Год сыча - Александр Аде

Катька-Катушка привела меня к коттеджу Француза!

Во мне вскипает неугомонный охотничий азарт. Чувствую себя как идущая по следу зверушки борзая, ноздри которой сладко щекочет запах близкой добычи. Можно разворачивать «жигуль» и с обнадеживающим результатом возвращаться назад. Но торопиться мне вроде некуда. Качу по направлению к лесу, въезжаю в него, петляя между стволами, стреноживаю машинку и выхожу поклониться матушке-природе.

Кругом молчаливые деревья, раздумывающие о чем-то под неспешную смену солнца и тени. Тишина. Только звонко колотится очумелый дятел. Среди долговязых сосен сияют стволики берез. Со сверхзвуковой скоростью, шурша травой, проносится белка. Мысли в башке философские, о бренности бытия. Ложусь на траву и лечу глазами в густеющую синеву, окаймленную кронами еле заметно покачивающихся сосен. Вот так бы лежать, не вставая, оставшиеся летние дни, а осенью истлеть, завернувшись в опавшую листву…

Но пора возвращаться к суете сует. Усевшись за руль, врубаю радио, и на меня обрушивается засахаренная попса, обильно сдобренная политическим дерьмом. Гоню в город. Утро только разгорается, чтобы вскоре обернуться отменным июльским деньком. Впереди масса времени и дел. А вечером – Анна…

Какому угрюмому безнадежному болвану могло взбрести в котелок, что счастья не существует?!

Еще в самом начале нашей любви Анна сказала, что летом мы обезумеем окончательно. И вот оно воцарилось, это шальное лето, неразбериха жары и дождей. Анна загорела, помолодела, стала еще красивее. Урвав часок-другой, как ошпаренный, лечу к ней, и солнце расплавляет нас, обращая в два сгустка желания. Редкая теперь близость с женой пресна и буднична. Как сказал бы старинный восточный поэт, мы с Анной лакомимся шербетом, а Сероглазке достаются крошки с нашего стола.

Но, то ли оттого, что чувствую себя предателем и скотиной по отношению к своей маленькой жене, то ли от острой жалости к ней, люблю ее сильнее, чем прежде. Никогда еще она не казалась мне такой слабенькой, нуждающейся в защите.

Почему я не могу любить и ту, и другую! Никто в целом свете не заставит меня выбрать между ними, это выше моих сил. Если б можно было иметь двух жен!..

* * *

8 июля. Воскресенье. Покупаем часики Сероглазке.

День пасмурный и нежаркий. Налетающий порывами ветер подстегивает неповоротливые тучи, метет пыль. Забредаем в часовой магазин. Сероглазка тут же принимается рыскать глазами по магически поблескивающим механизмам со стрелками и без стрелок.

– Ну, – спрашиваю, – как?

Она не отвечает, зачарованно вперившись в витринное изобилие.

– Слушай. Мы побывали в трех магазинах, не считая комков. Извини, но я просто-напросто одурел. Если не можешь выбрать, давай помогу. По моему скромному мнению, часы должны быть большими – и солидно, и красиво, и стрелки видны отчетливо. Как у меня.

Демонстрирую Сероглазке свои «командирские».

– Нет, – упрямо возражает она, – мне нужны маленькие, изящные.

– Но на них же ни черта не видать.

– Это не важно, – вполне по-женски заявляет Сероглазка.

Внезапно ощущаю невероятное мучительное волнение. Оборачиваюсь назад и вижу Анну, должно быть, только что зашедшую с улицы. Она стоит, склонившись над витриной с изделиями из серебра.

Сероглазка еще что-то лепечет, а у меня словно разом отключается слух. Анна поднимает голову, оборачивается. Наши глаза встречаются. Мне чудится, что время замирает, и все здешние часы останавливаются как по команде. Анна быстро оглядывает Сероглазку, точно делая моментальный снимок, и, чуть помедлив, выходит из магазина.

– Я сейчас, – бросаю жене и выскакиваю на улицу.

Догоняю Анну.

– Привет.

– Привет, – отвечает она, глядя на меня устало и отрешенно.

Обнимаю ее за плечи, тормошу, кричу:

– Я люблю тебя! Из всех женщин для меня существуешь только ты одна!

На нас глазеют, кто-то хихикает. Должно быть, со стороны я выгляжу до предела нелепо.

– Мне больно, – морщится Анна.

– Завтра я заеду к тебе, ладно?

– Конечно, милый.

Смотрю ей вслед, пока она не теряется в толпе. «Завтра, – успокаиваю себя, – мы снова увидимся, и все войдет в привычную колею». Но в это не слишком верится.

Ничего не видя перед собой, как боксер в состоянии грогги, возвращаюсь к Сероглазке. Она поднимает ко мне огромные обалделые глаза.

– И тут ничего.

– Куда теперь?

– В Пассаж. Все, я решила. Какие будут, такие куплю.

Плетемся в Пассаж.

