Что человеку надо - Илья Эренбург

Он слышит крики: «Да здравствует дуче!» — это генерал кончил речь. Буссоли широко раскрывает рот и вопит: «Да здравствует!..»

Потом его зовет лейтенант:

— Разыщи Манчини.

Буссоли идет вверх по крутой скользкой улице. Где же искать Манчини, как не у девок? Механическое пианино, песни, ругань.

— Лейтенант зовет…

Манчини смеется:

— Ничего потерпит. Как говорил великий Виргилий, сначала Венера, а потом пулеметы. Ну, Буссоли, выбирай. Вот эта крошка тебя не прельщает?

Буссоли в смущении снял шапку. Он бормочет:

— Стану я зря деньги тратить. Я лучше жене пошлю…

— Это, брат, за счет испанского наследника. Ну-ка, еще бутылочку освободителям Малаги!

Глаза Манчини блестят, волосы прилипли ко лбу, белые узкие рука судорожно бьются. Манчини красив; когда он идет по улице, девушки оглядываются. Он частенько сидит на гауптвахте: пьянствует, буянит, не выходит на сборы; но в бою отличился — под Малагой весь батальон опешил, а он побежал вперед. Лейтенант поздравил Манчини, он ответил: «Мне наплевать!»

Буссоли быстро охмелел, он причмокивает:

— Вкусно!

Манчини подвел к нему девушку. Буссоли сопит и вдруг начинает стаскивать с себя сапоги:

— Разве что задарма…

Пришли фалангисты. Они тоже пьют коньяк и кричат:

— Да здравствует Италия!

— А куда пропала Кети?

Манчини выволок из соседней комнаты высокую женщину с красным рубцом на щеке. Он хочет обнять ее, но она швыряет на пол бутылку. Вбегает, запыхавшись, Джованни:

— Скорей! Выступаем.

Буссоли грустно спрашивает:

— Куда?

— Туда.

Лейтенант сказал:

— Эту усадьбу им никогда не взять, это настоящий форт.

В лесу — батальон «Гарибальди». Два раза они пробовали подойти к дому. Манчини кидает гранаты. Гранаты маленькие и ярко-красные, они похожи на игрушки. Кинешь — дымок, и кто-нибудь падает.

Манчини был в Абиссинии. Там англичане роздали винтовки босым дикарям. Ничего, управились… Одного абиссинца повесили вниз головой. Он со страху кричал: «Да здравствует дуче!» В Абиссинии было хорошо, только жарко. А здесь холод, да какой — у всех грипп. Никогда этим баранам не взять усадьбы! Наши подойдут с танками. Красные — трусы. Манчини в Малаге перебил шестерых.

У отца Манчини гостиница в Сьенне. Дела идут плохо, отец жалуется: «Прежде англичане приезжали. С англичанами нельзя ссориться — у них много денег». Он отвечает отцу: «Зато у нас дуче. Мы еще завоюем англичан, как абиссинцев». Отец хотел, чтобы он стал врачом. Послали в университет. Скука — книги, кости, экзамены… А потом что? Писать рецепты? Нет, куда лучше воевать! Конечно, могут убить: зато когда после боя схватишь миску с супом, и вдруг все тело чувствует — жив, жив! — вот это счастье! Ездишь по свету. Новые города. Ни о чем не нужно заботиться. Хочешь вина — пошарь в погребе, девушку — тащи…

Лейтенант сказал, что в лесу — беглые итальянцы, преступники и коммунисты. Пусть только попробуют! Манчини берет в зубы гранату — ну, подходи!

Гарибальдийцы прозвали Качетто «барышней»; он легко краснеет — выругается кто-нибудь или посмотрит на него в упор, он тотчас вспыхнет. Ему двадцать шесть лет; отца убили на войне, воспитал его дядя, наборщик. До прошлого года Качетто жил в Милане: он был конторщиком в банке. Никто его не замечал; он приходил во-время: что-то писал ровными, точеными буквами — ни клякс, ни описок; вежливо со всеми здоровался. О нем говорили: «Честный, но дурак». Друзей у него не было; изредка он встречался с ветеринаром Росси: они вместе мечтали о кругосветном путешествии. Потом Росси арестовали. Никто не знал, что случилось — человек исчез. Говорили, будто он раскидывал прокламации против войны в Абиссинии. Качетто никто не тронул, его даже не вызвали на допрос. Прошла неделя — исчез Качетто. Послали к нему курьера, позвонили в полицию — никто ничего не знал.

Качетто перебрался через границу. В Париже разыскал знакомых.

— Почему ты уехал?

Он молчал. Ему нашли работу. Он жил впроголодь, но ходил всегда аккуратный, и как только выпадал свободный час, бежал в библиотеку — он любит читать. Когда началась война в Испании, он накопил денег на билет и, ни с кем не простясь, уехал.

В батальоне он считался хорошим солдатом, в точности исполнял приказы. Но он не умел скрывать своих чувств: нервничал, когда налетала авиация; увидит раненого и побледнеет. Товарищи относились к нему снисходительно: «барышня!»

