Новый Мир ( № 2 2008) - Новый Мир Новый Мир

Ступил раз... другой...

И шатко побрел в долину — поначалу нетвердо, пьяно мотаясь из стороны в сторону... волоча ноги, оступаясь... но с каждым шагом набираясь сил и все более походя на живого человека.

 

1 В данном случае — председатель колхоза.

2 Каса — большая пиала.

3 Паланг — леопард (тадж.).

Краевая задача

Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, прозаик, критик, эссеист. Родился в 1960 году. Выпускник мехмата МГУ. Живет в Москве.

Ялта

Горы — городу противовес,

как герою молчание хора.

И сосет древесину небес

червоточина фуникулера.

 

*     *

  *

Он умрет от цирроза,

очень рано умрет.

Это — грустная проза,

если доктор не врет.

Он загнется от рака,

рака толстой кишки.

Эким боком, однако,

нам выходят стишки.

 

*     *

  *

Две девочки на фотоснимке.

Машины катятся по Минке

от Кубинки куда-то вдаль,

а жизни почему-то жаль.

Ведь в ней когда-то было что-то,

с чем расставаться неохота.

Припомнить только тяжело,

а время, в общем, истекло.

 

*     *

  *

Я уже не справляюсь с самим собой,

посылаю, как бабушка на разбой

посылала пирата. К чертям собачьим

уходи. Поиграй на зубах, на губе.

Путь из пункта А и до пункта Б

переобозначим.

Ощущенье вибрации тонких стен

или кровоток по развилкам вен

омерзительны, словно приступ астмы.

Задохнувшийся тяжким кашлем пророк

что-то невразумительное предрек

в граммофонный раструб.

Дальше будет хуже. Ты уж поверь.

В темноту террасы открыта дверь,

накурили, пустили холод.

Мучили фортепьяно, играли в преф,

засыпали вповалку, перегорев.

Ты тоже был молод.

Полно, был ли? так ли? когда и где?

Больно били капли вода по воде,

переезд заходился трелью…

Размягчается мозг, как горячий воск,

но физически страшно напиться в лоск,

страшно черного, как земля, похмелья.

Попытка есть пытка. Так повелось.

Пегий пепел полуседых волос.

Сколько месяцев ты не стригся?

Не помню, наверно, довольно давно.

За окном пространство-время черно,

как волна на Стиксе.

 

*     *

  *

А все-таки надежда теплится

на бытование глагола:

звук, замкнутый в строфе, колеблется,

в гортани тает -оро-, -оло-,

пока язык, живущий в колоколе,

раскачивается ударно,

и все, что зелено ли, молодо ли,

гуляет парками попарно,

и сталкиваются созвучия

с решеньем краевой задачи,

внезапным резонансом мучая —

и чуть не плача.

 

*     *

  *

Я всегда легко уходил от живых.

Я махнул рукой: “Что за дело до них?

Я все заново переиграю”.

Но потом наставал непрошеный миг,

и они возвращались ко мне, умирая.

 

Мое поколенье

Мише Бутову.

Мы пришли непоправимо рано.

Или поздно. Но не ко двору.

Воробьевы горы. Панорама

на промозглом мартовском ветру.

Жизнь крошилась, била и рябила.

Снег лежал как грязные бинты.

Если это было, это было

тем, что помню я и помнишь ты.

Помнишь молодые эти лица?

Замыслов туберкулезный чад.

Дорогие нам самоубийцы

рядом оглушительно молчат.

Столько горя в этой укоризне,

что слова текут в небытие.

Второпях отброшенные жизни —

страшное сокровище мое.

Хорошо свободное паденье,

жаль, недолго. В сторону реки

вырожденье наше — возрожденье

трудно поднимается с руки.

Может быть, еще не все в отстое?

Может статься, именно сейчас

наше солнце, мартовское, злое,

к жизни разворачивает нас.

Островитяне

Зорин Леонид Генрихович родился в 1924 году в Баку. Окончил Азербайджанский государственный университет и Литературный институт им. А. М. Горького. Автор многих книг прозы и полусотни пьес, поставленных в шестнадцати странах. Живет в Москве. Постоянный автор “Нового мира”.

 

1

Кончалось двадцать второе столетие. В один из горячих, пылающих полдней морщинистый седобородый мужчина вернулся на остров, где он родился. Звали его Елисей Сизов, а остров назывался Итака. Какой остроумец так окрестил свою миниатюрную родину — сегодня уже никто не помнил.

Никто не помнил и об Итаке, забытом и тесном клочке земли в географическом тупике.

Его обитатели приложили немало усилий, чтоб их забыли. Их и забыли благополучно. На свете и не то забывали. И эти странные островитяне, оберегавшие столь ревниво свою заветную суверенность, могли существовать не тревожась. Похоже, что голубая планета, занятая своими делами, не знала о зеленой лужайке, некогда выплывшей из пучины. Тем более что вторая Итака (возможно, так названная не из насмешки, а из уважения к Элладе) была расположена столь причудливо, что не имела ни стратегического, ни даже коммерческого значения.

Был слух, что обычно каждую фразу медлительные аборигены всегда начинали словом “итак”. Конечно, и это объяснение могло быть шуткой, однако на острове неведомо кем была воздвигнута увесистая громоздкая статуя, и это странное изваяние назвали статуей Одиссея. А знаменитого мореплавателя здесь объявили своим прародителем, учителем и в это поверили. Мифы всегда находят спрос.

Люди здесь отличались степенностью, подчеркнуто спокойным характером, классической плавностью своей поступи, свежим и утренним цветом лица. Казалось, что они не стареют.

В сущности, это был монастырь, впрочем, весьма своеобразный — мужчины и женщины жили в нем вместе. Возможно, в каких-нибудь старых учебниках и на давно уже выцветших картах он так и значился монастырем. Его и оставили в покое.

Кончался век, вошедший в историю как век климатических потрясений. Стояло на редкость спокойное лето. История дала передышку.

Сизов отсутствовал уйму времени. Прошло уже столько весен и зим с той темной незабываемой ночи, когда он, совсем еще молодой, пустился в свои бесконечные странствия. Сизов полагал, что теперь обнаружит непредсказуемые перемены, однако Итака была все той же. Все так же неподвижно стоял полуденный раскаленный воздух, не было ни единого облачка. В берег, умиротворенно позевывая, стучала ленивая волна. Жужжали шмели, было знойно и тихо. На расстоянии, в глубине, по-прежнему высилась старая статуя, сложенная из прибрежных камней, и время нисколько ее не выщербило — была по-прежнему гладкой и теплой.

Сизова подобная стабильность нисколько не огорчила. Напротив. Он многое видел и испытал, его передряги и похождения — иные происходили на войнах, которые попеременно вспыхивали, — тянули на мощный былинный эпос. Естественно — требующий гекзаметра иль просто свободного стиха, далекого от бытовой интонации.

Но не случилось слепца с кифарой, ни современного аэда, и эта новая “Одиссея” так и не появилась на свет.

Сизова это не волновало. Давно уж хотел он не славы, а отдыха и видел во сне свое возвращение.

Сейчас он сидел, прикрыв глаза, на старом крыльце родного дома, а между тем за ним наблюдали весьма озабоченные островитяне — двое мужчин и одна женщина. Определить их истинный возраст было непросто; совсем непросто. Лица их были такими же гладкими, как камень, отполированный временем, и выглядели еще молодыми в отличие от лица Сизова.