На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов

рассказам Всеволода я десятки лет живу в Казахстане.

…Обычно мы бродили вечерами, реже ходили днем по воскресеньям. Центральные улицы были переполнены. На Любинском проспекте вперемежку с интервентами сновали толпы москвичей, петроградцев, самарцев. Много было чехов, англичан, американцев, французов, сербов, поляков Сибирская столица жила шумной веселой жизнью. Кабаки, рестораны, кафе, магазины не могли вместить нарумяненных беженок и офицеров в лихо заломленных фуражках. Английские френчи, галифе, казачьи лампасы, золото и серебро новеньких погонов, кавказские черкески придавали своеобразный облик проспекту, украшенному сибирскими бело-зелеными флагами.

Молодых генералов, не только русских, но и чешских, вчерашних поручиков, коммивояжеров, фотографов в Омске было достаточно.

Всеволод сказал:

— Как мне хочется написать об интервенции Сибири! Как только представится возможность, обязательно напишу первую же повесть.

Но для повести в те дни у Всеволода времени не было. Он писал короткие рассказы, не связанные с революцией.

Помню, однажды утром в воскресенье Всеволод пришел ко мне какой-то особенно радостный. Был мороз, он ходил в драной, плохо согревавшей шубе, из которой вылезала вата. Вытирая запотевшие стекла очков, без которых глаза его сразу казались косыми, он торопливо заговорил:

— Хочу вам прочитать рассказ… «Рогульки».

Через год он сам набрал этот и другие рассказы, получилась книжечка под общим названием «Рогульки».

Всеволод подарил мне «Рогульки» с дружеской надписью. Сейчас эта книжка представляет собой библиографическую редкость.

Я не знаю, почему Всеволод, выпуская восьмитомное собрание сочинений в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, не включил этот рассказ. Если не ошибаюсь, наш общий друг, сибирский писатель Кондратий Урманов, мне говорил, что Всеволод опубликовал в исправленном виде «Рогульки» в «Огоньке» и испортил прекрасный рассказ.

В «Истории моих книг» он называет «Рогульки» «добродушной историей двух мальчиков, бедного и богатого, разговорившихся на пароходе».

Это неверно. Был бедный мальчик и богатая девочка, дочка генерала. Не знаю, забыл ли Всеволод свой рассказ, сыгравший в его писательской судьбе такую большую роль, или для «Огонька» он девочку превратил в мальчика и на самом деле испортил хороший рассказ.

* * *

Политическая обстановка в Омске накалялась. Все больше и больше давали о себе знать монархически настроенные офицеры, посадившие Колчака на трон Верховного правителя. Контрразведка вела себя нагло. По ночам на улицах Омска раздавались винтовочные выстрелы. Так втихомолку убирали подозреваемых и неугодных граждан «свободной» Сибири.

Как-то вечером ко мне пришел взволнованный Всеволод.

— Прямо хоть из Омска уезжай! — говорил он. — Иду по улице и почти у самого дома вижу знакомую рожу. Вспомнил: да ведь мы с ним в Кургане встречались. Я помогал организовывать Совет рабочих депутатов, а он яростно выступал на собрании против большевиков. Пришлось его выгнать. А теперь он мой сосед, живем на одной улице. Надо квартиру срочно менять. Выдаст, негодяй! Вы меня пустите к себе временно пожить. Хотя бы кухонным квартирантом. А постепенно я найду себе жилье.

В тот же день поздно вечером Всеволод перебрался ко мне. Мы отправились к нему за вещами. Он вынес на улицу легкий узелок — в нем было белье — и тяжелую корзинку, в которой лежали книги.

Всеволод собирался пожить у меня «временно», но в столице Колчака невозможно было найти жилье.

* * *

Встреча с другом моего детства студентом Лесного института Часовниковым была не совсем обычной. Я сидел в бане с намыленной головой, когда кто-то осторожно дотронулся до моей спины.

— Гога! — воскликнул я и ощутил, как его пальцы впились в мое плечо.

— Тише… Адрес? Адрес? Где живешь?

Я назвал Мещанскую улицу и номер дома. Пока я смывал мыльную пену, мой друг исчез. Меня тревожили сомнения — правильно ли он расслышал адрес. Но когда я вернулся домой, друг уже сидел у меня. У него не было никаких документов, он числился дезертиром, чувствовал, что его разыскивают, и, самое главное, у него не было надежного пристанища.

Вечером пришел Всеволод. Он сходил к председателю квартального комитета, принес две бутылки водки. В Омске казенок не было, и водкой торговали квартальные комитеты, выполняя единственную уцелевшую демократическую функцию.

До поздней ночи мы на радостях выпивали. Когда на нашей улице гремел выстрел, мой друг детства вздрагивал и бледнел, а Всеволод сокрушался:

— Ничего, ничего! Не иначе, опять кого-то шлепнули.

В эту ночь мы решили, что студент Гога Часовников будет жить у меня, на улицы выходить не станет, дабы не привлечь внимания любопытных соседей, а Всеволод раздобудет для него какой-нибудь фальшивый документ.

Через несколько дней Всеволод принес два бланка удостоверения, выдаваемого милицией. Один — чистый, другой — взятый на время у знакомого. Студента Часовникова перекрестили в Георгия Ивановича Петрова. Я заполнил бланк и подделал две подписи.

Появившийся на белый свет Георгий Петров долго сравнивал два удостоверения и восхитился:

— Ура! Завтра я выйду на улицу!

Если мне не изменяет память, именно с этого и началась наша «подпольная группа». Георгий Иванович Петров (я так его называю потому, что под этой фамилией он живет и сейчас в Нальчике) встретился с большевиком «товарищем Афанасием», показал ему новый «вид на жительство». Товарищ Афанасий попросил и его снабдить «очками» (так назывались фальшивые документы). Всеволод достал новый бланк, я его заполнил, а Георгий Иванович передал по назначению вполне благонадежный паспорт.

Товарищ Афанасий заходил к нам редко. Внешне он производил впечатление рабочего, но, несомненно, был интеллигентом. Он заговорил о том, что из лагерей бегут люди, однако, не имея на руках документов, частенько снова попадают за колючую проволоку, а то и в «могилевскую» губернию.

— Иногда простая бумажка, любая справка может спасти человека, — убеждал товарищ Афанасий. — Не обязательно паспорт.

Всеволод хмурил брови, видимо, раздумывая. Правда, прежде чем привести к нам товарища Афанасия, Георгий Иванович клятвенно ручался за него. Но время было суровое, и Всеволод не дал никакого ответа.

Товарищ Афанасий ушел с Георгием Ивановичем. Я почувствовал, что Всеволод не доверяет незнакомому человеку, и не стал задавать никаких вопросов. Но через два дня Всеволод принес штук десять бланков с печатями и сказал:

— Пусть Георгий Иванович передаст сам. Нас в это дело не путает.

Сознание, что листок