Бог огня - Василий Казаринов

Чем он был занят, она не видела — сидела, прикрыв глаза, терпеливо ждала — но чего? Она и сама толком не знала, просто сидела, погружаясь в ватный, какой-то лунатический транс, К действительности ее вернул голос, раздавшийся откуда-то из немыслимого далека.

— Аутодафе отменяется. — Светловолосый тщательно протер платком испачканные маслом руки, задумчиво покачал головой и добавил: — Пока отменяется. До лучших времен.

— До каких? — спросила она не своим голосом.

— Там видно будет.

— Ты собирался приготовить из меня шашлык?

— Шашлык? — удивленно переспросил он, поглаживая крышу автомобиля. — Да нет. Я имел в виду какое-нибудь блюдо-гриль. Женщина средних лет, поджаренная на открытом огне… С аппетитно хрустящей; корочкой. Что-то в этом роде. Если бы ты включила зажигание, твоя машина моментально превратилась бы в жаровню.

Она усмехнулась и кивком указала на сиденье:

— Садись, есть разговор.

— Да-да, разговор, — кивнул он, занимая место справа от водителя. — И догадываюсь о чем… — Он умолк, заполняя долгую паузу стуком пальцев, отплясывавших на крышке бардачка ритмичную чечетку. — Я мог бы сделать эту работу давным-давно. Случаев за это время было предостаточно. Но всякий раз меня что-то останавливало.

— А мне говорили, что ты профессионал…

— Во-первых, — продолжал он, пропустив ее реплику мимо ушей, — я привык иметь дело с сильными, здоровыми и опасными людьми, — он бросил короткий взгляд на женщину. — А ты производишь впечатление слабой, больной и беззащитной… Ты похожа на больного котенка. — Он помолчал. — Вообще в тебе есть очень многое от кошки.

— Да? — изумилась она, — Что именно?

— Ну-у… — неопределенно протянул Он, словно ловил ускользавшую мысль. — Походка, например. Ты очень мягко и плавно ставишь ногу, словно прощупывая надежность опоры. Особая пластика — в твоих движениях нет резких углов, импульсивных всплесков. Такое впечатление, что ты лепишь свои движения из мягкого пластилина. И в то же время в тебе чувствуется поразительная реактивность — малейшая, даже очень невнятная опасность заставляет тебя напрячься и выпустить коготки… И даже имя у тебя кошачье.

«Черт, а ведь он прав», — подумала она.

Между ними повисло минутное молчание.

— А тебя как зовут? — спросила она.

— Я что-то запамятовал.

— Но ведь в твоей профессиональной среде тебя как-то кличут?

— Разумеется. У меня очень звучное имя.

— Какое?

— Бог Огня.

— В самом деле неординарное имя. Оно связано с твоей специальностью?

— Никогда не думал об этом.

— Ладно, будем считать, что мы познакомились. Но ты не договорил… Так почему ты не сделал свою работу?

— Мне было просто любопытно.

— Понимаю. Мне и самой любопытно.

В корытце под ручным тормозом лежал спичечный коробок. Она аккуратно, двумя пальцами, подняла его. Рука описала плавную дугу, и коробок приземлился в распахнутую ладонь собеседника.

Он повертел в пальцах синий картонный пенальчик с рекламой водки «Kremlyovskaya» на одной из плоскостей, вынул толстую головастую спичку, чиркнул, приподнял до уровня глаз и прищурившись наблюдал, как маленькое пламя поглощает спичечное, тело. Потом сунул коробок в карман.

Она вышла из машины, открыла багажник.

Сонька опять начала подвывать — ее потревожил резкий неприятный запах, исходивший, скорее всего, от плоского металлического ящика, который женщина доставала из багажника. Сонька была опытная дворняга, много чего в жизни повидавшая, но сейчас она с удивлением наблюдала за этой странной женщиной. За тем, как, отвинтив крышку, она поднимала над собой ящик и, слегка отклонившись назад, подставляла грудь неровной, толчками выходившей из горлышка канистры струе, а потом роняла опустевшую канистру и стояла, окутанная облаком плотных, почти различимых на глаз испарений. Ладони ее были сомкнуты лодочкой, подпирали вздернутый подбородок, а взгляд устремился куда-то поверх крыш.

— Ну давай же… — тихо произнесла она. — Ведьмам положен костер.

Б. О., равнодушно наблюдавший за странными действиями женщины, облокотившись на крышу автомобиля, покачал головой.

— Давай, братишка, — повторила она. — Я заплатила за это очень большие деньги.

— Ладно, хватит, — ровным, безразличным тоном произнес он. — Давай оставим эти опереточные страсти.

Он взял ее за руку и повел к подъезду. Она не сопротивлялась. Со стороны она походила на марионетку, которую кукловод вел к кулисам.

