Музей - Виорэль Ломов

— У меня еще к вам будет несколько вопросов. Готовьтесь.

А после директора под его легкую руку попали и все остальные: Салтыков с Салтычихой, Скоробогатов, Пантелей, Шувалов и даже Шенкель. А когда Куксо увидел Федула, тут же едва не взял с него подписку о невыезде.

— Какой невыезд? — сказал Федул. — У меня на трамвай-то и то денег нет!

— Я слышал, вы оживляете трупы? Будто у вас где-то чан с живой водой? обратился следователь к Федулу.

У того от ужаса остановились глаза и пропал дар речи.

— Изыди! — махнул он рукой на Куксо.

События развивались стремительно. Даже удивительно, как быстро сменяли они друг друга, словно мы очутились в какой-то латиноамериканской стране, где после обеда одновременно занимаются любовью, спят и убивают друг друга.

Куксо скорее всего практику проходил в швейцарском кантоне, так как вел следствие по швейцарским канонам: во всяком случае, допрос всех свидетелей и подозреваемых он осуществлял одновременно и в одном помещении. А может, начитался детективов?

Элоиза проговорилась (я понял: она это нарочно), что последней, кто видел Перхоту, была она, и Куксо впился в нее, как клещ.

— Я ему сказала, что хочу сфотографироваться рядом с рысью, и мы спустились в подвал.

Салтычиха громко крикнула Элоизе:

— Ну, что ты мелешь? Никуда ты не спускалась! Ты же все утро не отходила от меня!

Элоиза тут же, торопясь и сбиваясь, стала рассказывать, как она направила на Перхоту рысь. Куксо недоумевал.

— Рысь? Ту, что в подвале? — переспросил он.

— Да, что в подвале.

— Вы меня за кого принимаете? За идиота? Какая рысь? Чучело на вер-стаке?

И тогда я воскликнул:

— Нет, этого не может быть! Фотографа убил я.

Я никогда раньше не был участником следствия. Мне оно напомнило танцы моей юности: кого пригласишь, с тем и танцуешь. А белый танец танцуешь с тем, кто пригласит тебя. Удивительно безмозглое занятие! Так вот, я сейчас пригласил Куксо на белый танец. Он и обрадовался. Он думал, я счастлив потанцевать с ним.

Следователю я честно признался, что убил Перхоту в припадке безумной ревности, в состоянии аффекта, а более интеллигентному Усть-Куту "проговорился" во время перекура на лестнице, что я не мог простить Перхоте его грубых пальцев, которыми он снял, как с крылышек бабочки, с души моей будущей жены золотую пыльцу вечной женственности.

Когда мы вернулись в комнату, Усть-Кут стал что-то нашептывать Куксо. Тот фыркнул:

— Да ну, чепуха какая-то! Какая душа? Тут натуральный висяк.

Когда он стал у меня допытываться, как я убил Перхоту, я сказал, что заманил художника в подвал под предлогом подобрать необходимую для презентации осветительную аппаратуру.

— Что у него, своей нет? — недоверчиво посмотрел на меня Куксо. — И как же вы… разделались с ним?

— Бил чем-то, вроде грабелек, — сказал я. — Плохо помню. Пелена.

— А, пелена… И где же они, ваши грабельки?

— Выбросил. С моста в реку.

— Угу, концы в воду, куда же еще? А как же рысь? Кровь на ней?

— Да я и сделал.

— Это помните?

— Это помню. На меня находили периоды как бы просветления.

— Нет, — покачал головой Куксо. — Грабельки, конечно, интересный предмет, особенно когда его нет, но мне кажется, что тут замешана все-таки рысь. Где вы ее и когда убили? — неожиданно обратился он к Вовчику.

Вовчик долго рассказывал об охотничьих тропах и таежных заповедных местах. Усть-Кут слушал с интересом, а Куксо то и дело перебивал его, пока вовсе не приказал замолчать и воскликнул:

— Нет! Ее определенно кто-то из вас оживил! — И стал сверлить глазами Федула, но тот был как алмаз.

Вовчик нашептывал Усть-Куту продолжение своих охотничьих историй.

У того блестели глаза.

— А может, это и вы… — задумчиво взглянул на меня Куксо. — Вот тут показания у меня, позавчерашние. Салтыков, Салтыкова, Верлибр подтвердили, что именно в четверг утром, когда исчез Перхота, вы метались по всему музею как безумный. У вас горели глаза, говорили путано, отвечали не к месту и невпопад.

Тут неожиданно за меня вступилась Шенкель:

— Да он все утро, товарищ следователь, был в музее на первом этаже. Я все время стояла в первом зале, справа. Извините, даже в туалет не отлучалась ни по какой надобности. И он то и дело таскал мимо меня то планшеты, то мешки, то стекла, то мусор всякий, то слева направо, то справа налево, то…

— Достаточно! — прервал ее Куксо.

Он был явно уверен, что преступник один из нас.

У Куксо голова шла кругом, так как дни шли, а следствие не продвинулось ни на шаг. А Вовчик вдруг ударил себя по лбу и вскинулся:

— Есть же еще пара свидетелей!

Куксо насторожился:

— Кто такие?

— Сам Перхота с рысью!

Тут зазвенел комар. Он летал вокруг всех нас по очереди, большой и звонкий, и все провожали его глазами и махали руками. Верлибр вдруг крякнул и стащил через голову рубашку. Куксо с недоумением уставился на него. Шувалов тоже крякнул от удовольствия. Комар уселся на полное плечо директора и стал пить директорскую кровь. Верлибр терпел. Все затаили дыхание. Когда комар всласть напился и собирался уже взлетать, Верлибр ласково придавил его. Из комара брызнула директорская кровь.

— Чтобы кого-то поймать с поличным, — сказал Верлибр, — надо позволить ему увлечься своим делом.

Угу, подумал я, так хорошо ловить упырей.

Ты зачем призналась…

— Ты зачем призналась? — спросил я.

— В чем? — удивилась Элоиза. — Сон мне приснился чудной. Будто я на поводке прогуливаю страуса. Совсем как собаку. Быстрый черт и сильный, бегает, и я за ним. Куда там афгану или гончей! Чего бегали? Набегались наконец, и только я думаю, вот сейчас отдохну — планерка! А на планерке один вопрос: Вовчик должен сделать из страуса двугорбое чучело, вроде верблюда, а Федул потом должен оживить его, чтоб можно было на страусе ездить верхом сразу вдвоем. Во чушь!

— Ты зачем призналась? — повторил я вопрос.

— Да ни в чем я не признавалась! — отмахнулась от меня Элоиза. — Пойдем покажу, где какой ключ от комнат и чуланов. А то Вовчик с завтрашнего дня в отпуске. Ты за него остаешься.

Элоиза провела меня по всем этажам, показывая помещения. Оказывается, был еще один подвал, куда можно было спуститься только из седьмого зала, отодвинув подиум. Куксо вряд ли здесь побывал, подумал я. И никто ему не сказал об этом. Правильно, в музее должна быть хоть одна тайна.

— Тут тоже хранилища, архивы, материалы экспедиций, — сказала Элоиза.

— А это что за чулан? — спросил я, когда она провела меня мимо небольшой двери, не открыв ее.

— От нее ключей нет.

Когда мы поднялись наверх, Элоиза сказала:

— Ты везде ходи, за всем присматривай, только сюда лучше не заходи, тут долговременное хранение, и не ищи ключи от того чулана. Пусто там.

Всё сходилось на том, что убила Элоиза…

Всё сходилось на том, что убила Элоиза. Я пытался уже в какой раз доказать, что это сделал я, но после следственного эксперимента Куксо пригрозил мне статьей за дачу заведомо ложных показаний и вплотную занялся Элоизой.

Верлибр заставил Элоизу написать заявление на недельный административный отпуск за ранее отработанное время и приказал в музее не появляться, пока идет следствие. Следователю пришлось вызывать ее к себе либо самому со своим помощником наведываться к ней домой.

Куксо это не нравилось, так как в музее работать было сподручнее, поскольку все были под рукой. Швейцарец!

Верлибр, видимо, тоже считал, что Перхоту убила Элоиза. Во всяком случае, он не видел в этом ничего противоестественного. И даже как-то проговорился об этом. Для следствия проговорки и оговорки не менее важны, чем в психоанализе. Это-то и было главным аргументом следователя. Куксо убедился, что Перхота был хоть и мировая знаменитость, но мерзавец, каких еще надо поискать, и потому вполне мог стать жертвой своих собственных жертв. Собственно, вся мировая криминалистика держится на этом.

— Когда делили совесть, его дома не оказалось, — как-то бросил следователь.

Верлибр собирал планерки, на которых долго и нудно решали, как можно спасти Элоизу. И все время допытывался у меня, как у "все-таки-ее-почти-мужа", какие у нее могут быть зацепки и когда приедут шуваловские адвокаты.

Из Куксо вышел бы неплохой историк. Ему вскоре стали известны кое-какие сведения о контрах Шувалова и Перхоты — по предпринимательской части, Верлибра и Перхоты — из-за Элоизы и даже Салтычихи и Перхоты, но там было все покрыто мраком (Салтычиха умела напустить тень на плетень). Куксо не ясна до конца была роль Вовчика с Федулом. Эти явно что-то крутят с рысью. А может, и…

— Может, у вас еще где одна? — стал допытываться он.