Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

о статусе Сената как «части тела» императора[1883].

Хотя эта метафора подразумевала связь с персоной монарха всего корпуса чиновников[1884], наибольшую роль в ее пропаганде и в самом становлении сыграл Парламент, исполнявший главную функцию верховной власти — вершил правосудие от имени короля[1885]. В риторике верховной курии регулярно использовалась формула «король и Парламент» со знаком равенства и в неизменной связке[1886]. Парламентарии первыми начинают говорить о судейских как о части «тела короля», опираясь на нормы римского права как основу создаваемого ими культа монархической власти[1887]. В сборнике Жана Ле Кока данное уподобление выражено со всей определенностью: «сеньоры Парламента, в особенности при исполнении своих обязанностей, суть часть тела короля», «сеньор канцлер есть часть господина нашего короля, ибо представляет его персону»[1888]. Метафора «тела короля» была символическим описанием зарождающегося государства, повлияв на выработку статуса чиновников.

Способом его утверждения стали формы почитания должностных лиц. Уже в одном из первых ордонансов о Парламенте от 17 ноября 1318 г. статья 19 гласила: «Пусть те, кто держит Парламент, не мирятся с поношениями в виде оскорбительных слов адвокатов, а также тяжущихся»[1889]. При оформлении парламентской корпорации (ордонанс 11 марта 1345 г.) появляется «честь Парламента», которую обязаны блюсти сами парламентарии и еще более подданные короля Франции[1890]. Наконец, в ордонансе о реформе суда от апреля 1454 г. в Монтиль-ле-Туре уважение к парламентариям квалифицируется как форма укрепления власти верховного суда[1891].

Таким образом, статус королевских служителей вытекал из авторитета исполняемых ими функций. Чиновники становятся носителями достоинства и чести службы, а не просто хранителями персональной чести короля. «Честь короля», трансформировавшись в «честь Парламента», в итоге распространяется на каждого члена парламентской корпорации[1892]. В королевском законодательстве эта «честь» (honneur) появляется к началу XV в.: так, в кабошьенском ордонансе служители Парламента и Палаты счетов названы «людьми большого почета и представительства», в ордонансе 1454 г. Парламент назван «курией большого авторитета, важности, чести и славы»; Палате счетов в ордонансе от 23 декабря 1454 г. предписывалось оказывать «честь и подчинение» (honneur et obéissance)[1893].

Фиксация в королевском законодательстве почетного положения королевских должностных лиц и ведомств в целом, идущего от отправляемых ими властных функций, создавала правовую основу для защиты чести и достоинства чиновников при исполнении ими должностных обязанностей.

Однако в оформлении статуса королевских служителей обнаруживается расхождение между правовыми нормами и реальной практикой. Вершиной претензий чиновников было стремление добиться не просто неприкосновенности при исполнении служебных обязанностей, но квалификации посягательств на них как «оскорбления величия» (lèse-majesté), тягчайшего из преступлений. Причем объяснялись они не просто препятствиями в исполнении ими служебных обязанностей, поскольку общество с трудом воспринимало принцип делегирования полномочий и отказывалось видеть в скромном судебной приставе «персону монарха». Суть проблемы заключалась в том, что чиновник становился объектом нападок не как частное лицо, а именно как представитель верховной власти, являясь зачастую удобной мишенью для ее противников, соперников и критиков[1894]. Именно королевская власть чаще всего являлась истинным предметом многих конфликтов, и, защищаясь, должностные лица тем самым отстаивали и королевские прерогативы.

Не случайно все королевские указы, направленные на защиту чиновников как особых слуг монарха, наделенных неприкосновенностью при исполнении должностных обязанностей, были изданы под мощным давлением самих чиновников, очень рано столкнувшихся со стремлением сделать их «козлами отпущения». Поскольку все общественные движения, бунты и восстания были направлены против усиливающейся королевской власти, в их эпицентре находились ее должностные лица. В результате победа королевской власти всякий раз становилась и победой ее служителей, последовательно добивавшихся новых правовых гарантий своей неприкосновенности.

Первым мощным общественным движением, в центре которого находился протест против растущей королевской администрации, стало так называемое движение Провинциальных лиг после смерти короля Филиппа IV Красивого. В 1314–1315 г. именно в ходе урегулирования этого конфликта в текстах хартий, дарованных каждой отдельной провинции, участвовавшей в движении, впервые было прописано разграничение компетенции в делах против королевских чиновников. И хотя, казалось бы, сеньориальная и церковная юрисдикции были укреплены, добившись права наказывать чиновника, совершившего проступок внутри их компетенции, но только как частного лица; а всё, что касалось его деяний при исполнении должностных обязанностей, передавалось в ведение короля и его суда[1895]. Эти хартии дали мощный стимул процессу оформления особого статуса представителей королевской администрации, отличного от других лиц, находившихся под королевской защитой (sauvegarde royale), а дел чиновников — от иных видов так называемых короневских дел (cas royaux), отнесенных к юрисдикции монарха и переданных, по сути в ведение самих чиновников[1896].

Следующим шагом стало общественное движение 1356–1358 гг., в ходе которого был нанесен чувствительный удар по статусу и авторитету королевской администрации. С первого же заседания мятежных Штатов в октябре 1356 г. все беды королевства, все просчеты власти и все их последствия были приписаны «дурному совету» главных королевских служителей, о реакции которых свидетельствует «Обвинительное заключение против Робера Ле Кока». Пункт 56 гласит: «Для достижения своей опасной и преступной цели он (Робер Ле Кок. — С.Ц.) сказал своим сообщникам, что королю давались плохие, вредные и преступные советы и указы и что его советники не достойны жить. И обнаружил этими словами, что говорит против короля, ибо, если он так дурно правил и имел таких советников, он мог это сам знать и видеть. Следовательно, по причине своего плохого правления он должен быть отстранен так же, как и его советники изгнаны из Совета. Не может быть сомнений в том, что его (Ле Кока) действия есть преступление против величия, ибо он действовал в ущерб суверену и против тех, кто есть часть и члены его тела». Та же проблема распределения ответственности между королем и его служителями выносится в конец «Обвинительного заключения» как его главный итог: «никто не должен нести ответственность за свой совет, когда его дает, если только он не откровенно мошеннический, ибо тот, кто его просит, не обязан ему следовать, если он ему не нравится»[1897]. Выраженная в этом документе позиция достаточно красноречиво свидетельствует о претензиях королевских служителей уравнять посягательство на их статус с преступлением против величия, при нежелании нести ответственность за принятые королем решения. Намерение депутатов Штатов отменить «дурные указы», по мнению членов королевского аппарата, не должно автоматически влечь за собой отстранение их «авторов» и исполнителей, иначе оно должно «потянуть за собой» и персону монарха. Вся ответственность должна лежать на том, кто принимает решение и из данных ему советов выбирает самый «дурной и зловредный», считали чиновники.

Драматические события 1356–1358 гг. сказались на укреплении правового