Сон в летнюю ночь - Анна Корнова

надо. Тут голова нужна.

— Ну, так вышло. А ты сюда зачем приехал?

— Я сюда примчался тебя, бестолковая моя, вызволять. Ты ведь только вляпываться можешь, а выбираться — это уже не по твоей части. Вот ты вся в этом. Сначала влезешь в какую-нибудь хрень, а потом все должны тебя спасать.

— Я же не нарочно. А знаешь, как я по тебе скучала!

— Это всё, что ты умеешь.

— А когда ты меня заберешь?

— Это рассчитывается по формуле, иначе попадем черт знает куда, и ерунда не хуже твоей получится.

Вуколов обвел внимательным взглядом каморку Виктории.

— А у тебя здесь ничего, чистенько, но тесновато.

— Стараюсь. А хочешь, давай тут останемся. Здесь продукты экологически чистые, пробок в час пик нет, и час пика нет.

— Ну, ты окончательно свихнулась. Невозможно долго пребывать в жопе: или выбираешься, или привыкаешь и уже не замечаешь, что в жопе сидишь. Хотя для тебе всё равно, где сидеть. Если бы ещё мобильный был, чтобы со своей идиоткой Дашей часами трепаться, ты бы вообще и не заметила, куда тебя занесло.

И тут Виктории стало скучно: ей здесь так плохо, а он опять учит её. Нужно прекращать этот разговор и пойти к Мальцеву: они уговорились сегодня в дворцовой оранжерее заморские пальмы посмотреть.

— Валер, чего ты всегда всем недоволен? Заканчивай нудеть. Меня один человек уже ждет, так я пойду, мне с ним психологически комфортнее.

— Серьезно? Вот собирался тебя отсюда забрать, а теперь не стану. Таким как ты самое место здесь, в восемнадцатом веке.

— Ты, Валера, как всегда, прав: нельзя долго быть в жопе — привыкаешь и не замечаешь, что в жопе сидишь. Вот я понемногу и начала привыкать.

— Не смешно.

— А я и не шутила, — пожала плечами Виктория и проснулась.

Это что же такое было? К ней, пусть во сне, пришел Вуколов, мужчина её жизни, а она не вцепилась в него руками, зубами и остальными хваталками, не повисла на шее, радостно целуя любимое лицо, а собралась с Мальцевым смотреть ботанические новинки восемнадцатого века. Виктория наморщила лоб: с ума она, что ли, сошла? Пусть пока во сне, но если так дальше пойдет, то и наяву чокнуться недолго. «Если ваша жизнь зашла в тупик, не забывайте, что за рулем Вы!» — модная фраза из социальных сетей. Виктория Чучухина села на кровати, встряхнув головой. Что бы ни снилось, но она вернется домой на Автозаводскую, и Вуколов сделает ей предложение!

IХ. Санкт-Петербург, 6 октября 1740 года

Анна Иоанновна решила вмешаться в судьбу Виктории Чучухиной, и сделано это было бесцеремонно и решительно, как, впрочем, и всё, что императрицей делалось. У Анны Иоанновны склад ума был житейский, простой, и она не любила подолгу размышлять над хитросплетениями политических игр, а если кто пробовал ей помешать, того удаляла быстро и безжалостно. Зато полдня могла императрица вспоминать, что сказал ей Густав Бирон, как наступило то наваждение, что бросило их в Митаве друг к другу и сплело крепко-накрепко. «Мужчина моей жизни…» — ох, как верно сказала Виктория, да много эта чудная девка говорит правильного, а сказки такие рассказывает, что век бы слушать… Вот Викторию посватать надобно…

Ещё весной поползли слухи, что царица больна, и хоть за такие разговоры нещадно наказывали, но они множились, и уже иностранные посланники сочувственно спрашивали о здоровье самодержицы. Это не могло не раздражать Анну Иоанновну: она боялась заговоров, политической подлости, но всего более боялась, что Густав Бирон, узнав про её хвори, охладеет к ней, больной и немощной. Шутиха Глашка принесла из города загадочную историю о жуткой погребальной процессии. Якобы в ветреную сентябрьскую ночь, когда дождь лил беспрерывно и Нева норовила выйти из берегов, из-под арки Адмиралтейства длинной вереницей медленно вышли факельщики, озаряя площадь зловещим светом. Многие смельчаки выбежали из домов, чтобы посмотреть, кого это хоронят ночью, но ничего не смогли разглядеть в непроглядной тьме, а приблизиться ближе не получилось, процессия отдалялась по мере приближения к ней, и видели любопытствующие лишь то, как факельщики входили в ворота дворца. Толковали, что погребальная процессия, войдя в одни ворота, прошла через двор и затем вышла в другие ворота на Неву, но никто не мог разузнать, где она скрылась, а также никто не имел возможности осведомиться о том, кого хоронили.

Анна Иоанновна испугалась страшно:

— За мной шли. За мной…

Шутиху Глашу долго били, чтоб соображала дура, что можно самодержице рассказывать, а чего нет. Но царица окончательно впала в уныние.

Недуги усиливались, а к прежним болячкам прибавилась ещё и еженощная бессонница. Время, отведенное для сна, стало мучительным: черные руки тянулись из темноты, дрожащие силуэты отделялись от стен. Анна Иоанновна приказывала зажечь свечи, но свет мешал спать, и вспоминалось то, что хотелось забыть, вставали перед глазами картины, какие видеть жутко было. Даже младенец Иванушка не мог отвлечь от тяжелых мыслей — императрица смотрела на смеющееся дитя, а вспоминала страшное пророчество астролога Эйлера. Надо было срочно придумать что-то, что отвлекло бы, заставило позабыть ночные страхи, боли в боку, кровь в ночном горшке. И Анна Иоанновна всерьез занялась подготовкой помолвки невесть откуда взявшейся девицы Виктории и Мирона Фомича Миклешина. Пьяного безобразия императрица не жаловала, а вот веселое застолье уважала. Конечно, такого феерического гулянья, с постройкой ледяного замка и парадом подданных, какое было устроено прошедшей зимой по случаю шутовской свадьбы Бужениновой и князя Голицына, делать не стали. Однако и из предстоящей помолвки собиралась самодержица устроить забаву, которая должна была празднично расцветить унылость осенних дней.

Помолвка, хотя и не обручение, но серьезный шаг к браку. А к чему этот брак — понять невозможно. Мирон Фомич Миклешин дожил до пятидесяти лет, исполнял при дворе обязанности комнатного истопника, много лет был вдов и ничего плохого в участи вдовца не видел. Но однажды лукавый попутал его подать руку спускавшейся по лестнице большеротой и отвратительно худой, прямо-таки больной сухоткой, на взгляд Мирона Фомича, девице Виктории. Мирон Фомич Миклешин уважал женщин маленьких, пухленьких, румяных, как наливные яблочки. Такой была и его покойная супруга Евдокия Петровна, такая же у него жила теперь в кухарках вдова Матрена Саввична. В жизни бы не помог Виктории спуститься по ступенькам Мирон Фомич Миклешин, если бы не присутствовала при этом государыня. Ей, а не похожей на жердь девице хотел продемонстрировать галантное обхождение господин Миклешин, Но Анна Иоанновна, увидав, как заботливо подает истопник двора руку спускающейся по лестнице