Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре после обнародования манифеста об освобождении крестьян адмирал однажды призвал сыновей в кабинет и сказал им:
— Наше родовое имение не велико… После надела останется всего пятьсот десятин… Делить его между вами не стоит… Как ты полагаешь, Василий? — прибавил он, обращаясь к старшему сыну, высокому, плотному моряку, лет тридцати пяти, очень похожему на адмирала лицом.
— Полагаю, что не стоит.
Не спрашивая мнения других сыновей, Николая и Гриши, адмирал продолжал:
— Мое намерение — отдать всю землю крестьянам и не брать с них ничего за надел… Им это на пользу, и они помянут добром Ветлугиных. Не правда ли?
На лице Гриши при этих словах промелькнуло невольно грустное выражение, хотя он и первый поторопился сказать:
— Конечно, папенька… Такой акт милосердия…
— Тебя пока не спрашивают! — резко перебил адмирал, заметивший печальную мину почтительного Гриши. — Как ты полагаешь, Василий?
— Доброе сделаете дело, папенька! — отвечал моряк.
— И я так думаю… Надеюсь, что и отсутствующий Сергей так же думает… А ты, Николай?
— И я нахожу, что это справедливо.
— Ну, а ты, Григорий, уже поспешил апробовать «акт милосердия», — иронически подчеркнул адмирал. — Значит, и делу конец.
Наступила короткая пауза, во время которой адмирал достал из письменного стола какой-то исписанный цифрами клочок бумаги и затем сказал:
— Взамен имения, которое должно бы быть разделено на четыре части, ибо сестер ваших я уже выделил деньгами, по три тысячи на каждую…
— На пять частей, папенька? — перебил отца старший сын. — Вы, верно, забыли, что всех нас пять братьев, — прибавил моряк, вспоминая об опальном Леониде.
— Я помню, что говорю! — крикнул, вспыхивая, адмирал и продолжал: — так вместо родового имения я выдам каждому из моих четырех сыновей (адмирал подчеркнул «четырех») деньгами, какие причитаются за выкупную ссуду и за пятьсот десятин… На каждого из вас придется по четыре тысячи… вот здесь на бумажке и расчет…
И адмирал кинул на стол бумажку, исписанную цифрами.
— Хочешь посмотреть, Григорий? — насмешливо заметил адмирал повеселевшему сыну.
Гриша покраснел как рак и не двинулся с места.
— Деньги эти предназначены из аренды, которую мне недавно пожаловал государь император на двенадцать лет по две тысячи и которые мне выдадут сразу. Других денег у меня нет… Из этой же аренды Анна и Вера получат свои приданые деньги… Согласны?
Все, конечно, согласились, после чего адмирал их отпустил, объяснив, что Василий получит деньги через месяц, а Николай, Григорий и Сергей — по достижении тридцатилетнего возраста.
— А затем ни на что не рассчитывайте! — крикнул им вдогонку адмирал.
Когда мужики через старосту Акима узнали о милости барина, они сперва не поверили, — до того это было неожиданно. Но бумага, присланная адмиралом старосте, окончательно убедила мужиков, и они благословляли барина, простив все его тяжкие вины относительно многих своих дочерей. Староста Аким приезжал потом в Петербург благодарить адмирала, и грозный адмирал, видимо, был тронут искренней и горячей благодарностью деревни в лице ветхого старика Акима, которого он не допустил к руке, а милостиво пожал ему руку и несколько минут с ним беседовал.
На другой день после разговора с сыновьями адмирал сказал рано утром Никандру:
— Люди, конечно, знают о воле, которую даровал им государь император. Объяви им, что кто не хочет у меня оставаться, может через неделю уходить.
— Слушаю, ваше высокопревосходительство!
— Иди и сейчас же принеси ответ!
Никандр и без того знал, что решительно все, за исключением Алены, горничной Анны, да Настасьи, горничной адмиральши, собирались уходить. Уже давно на кухне шли об этом разговоры, и после манифеста радости не было конца. Все осеняли себя крестными знамениями и облегченно вздыхали при мысли, что они свободны и могут избавиться от вечного трепета, который наводил на всех грозный адмирал.
Через пять минут Никандр вошел в кабинет.
— Ну, что? Кто уходит?
— Ефрем, ваше высокопревосходительство.
— И пусть. Лодырь. А Ларион?
— Тоже просится…
— А Артемий кучер?
— Хочет побывать в деревне, повидать детей.
— Гм… И Федька, пожалуй, тоже уходит? — осведомился, хмурясь все более и более, адмирал о пятнадцатилетнем казачке.
— Хочет в ученье в портные поступить, ваше высокопревосходительство! — докладывал Никандр с какою-то особенною почтительностью.
Адмирал помолчал и, сурово поводя бровями, продолжал:
— А девки?
— Олена да Настасья хотят остаться, если будет ваше желание.
Адмирал недовольно крякнул и снова помолчал.
— Нанять повара, кучера и лакея для барыни! — приказал он. — Да смотри, людей порасторопнее… Насчет жалованья сам переговорю.
— Слушаю-с, ваше высокопревосходительство! — отвечал Никандр, видимо, сам чем-то озабоченный.