* * *

Неделю спустя она почти ничего не помнила из того дня: как он наполнял ванну, раздевал ее, сбрасывая пропитанные бензином вещи в большой пластиковый таз, а потом уходил куда-то, и она долго сидела голая на табуретке, дожидаясь его возвращения, ничего не видя, не слыша, точно впала в кому. И начала приходить в себя, только оказавшись в теплой пене, точнее сказать, не совсем в себя.

Да-да, не в себя, а в какое-то иное тело, обтянутое новой, свежей кожей и разогретое бегом какой-то новой крови.

Теперь, неделю спустя, рассматривая себя в зеркале, укрепленном над умывальником, она находила, что Та прежняя, пропитанная бензином женщина ей отдаленно знакома, но не более того, потому что позади были семь странных, безумных дней — рестораны, ночные клубы, кажется, галерея Гельмана — день за днем, ночь за ночью…

— Черт, он какой-то шаман, наверное, — пробормотала она, обращаясь к своему туманному отражению в запотевшем зеркале. — Это невероятно, но мне опять хочется жить.

Она закуталась в халат, вышла из ванной, осторожно заглянула в комнату.

Б. О. лежал на диване с книгой в руке. Всю неделю он спал на этом старом, доставшемся в наследство от бабушки диване, в узкой и темной, без окон, комнатке, отделенной от спальни деревянной перегородкой. Он засыпал мгновенно, и она, слушая его ровное дыхание, недоумевала, почему, пробуждаясь, не находила его рядом: любой нормальный мужчина давно отыскал бы предлог, чтобы перебраться под ее одеяло.

Она присмотрелась к бурому, вытертому переплету книги — в ее библиотеке такой не было. Должно быть, он принес ее с собой в кожаной сумке через плечо, которая составляла весь его багаж.

— Что пишут новенького?

— А? — Он оторвался от чтения и поднял на нее невидящий взгляд. — Да так… Очень, как говорил когда-то вождь трудового народа, своевременная книга. Возможно, она нам поможет хоть как-то разобраться в этой нашей странной теперешней жизни. Понять кое-что…

— Что именно?

— Да как тебе сказать… Контекст. Среду нашего обитания.

Она постояла перед диваном, мерно раскачиваясь с пятки на носок.

— Ты хочешь согнать меня с моего дивана? — улыбнулся он.

— Да. Приходи.

Она вошла в спальню, скинула халат и легла в постель.

* * *

— Смотри, какая любопытная! — улыбнулся Б. О., застыв на пороге и косясь на подоконник. — А ну-ка отвернись и гляди на улицу!

Бася проследила за его взглядом: на подоконнике в рыжем заплесневевшем горшке росла старая герань.

— Думаешь, она за нами подглядывает? — спросила Бася, приподнимаясь на локте.

— Разумеется, — кивнул он, опускаясь рядом на кровать. — Цветы по природе своей очень любопытны.

До чего же он странный человек, подумала она.

Хотя занятно вообразить себя сидящей в горшке на подоконнике и занятой подглядыванием за лежащими в постели мужчиной и женщиной… Свет уличной неоновой лампы, работавшей вполнакала и потому напоминавшей зрелую сливу, проникал в комнату и окрашивал ее в лиловые тона. Оттуда, с подоконника, должно быть, хорошо видно, как его рука шевельнулась и указательный палец принялся описывать на груди женщины медленные круги, постепенно сужая их вокруг соска. Однако то ли добыча оказалась невелика, то ли какие-то хищные, Тамерлановы инстинкты тревожили эту руку, но она двинулась на завоевание новых территорий. На реберной дуге рука уже пробиралась по-пластунски, медленно-медленно… Скользнула по животу, окутала бедро, замерла. И, отдохнув на бедре, двинулась дальше, но в этот момент женщина рывком поднялась, села на постели, натянула на плечи простыню.

— Господи, что мы делаем, — прошептала она.

— А что мы делаем?

— Не знаю…

— Ты знаешь, — тихо, но уверенно произнес он, потянув ее за локоть и понуждая опуститься на спину. И очень скоро той, что наблюдала за мужчиной и женщиной, возможно, показалось бы, что кожа людей пошла трещинами, а из них со свистом рвется горячий пар. И все вокруг начинает раскачиваться так, что Останкинская телебашня гнется напряженной дугой, как спиннинг, на крючок которого попался огромный судак, а кремлевские звезды вспархивают со шпилей и укрываются в стане звезд небесных, и Садовое кольцо извивается восьмеркой, а дома в округе ложатся плавной волной, как косточки в «эффекте домино», и рушится весь предметный мир, низвергаясь в пыль, и наконец частое-частое дыхание женщины перекатывается в прощальный крик — долгий, медленно остывающий и опадающий.