я просто забыла. Давно?

— По-моему, ты тогда была на больничном. После того, как вы с папой завершили ту неудавшуюся попытку возобновить отношения. Папа полностью оплатил получение прав, но при одном условии.

— Это было не так, — перебиваю я.

— Я довольно много тренировалась в вождении с папой и потому обошлась всего двенадцатью платными уроками. А знаешь, сколько уроков понадобилось Кристин?

Тогда так много всего накопилось, за каких-то пару недель я ухнула в беспросветный мрак. Габриэлла, с которой мы вместе работали много лет назад, умерла от острого лейкоза всего через три месяца после того, как ей поставили диагноз. А потом еще эта история с Гейром — одно из моих самых серьезных поражений. Хотя мы оба решили не строить никаких иллюзий и больших ожиданий, я испытывала стыд, который перерос в страх, стыд охватил все мое существо и определил всю мою жизнь.

Майкен объявляет, что Кристин взяла больше тридцати уроков вождения.

— Она срезалась на первом же занятии, потому что проехала на красный свет.

— Да, неужели?

Я ходила к психологу по имени Суннива, ее посоветовала Нинина сестра, и прием у нее стоил тысячу крон в час. И жила она в дорогущем Фрогнере.

— Это было не из-за папы, — говорю я. — Там много чего случилось. Умерла моя коллега. Это подтолкнуло меня к тому, чтобы поменять работу. Я теперь в полном порядке.

— Ну и классно, — отзывается Майкен.

Мне действительно было ужасно. Жизнь казалась безотрадной. Когда стало совсем невмоготу, я попросила назначить антидепрессанты, но Суннива отговорила меня.

— Они притупляют боль, но заглушают и радость, — сказала она, — исчезает энтузиазм, желание творить, искать истину и смысл.

Меня мучили кошмары, мутные сновидения, как правило, связанные с Майкен — я видела ее со стороны, уходящей по дороге, ветер трепал волосы. Или она сидела на солнце рядом с кофейней на барном стуле в капроновых чулках и туфлях на невысоких каблуках, пила кофе латте, независимая, самодостаточная, ни о чем не сожалеющая. Я не могла с ней заговорить, словно я умерла и смотрела на эту женщину из другого мира. Складывалось впечатление, что Майкен могла быть кем угодно, взрослой женщиной, которая жила в этом мире и совершала взрослые поступки. В моих снах не происходило ничего неприятного, но я просыпалась в поту или в слезах. Я рассказывала и рассказывала Сунниве о своих отношениях с мамой и отцом, с моими сестрами, с дочерью, говорила про Гейра и работу. Но чем больше я рассказывала, тем более общими и банальными казались мне слова, но все же мне надо было выговориться, это помогало. Нет, пожалуй, в моей жизни не было человека, который когда-нибудь увидел бы меня и понял по-настоящему, но люди, возможно, не видят и не понимают друг друга в принципе. Наверное, и я никогда не умела увидеть другого человека и понять его.

— Я много бегаю, — говорит Майкен. — Не меньше трех раз в неделю.

— И я тоже. Может, как-нибудь устроим пробежку вместе?

Майкен соглашается, энергично кивает.

— Я бегаю довольно рано утром.

— Ну и ладно. Только вот я бегаю чуть медленнее тебя.

— Да ничего, — говорит Майкен.

Она медленно жует резинку, держа одну руку на руле.

Я помню ее реакцию, когда я рассказала ей о нас с Гейром, в том числе то, сколько