— Двух девок довольно, — продолжал адмирал. — Алена может ходить за двумя барышнями, а если Настасья передумает и не останется, барыня сама найдет себе горничную… А прачки не нужно… Можно отдавать стирать белье…
— Слушаю-с!
Адмирал снова смолк и вдруг спросил:
— Ну, а ты как, Никандр? Останешься при мне или нет?
В голосе адмирала звучала беспокойная нотка.
Никандр смутился.
— Я положу десять рублей жалованья, а если тебе мало — прибавлю…
— Я, ваше высокопревосходительство, не гонюсь за жалованьем. И так, слава богу, одет и обут…
— Так остаешься?
— Я бы просил уволить меня…
Адмирал насупился и стал мрачен. Этот Никандр, к которому он так привык, и тот собирается уходить. Этого он не ожидал.
А Никандр между тем продолжал робко, точно виноватый:
— Я, ваше высокопревосходительство, имею намерение сходить на богомолье, в Иерусалим.
— В Иерусалим? — переспросил озадаченный адмирал.
— Точно так-с.
— Зачем тебе туда?
— Сподобиться видеть святые места и помолиться искупителю грехов наших… Уже давно о сем было мое мечтание, ваше высокопревосходительство.
Адмирал удивленно взглянул на Никандра, лицо которого теперь было торжественно и серьезно и не имело обычного мрачного вида.
— Ну, что ж, если ты такой дурак, ступай себе в Иерусалим! — сердито воскликнул адмирал. — Скоро собираешься? — прибавил он.
— Как разрешите, ваше высокопревосходительство!
— Мне что разрешать? Ты теперь свободный… Подыщи мне человека и уходи! — раздраженно заметил старик.
— Покорно благодарю, ваше высокопревосходительство.
Никандр удалился, а адмирал долго еще сидел в кабинете, угрюмый и озадаченный.
Тяжело было вначале адмиралу привыкать к новым лицам и, главное, не видеть вокруг себя того трепета, к которому он так привык. Приходилось сдерживаться и не давать воли рукам, которые так и чесались при виде какого-нибудь беспорядка. А угодить такому ревнителю чистоты и порядка, как адмирал, было трудно. И он иногда не сдерживался и дрался… Прислуга уходила, нередко жаловалась, и адмиралу приходилось отплачиваться деньгами… Вдобавок уже ходили слухи о мировых судьях. Все эти новые порядки все более и более раздражали адмирала, и он срывал свое сердце на жене и на детях, для которых оставался прежним грозным повелителем.
Жизнь в доме становилась адом. Адмирал все делался угрюмее и злее. Обеды, когда собиралась семья, бывали мучением для всех домашних. Вдобавок адмиральша не смела уже более принимать у себя, даже и по субботам, никого из гостей, почему-либо неприятных адмиралу. По-прежнему адмирал целые дни сидел запершись у себя в кабинете, и одно сознание его присутствия нагоняло на всех испуг… Только по вечерам все вздыхали свободнее.
Адмирал почти каждый вечер уходил к новой своей фаворитке, бывшей горничной жены, Насте.
XIX— Обдумала, папенька!
— И он тебе больше Чернова нравится?
— Он мне нравится!
— Что ж, я согласен, коли ты так хочешь… Ступай замуж… Тебе, фуфыре, давно пора…
И, взглядывая на красавицу Веру с презрением, заметил:
— Расчетлива, сударыня. Из молодых да ранняя. Ты с Григорием в масть… Пожалуй, и он на старушке женится, коли у старушки будет состояние… Поздравляю!.. Только смотри, будь верной женой, а то и такой дохлый, как твой будущий супруг, выгонит тебя из дому как шлюху! А уж я тебя потом не приму! — сурово прибавил адмирал.
Вера расплакалась.
— Ступай к себе нюнить! — прикрикнул адмирал. — Тоже нюня! Сама выходит за расслабленного, а туда же, обижается!..
Анна не отходила от матери, которая лишилась языка и только мычала, грустно поводя своими добрыми глазами на всех скоро собравшихся у постели детей. Адмирала не было дома. Хотя все знали, что он проводит вечер у своей новой фаворитки, но не решались за ним послать туда. Наконец, в двенадцатом часу, адмирал вернулся, вошел в спальную и, увидавши жену уже в агонии, наклонился над умирающей и крепко поцеловал ее. Адмиральша, казалось, узнала мужа, как-то жалобно и грустно замычала, и крупные капли слез скатились из ее глаз. Рукой, не пораженной ударом, она взяла руку адмирала и приложила к своим запекшимся губам.
- Том 6. Вокруг света на «Коршуне» - Константин Станюкович - Русская классическая проза
- Том 1. Рассказы, очерки, повести - Константин Станюкович - Русская классическая проза
- Том 11. Публицистика 1860-х годов - Федор Михайлович Достоевский - Русская классическая проза
- Том 11. Публицистика 1860-х годов - Федор Достоевский - Русская классическая проза
- Старый камердинер - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Кофе еще не остыл. Новые истории из волшебного кафе - Тосикадзу Кавагути - Русская классическая проза
- Русские американцы - Константин Станюкович - Русская классическая проза
- Заколоченный дом - Виктор Курочкин - Русская классическая проза
- Коллега Журавлев - Самуил Бабин - Драматургия / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Деревянный чурбан - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза