Шустрый - Владимир Романовский

И ушла в спальни. Ивушка еще раз попыталась подняться, но резкая боль в ноге не позволила. Ивушка стала кричать.

Вошла через некоторое время Барыня и спросила:

– Чего ты орешь? Что стряслось? Чего ты разлеглась на полу, дура?

– Нога! – сказала Ивушка.

– Что – нога?

Барыня подошла и присела возле Ивушки. Задрала ей подол, посмотрела. Сказала:

– Ничего себе. Как же это ты сверзилась, ты чего, под ноги не смотришь совсем? Эка дура тупая. Эй, кто нибудь!

Пришел Дворецкий. Барыня велела ему послать кого-нибудь за Лекарем. Через час прибыл Лекарь. Ивушку перенесли в ее, молодым барином отведенную, спальню.

Вскоре вернулся и сам молодой барин, пошел в спальню, осмотрел ногу Ивушки, поговорил с Лекарем, выругался страшными словами с досады, выпил коньяку, и велел приготовить себе ванну.

Мышка, хлопоча возле ванны, спросила молодого барина фальшивым голосом, вставив два басурманских слова, что его так основательно заботит. Сынок посмотрел на нее подозрительно, выпил залпом рюмку коньяку и сказал:

– Это не ты ли, сволочь жопатая, Ивушку с лестницы свергла?

– А чего я, чего сразу я, – запротестовала Мышка. – Ходит расфуфыренная, а я за ней следи. Где же это видано, матушки-присвечницы, где только у некоторых баб берется такое надмение и свирепость по относилости к их же содомницам…

Сынок сообразил, что содомницы отношение имеют больше к дому, чем к Содому, но в подозрениях своих утвердился, и хрястнул Мышку по шее. Не очень, правда, сильно. Она навострилась было реветь и причитать, но он сказал, что еще один звук, и он ей ноженьки узлом завяжет и собственные сиськи грызть заставит. Мышка примолкла.

– Придется тебе теперь в столицы ехать, фемина пучеглазая, – сказал он. – Свет программы вышел из строя, ну так вот тобою и заменим. Хотел я тебя поберечь для дальнейших утех, да видно не судьба.

Мышка по поводу света программы поняла плохо, но сообразила, что такая поездка дорого ей обойдется в смысле социального статуса, она ведь, как ни крути, любовница барина, а не актриса какая-нибудь сраная, и выложила главный свой козырь:

– Уж прости, барин-батюшка, уж не гони меня от себя теперь, ибо не ко времени меня теперь гнать.

– Кто тебя гонит … А? Чего?

– Будет у нас с тобою, барин, ребеночек.

– Какой ребеночек, что ты мелешь … – начал было Сынок, но менее уверенно. – Ты в положении, что ли?

– Я в самом несчастном положении, – заверила его Мышка. – Положение мое из рук на пол. Согрешила я с тобою, потому на все воля барская, указ величественный. Взял ты меня невинную девицу, поизмывался надо мною беспочвенной во славу свою лютую, и вот изволь примириться теперь с долюшкой, из такого твоего поведения нисходящей.

Прикинул Сынок – отъезд через неделю, да недели три на путешествие, да на обустройство и обучение, а дура эта занеможет, потом начнутся рвоты, а после и пузо отрастет. Может и не его забота, но все-таки. Да и дитя ведь не какое-нибудь, а барское, носит в себе Мышка. Много детенышей приживают баре с крепостными, и не то, чтобы зазорно это было – но все-таки живут бастарды при усадьбе, растут при усадьбе, не то, чтоб свои, а всё ж родная кровь – и растят их бережно. А не отправляют в столицы, где времени растить бережно у Мышки не будет. Также, бастардов определяют в более далекие деревни, но у Сынка с Барыней таковых во владениях не числилось – чай не столбовые дворяне, а так, военщина недавняя вперемешку с черт-те чем. С театром и блядством.

По примеру разгромленного тирана, слушавшего всякое утро письма, пребывая по горло в воде, сынок принял ванну, оделся в домашнее, и послал казачка-отрока за Шустрым, который как раз собирался к завтрашнему отбытию в губернский город. Пацана рядом не было, но казачок, друживший, как все подростки, с Пацаном, знал несколько слов на наречии Шустрого, и сумел ему объяснить, что молодой барин желает и соизволяет его, Шустрого, видеть непременно.

– Что ему от меня нужно? – спросил Шустрый.

Этого казачок не знал.

Шустрый поцеловал спящую Малышку, подмигнул Полянке, и пошел с казачком.

