Сага о Певзнерах - Анатолий Алексин

Даша же не изменила маме ни внешне, ни внутренне. Ее нельзя было назвать маминой копией, ибо копия — нечто застывшее, сделанное с помощью ксерокса или другого копировального аппарата… Или кисти, механически повторяющей чужой замысел.

Даша была человеком не цельнометаллическим, каким был отец, а просто цельным, каким была мама. Наши же с Игорем характеры раздирались противоречиями. Даже в мелочах… К примеру, мы были охотниками скрывать и прятать, но, в отличие от Даши, прежде чем принять какое-нибудь решение, непременно советовались — друг с другом и со всем белым светом.

Любовные сомнения привели меня к Абраму Абрамовичу.

— Видишь ли, Серега… — собрав морщины на лбу, начал он. — Видишь ли, если женщина жаждет поклонения, ей нужно поклонение всех мужчин, которые встречаются на ее пути. И тем более своих одноклассников… Но это вовсе не исключает того, что любит она лишь одного из них!

Он взглянул на меня так, чтобы я не посмел усомниться, что как раз и являюсь тем самым единственно обожаемым. Гармошка разгладилась на его лбище: стало быть, он был уверен в неколебимости моих любовных позиций.

Мы охотнее всего верим в то, во что хотим верить. Я сразу согласился с Абрамом Абрамовичем.

Но согласиться — одно, а успокоить душу свою — это совсем иное. «Почему она все-таки хочет переманить Дашиных поклонников, если к ним равнодушна?» — думал я, когда замечал, сколь раздраженно реагирует Лида на пылко восхищенные или исполненные беззвучного, полутайного обожания взоры мальчишек, устремленные на Дашу. И когда не замечал, как она реагирует, тоже думал…

За мудростью я обращался к Еврейскому Анекдоту, а за советом — чаще всего к брату Игорю. Психологом он считался в нашей семье с самого раннего детства… Погружение в психологический анализ, как всякое погружение, требовало принимать на себя тяжесть (в данном случае — тяжесть раздумий), а еще требовало недетской собранности. И Игорь научился столь прочно себя собирать, что иногда долго не мог «разобрать» обратно. Мой брат до такой степени был устремлен «вглубь», что мог, я опасался, захлебнуться в собственных размышлениях. И все это хитроумно сочеталось с нашими тайнами и враньем.

Игорь безошибочно угадывал, почему душераздирающе тоскливое настроение посещало нашу рыжую кошку Сарру (так именовал ее Еврейский Анекдот: «Кошке это не повредит!»), и отпускал Сарру на волю во двор к любовнику с вполне славянским именем Петр.

Петр был убежденным интернационалистом: он не подвергал дискриминации ни отечественных, ни сиамских, ни ангорских кошек. И не оскорблял холодностью кошек с русскими, французскими или итальянскими именами… Вот и рыжая Сарра не менее двух раз в году дарила ему потомство. По желтоватым, выпуклым, прозрачным, как пуговицы, Сарриным глазам, скорбное выражение которых вполне соответствовало ее имени, Игорь предсказывал, когда она в очередной раз, расставшись со скорбью, обретет материнское счастье.

Как психолог, мой брат улавливал каждый момент зарождения молчаливой отцовской ревности — и немедленно укреплял мамино алиби личными «свидетельскими показаниями».

— В школе было родительское собрание, — сообщила однажды мама, возвратившись домой позже, чем хотелось бы отцу.

— Я там был! — немедленно подтвердил Игорь.

— Но тебя там не было, — возразила честная мама.

— Я тайно присутствовал…

— Зачем?

— Чтобы знать, что думают о нас наши родители.

По лицам учителей Игорь мог безошибочно предсказать, когда его или меня вызовут к доске. Даше эти предсказания не требовались: она, в отличие от нас, всегда была готова к ответу. Ах, если б ей разрешали отвечать и от имени всей нашей тройки! Тройки тогда не налезали бы друг на друга в наших с Игорем дневниках.

— Зачем нам нужна математика, если, распрощавшись со школой, мы и с ней распрощаемся навсегда? — недоумевал брат. — Психологически это необъяснимо!

Именно Игорь сообщил мне, что Лида не любит Дашу.

— Откуда ты знаешь?

— Смешной вопрос! Я же психолог. А ты не согласен?

Психолог изучает не собственный внутренний мир, а мир окружающих. Поэтому Игорю было любопытно, что я отвечу.

— Если Лида не любит Дашу… это печально.

— Не огорчайся, Серега. Это естественно! — возразил брат-психолог. — Двум красавицам в одном классе тесно. Ты согласен?

С терзаниями по поводу того, зачем Лиде нужен успех у всех, если она имеет успех у меня, я не расставался до окончания школы.