Когда снова оказываемся под открытым небом, сеется мелкий косой дождик. Сероглазка смеется и тарахтит без умолку. Время от времени она будто бы невзначай задирает рукав белой ветровочки, чтобы полюбоваться новенькими, только что купленными часиками.

* * *

10 июля. Вторник. Кто бы знал, что за маета следить за девчонкой-курьершей! Вчера едва ли не целый день убил, без толку гоняясь за Катушкой по разным организациям (вечер – плевать на все! – посвятив Анне). И принял решение: если и сегодня, что наиболее вероятно, слежка ничем путным не увенчается, займусь Французом.

И действительно, до полудня все происходит по вчерашнему сценарию. Но затем…

Затем случается немыслимое!

Уверенно переступая короткими ножонками в красно-рыжих кроссовках, Катушка заскакивает во двор, в котором прошло мое детство, и скрывается в кукольном домике, что напротив моего.

Совершенно ополоумев, остаюсь сидеть в «жигуле».

Курьерша пропадает в домишке около получаса, снова появляется во дворе и целенаправленно шагает вдаль. Мой «жигуль» послушно следует за ней, но ничего заслуживающего внимания уже не происходит.

Перед сном звякаю Клыку. В трубке слышны голоса, грубый, со взвизгами, девчоночий смех, громыхает музыка. Не иначе как бандит оттягивается в кабаке. Чего я к нему лезу? Сидит он, небось, с размалеванной шлюшкой на коленях, напрочь выкинув из башки пропавшую скрипачку, из-за которой некогда резал вены, а надоедливый сыч мешает ему наслаждаться скоротечной жизнью.

И все же задаю вопрос:

– Ты не посылал Катушку по такому адресу: улица Стахановцев, 31-а?

– Н-нет, – задумчиво произносит он. – А что там?

– Жилой домишко в два этажа. Может, кто из твоей фирмы ее туда направил?

– По-любому нет.

– И никто там не живет, связанный с «Одиссеем»?

– Никто, – отвечает он мягко и немного растерянно.

Просто не узнать парнишку. Точно с него с грохотом свалилась броня, и обнажился человек, беззащитный и уязвимый. Но вряд ли надолго.

Прощаюсь с преображенным Клыком и набираю номер Акулыча.

– У трубы, – раздается его дурашливый басок.

Вот такой он, Акулыч, – и по голосу, и на вид свой в доску мужик. Такому поведаешь о себе все, даже самое стыдное. Чем этот хитрюга и пользуется, как орешки, раскалывая мазуриков и мокрушников.

– Извини, что беспокою. Позарез требуется узнать, кто обитает на Стахановцев, 31-а, в квартирах с первой по четвертую.

– Без промблем, – обещает он. – Как не порадеть родному человечку? Тем более такому симпомпончику, как ты, мой сладенький.

Еще с полминуты базарим, прикалываясь друг над другом, и расстаемся, оба довольные, хотя и непонятно отчего.

Интересно, что позабыла Катушка в моем родном дворе? Однако сонные слипающиеся мозги ни за что не желают напрягаться в поисках ответа. Прижимаюсь щекой к подушке, смыкаю отяжелевшие веки и, как на санках, скольжу в пропасть ночных видений. Но Клык, Леточка, Француз и Катушка достают меня и там, вламываются в сон и хозяйничают до утра.

* * *

11 июля. Среда. Сияющий день неуловимо становится сияющим вечером. Сквозь плотно задернутые шторы просвечивает беззакатное солнце. Ощущаю совершенную отрешенность от безумного мира. Чихать мне на человечество и на каждого индивидуя в отдельности, когда на моем плече голова Анны, и можно, повернувшись на бок, почувствовать ее груди, живот и даже курчавые волоски, нежно прикрывающие лобок.

После того, как Анна увидела Сероглазку, я с ужасом ждал, что она разом порвет наши отношения. Слава богу, пронесло. Мы продолжаем встречаться, как прежде. Но временами она смотрит, точно чужая, и у меня обреченно обрывается сердце.

Тихонько дую на завиток волос возле уха Анны, испытывая щенячью радость. Это упоительное занятие прерывает пиликанье моего мобильника, лежащего на прикроватной тумбочке, и Акулыч сообщает имена, отчества и фамилии тех, кто прописан в домике по Стахановцев, 31-а. Мне эти сведения ничего не говорят.

– Спасибо, друг, – благодарю мента, глядя в ласково улыбающиеся глаза Анны. И слышу в ответ:

– С чего это ты такой пай-мальчик? Не один, что ли?

Чертыхнувшись про себя, отключаюсь и тут же названиваю Клыку. Но и тому данные конкретные ФИО неведомы. В его железном голосе проскальзывает недовольство: похоже, я посмел нарушить священный покой бандюгана. Ну и фиг с тобой, золотая рыбка! У меня – в который уже раз – возникает острое желание покончить с этим гиблым делом, не приносящим ни бабок, ни морального удовлетворения.