Сынок принял Шустрого в горнице, предложил присесть, а потом сигару – Шустрый от сигары отказался, и сказал:

– Я виноват пред вами, господин Шустрый. Намедни я поступил опрометчиво, по капризу, и приношу вам извинения. Вот новая бумага, вот и печать. Расторгнем нашу сделку. Время сейчас не такое, чтобы сделки заключать. Идет война, государство наше нищает. Мне нынче нужны все женщины, в моих владениях состоящие. Благоволите, господин Шустрый.

– Даже не думайте, – возразил Шустрый. – Я ее у вас купил, документ, это подтверждающий, у меня есть, и продавать ее обратно мне нет выгоды.

– Есть выгода.

– Нет, сударь, нет выгоды.

– Есть, уверяю вас.

– Вам, сударь, нужны актрисы – я знаю. Купите у соседей, за ту же цену. Полянку оставьте в покое. Нижайше прошу.

– Нет времени разбираться мне сейчас с соседями. Вам не о чем беспокоиться, господин Шустрый. Содержать ее будут очень хорошо, кормить досыта, одевать в лучшее. А через год-другой она вернется, и вы снова ее у меня купите, и даже сможете эмансипировать.

Шустрый не понял, что значит эмансипировать, но это не имело значения.

– Нет, – сказал он.

– Не беспокойтесь также и о Малышке, – сказал Сынок. – У нас две бабы только что родили – вам известно, конечно же. Так что недостатка в кормилицах нет. Более того. В знак благодарности за ваше содействие я напишу вам дарственную, и Малышка будет ваша. Даром, господин Шустрый. Если хотите, и Пацана включим.

– Нет, – сказал Шустрый.

– Ну, вы заладили! Нет да нет. Откуда в вас такое упрямство? Вы ведь не с островов.

– Я не с островов. Нет.

– Ну, хорошо, Шустрый, тогда поговорим о выгоде. То есть, я поговорю и покажу, а вы послушаете и посмотрите. Вот, например, бумага с красивым гербом, видите? Что тут написано?

– Я не умею читать.

– Умеете, но только на своем наречии. Я вам переведу, не беспокойтесь. А написано тут, что вы, как солдат армии противника, подлежите строжайшему учету. Цензусу.

Шустрый искоса посмотрел на красивую бумагу с гербом, печаткой, ровным шрифтом – и слегка струхнул.

– Что же из этого следует? – спросил он.

– Согласно высочайшему указу, пленные, по прохождении учета, распределяются по волостям, вот список волостей. Как видите, нашего региона в списке нет. Не ищите – нет. Далее. В волостях этих у солдат армии противника есть выбор. Они могут участвовать в восстановительных работах. Либо заниматься своим ремеслом, отмечаясь еженедельно в полицейском участке. Третий вариант – они могут добровольно принять новую веру и присягнуть на подданство государю нашему.

Как все сложно и противно, подумал Шустрый. Везде эта бюрократия. Отмечайся, присягай, подписывай. Проходимцы во власти, одни проходимцы. Гильотины на них нет.

– У меня есть права, – сказал он более или менее автоматически. Фразу эту он помнил с детства.

Сынок засмеялся. И сказал:

– Сленг двадцатилетней давности. У нас не принято пока что. Вы находитесь на нелегальном положении, господин Шустрый. Поэтому никаких прав у вас не может быть даже в теории. Вы не участвуете в восстановительных работах, не отмечаетесь в полиции, и находитесь в регионе, в котором находится вам не положено. Вы подлежите немедленному аресту и переправке в регион распределения. Полиция прибудет, если нужно, сегодня к вечеру. Вы меня понимаете? Все ваши соотечественники и другие члены тиранической шайки давно учтены и распределены. Вас в первую очередь будут рассматривать как лазутчика, провокатора, поджигателя – я имею в виду, что до распределения вас могут и не довезти. Попадется полицейский, у которого старые счеты с вашим людом, разоренная деревня, погибшие близкие – и пристрелят вас по дороге, и закопают где-нибудь у обочины. Креста даже не поставят сверху.

– Блядский бордель, – сказал Шустрый.

– Согласен, но – такова жизнь, не так ли! Я вам не враг, господин Шустрый. И мне бы в голову не пришло вас стеснять, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Не убудет с вас, и с Полянки вашей тоже не убудет! Вот пятнадцать денариев, вот бумага, вот перо. Подписывайте, господин Шустрый! Либо подписываете, либо ждите вечером жандармов.

Кошмар, подумал Шустрый. Самое плохое – посоветоваться не с кем! Все кругом либо тупые, либо ничего не знают, либо враждебно настроены. Есть Пацан, но от него толку мало. Можно посоветоваться с Ресторатором – северо-восточные соседи – люди ушлые, практичные. Но до Ресторатора надо сперва доехать. А тем временем сюда прибудут … да, жандармы … И неизвестно ведь, что посоветует Ресторатор. Который, между прочим, тоже боится полиции, а в каком он сам тут статусе – кто ж его знает.