Когда мы были в седьмом классе, я, страдальчески взирая на Игоря, произнес:

— Не могу понять…

— Любит ли тебя Лидка Пономарева?

— Во-первых, Лида. А во-вторых, как ты догадался?

— Смешной вопрос! Я же психолог, Серега.

Отец называл меня Серегой «со значением» — задумчивым и драматичным: так звали его погибшего фронтового друга. А Игорь — просто вслед за отцом и за моей внешностью.

— Конечно, хотелось бы проверить, любит ли меня Лида?.. Только вот каким образом?

— Немедленно заболеть! Чувства точнее всего определяются болезнью и смертью. Умереть было бы лучше, но заболеть проще.

— Проще… Но как?

— Ты станешь больным, оставаясь здоровым!

— Но если она придет и…

— Главное, чтобы пришла! — перебил Игорь. — Если придет — хорошо. А если прибежит — то отлично. Еще имеет значение, через какое время она явится: через минуты или часы! Хотелось бы открыть ей дверь через секунды… Тогда, значит, ты любим на все сто процентов! Поверь мне, психологу.

«Уж поверьте мне, психоневрологу!» Эти слова я перенял у брата, слегка их переиначив.

— Но как заболеть?

— Заболеть — просто, — сказал Игорь, — выздороветь — труднее. Но это если на самом деле… А в данном случае? Сначала ты сымитируешь болезнь, а потом — излечение.

— Что я сделаю?

Как психолог, Игорь знал слова, до значения которых я еще не добрался.

— Сымитируешь, Серега… то есть изобразишь.

— Какую болезнь? Ведь Лида такая умная — и сразу…

— Любой женский ум есть всего-навсего женский ум. Он легко преодолевает путь от подозрительности к доверию.

Так мой брат Игорь разговаривал в седьмом классе. Моцарт в его возрасте давно уж сочинял музыку, а Игорь давно уж разбирался в женской психологии… если в ней вообще можно разобраться.

— Тебе виднее, — сказал я.

— Еще бы! — ответил он. — И не нервничай. Не психуй… Лучше быть психоневрологом, чем психом и неврастеником. Пусть она сходит с ума! Учти: выгоднее быть безумно любимым, чем безумно влюбленным.

От кого-то я уже слышал подобную фразу… Может быть, от Абрама Абрамовича?

Честное слово, именно в ту минуту мне пришла в голову мысль стать психоневрологом. «Пусть лучше я буду излечивать от сумасшедшей любви, чем сам буду лечиться от сумасшествия», — подумал я.

— Тебе Анекдот рассказывал анекдот о том, чем неврастеник отличается от шизофреника? — спросил Игорь, словно угадав овладевшее мною намерение.

— Нет… Не помню.

— Так слушай. «Шизофреник знает, что дважды два — это пять. И он абсолютно спокоен. А неврастеник знает, что дважды два — четыре… Но его это безумно волнует!» Она любит тебя. Как дважды два… Уж поверь мне, психологу. И не дергайся!

— А ты докажи.

— А ты заболей!

— Какой болезнью?!

— Естественно, редкой и непонятной. В которой не только она, но и сам Пирогов бы не разобрался. Ну, например… «Скачка температуры»!

— Есть такая болезнь?

— Нету. Но у тебя будет.

— И в чем она выражается?

— Какие симптомы? — Игорь так разговаривал. — Симптом только один: скачка температуры. Я сообщу ей по телефону, что у тебя сорок один градус. А когда она примчится, температура будет уже тридцать шесть и шесть.

— А она примчится?

— Не сомневаюсь, Серега. Не сомневаюсь!

— Почему?

— Смешной вопрос! Я же психолог.

Лида примчалась… Она любила меня. И так сильно любила, что больше всего ее взволновала «нормальная температура».

— Была сорок один?

— Ртуть упиралась в головку градусника, — ответил Игорь. — Если бы она могла расколоть стекло, то разбила бы!

— А теперь нормальная?

— Как видишь.

— То нормальная, то повышенная? Уж лучше бы все время была повышенная. Надо вызвать профессора… специалиста!

Она любила меня.

Любовь, я понял еще в детском саду, ужасна тем, что не отпускает человека ни на мгновение. Стихи, я думаю, иногда освобождают от себя поэта, наука не круглосуточно будоражит и терзает Мысли ученого, а любовь полностью завладевает тем, кто ей поддается. Она либо вовсе и порой внезапно покидает свою жертву, либо пребывает вместе с ней неотрывно, как дыхание или сердцебиение. Даже ночью, даже во сне.

Можно было считать, что я не расставался с Лидой Пономаревой ни на секунду, начиная со старшей группы детского сада. В младшей ее просто не было… А она? Расставалась ли со мной хоть на секунду?