Все кинулись вперед. Многие падали от пулеметного огня, но никого это не останавливало. Двух фашистских пулеметчиков взяли живьем. Манчини забрался в кладовку: там был запас гранат. К кладовке никто ее мог подойти — Манчини троих уложил. Он высунулся в оконце и крикнул:

— Эй, земляки, получайте гостинцы!

Качетто выбежал на дорожку. В него стреляли с чердака, он даже не согнулся. Он ворвался в кладовку и руками (винтовку он оставил на поляне) совладал с Манчини: сжал ему шею так, что тот побелел. Потом он вытащил Манчини на дорожку, — теперь стреляли в обоих, — доволок его до леса, связал и побежал назад к усадьбе. Вскоре все стихло: сдались последние.

Пленные сидят в лесу на ящиках. Они подымают кулаки; некоторые поют «Красное знамя». Одного майора убили, другого ранили в ногу. Его хотели перевязать, он укусил санитара. Манчини сидит, не двигаясь. Когда кто-нибудь проходит мимо, он отворачивается.

Суматоха. Считают трофеи: пулеметы, мортиры, машины. Целый арсенал забрали! В окопах перед домом жидкий снег, трупы, одеяла. Не успели опомниться, как команда: «Вперед!»

По дороге один клич: «Итальянцев бьют!» Проехала бригада Маркеса — на Бриуэгу. Крестьяне кричат: «Молодцы! Бей их!» Тащат в Мадрид итальянские танки. Хуанито раздобыл ящик папирос. Он всех угощает, потом сам закурил о плюется:

— Империя!.. А курят дерьмо.

Товарищи обступили Качетто.

— «Барышня»-то!.. Полез и никаких…

Качетто молча жует колбасу.

— С чего это тебя взяло?..

Он тихо отвечает:

— Я как услышал, что он кричит: «Земляки», в глазах потемнело…

Пленных отослали в Гвадалахару. Льянос отрядил с ними двадцать бойцов, среди них Хуанито и Переса.

Буссоли нюхает: кажется, будут кормить… Принесли миски. В супе мясо. Буссоли ест сосредоточенно и громко. Потом он беседует с Хуанито. Трудно, конечно, договориться, но попробуешь пять слов, одно наверняка поймет. Буссоли допытывается:

— Харч какой?

— Мясо с горохом. Вчера ели рис с курицей.

Буссоли вздыхает. Потом он спрашивает Хуанито:

— А с домами как у вас?.. Может быть, строят? Мне бы только работу…

Ночью Перес сказал Хуанито:

— Сволочи! Один рассказывал — они, как придут в город, со всеми бабами спят. А у меня там жена… Что же мне теперь делать?

Перес злобно поглядел на пленных и вышел. Рядом с казармами — дом, разрушенный авиацией. Мусор, доски, битое стекло. Темно. Перес чуть не свалился в яму. Он долго топчет осколки стекла и повторяет: «Сволочи!»

Буссоли мирно храпит. Ему снится поле и корзина с розовыми помидорами.

За столом сидели Маркес, переводчик, машинистка. Ввели Манчини. Он успел оправиться; приветливо ои со всеми поздоровался. Маркес подумал: красивый парень, и лицо у него хорошее… Он спрашивал Манчини о составе дивизии, о потерях, о танкетках. Манчини отвечал охотно: он гордился своими военными знаниями.

— Позвать следующего?

— Нет, погоди.

Маркес снова обратился к Манчини:

— Зачем вы сюда приехали?

— Все ехали… Муссолини сказал, что надо освободить Испанию. А потом, что мне дома делать? Здесь — война.

Он сказал это чуть улыбаясь. Маркес глядел ему в глаза, он не опустил глаз. Маркес задумался.

— Сколько вам лет?

— Двадцать четыре. Я два года в университете потерял…

— Вы, значит, учились, привыкли думать… Я хочу понять — зачем вы сюда приехали? Вы фашист?

— У нас все записаны в партию. Это неважно…

— Я видел здесь, в Гвадалахаре, женщину с ребенком, она его кормила. Прилетел ваш летчик, убил обоих. Что это?.. Я теперь вас спрашиваю не как испанский офицер, но как человек.

Манчини попрежнему улыбался.

— Поглядите в окно — развалины… В Мадриде погибли сотни детей. Жили люди, как вы, учились, работали, женатые, дети были… Ну, что ж это такое?.. Почему вы не отвечаете? Я вас спрашиваю: зачем это все?

Тогда Манчини вытянулся по-военному и сказал глухим, безразличным голосом:

— Господин майор, вы меня об этом не спрашивайте, это меня не касается.

Машинистка, старая невзрачная женщина, вдруг забыла про протокол. Тридцать два года она писала, глядя только на клавиши машинки. Теперь, не выдержав, она поглядела на итальянца. Манчини почувствовал на себе ее взгляд и отвернулся.

11

Широкий бульвар обсажен апельсиновыми деревьями, и золотые плоды валяются на мостовой. В порту гниют горы апельсинов: никто их не берет. Беженцы спят в банковских конторах, в амбарах, в церквах. Днем они заполняют узкие коленчатые улицы, магазины, кафе.