Роковое сходство - Патриция Гэфни

Она его еще не заметила, поэтому Броуди воспользовался случаем, чтобы рассмотреть ее хорошенько. Вблизи он увидел, что Анна еще меньше ростом, чем ему запомнилось. К тому же она показалась ему еще более хрупкой. Волосы точно не каштановые, а рыжие – в косых лучах заката это было ясно видно. Светло-рыжие, мягкие, красивые, уложенные узлом на затылке. Она сменила коричневое дорожное платье на сиреневое (как всегда, с высоким воротником) и выглядела такой же чистенькой и аккуратной, как новенькая пенсовая монетка. Руки она держала сложенными за спиной и стояла, вытянувшись в прямой и строгой, никогда не изменявшей ей позе дамы из высшего общества.

Однако ее лицо в профиль показалось ему не высокомерным, а печальным; Броуди даже подумал, что она плачет. Внезапно, как ножом по сердцу, полоснула жалость. Вот уже много дней он умирал от желания поговорить с ней, однако теперь, когда представился подходящий случай, что-то его удержало.

Но тут черный грач, шумно треща крыльями, с криком снялся с поваленного ствола. Анна обернулась и увидела его. И тотчас же поспешно направилась обратно в гостиницу, сделав широкий крюк, чтобы обойти его стороной.

Броуди пошел ей наперерез, легко сокращая разделявшее их расстояние. На секунду ему показалось, что она сейчас в панике побежит – подхватит подол и бросится наутек, как испуганная школьница, однако этот образ, по всей видимости, показался ей таким же нелепым, как и ему самому, потому что она внезапно остановилась, но так и не повернулась к нему лицом.

Ему нелегко было сдерживать себя, когда так хотелось взять ее за плечо и развернуть к себе, но оказалось, что в этом нет необходимости: спустя минуту она медленно обернулась и взглянула на него.

В угасающем свете солнца Броуди убедился, что, будучи маленькой и изящной, она совсем не выглядит болезненной: у нее была женственная, прекрасная фигура. И глаза красивые, только немного странные – цвета кофе с молоком, но с вкраплением янтарных искорок.

Ее лицо казалось загадочным; Броуди глядел на нее, но не мог точно определить свои ощущения. Считать ли ее красивой? Если так, то это весьма своеобразная красота. Все десять дней, проведенные в пути, Анна старалась держаться на безопасном расстоянии от него, а вот теперь, когда ему наконец удалось подобраться к ней вплотную, он не знал, что сказать.

«О господи, у него каштановые волосы, такие же, как у Ника, – в смятении думала Анна. – И глаза как у Ника. И длинный орлиный нос с надменной горбинкой посредине. Такие же высокие скулы, щеки, скрытые под легкой бородкой, чуть более светлой, чем волосы на голове, – в точности как у Николаса. И такой же выразительный рот, строгий в молчании и нежный в улыбке».

Сходство было невыносимым, и Анна ощутила глубокую боль. Ей стало страшно, но она осталась на месте и даже усилием воли не отвела взгляд.

«Прямой путь всегда самый короткий», – решил Броуди.

– Я прошу прощения за то, что произошло в тот день на корабле. Знаю, я не должен был вас целовать. Но я не ожидал вас увидеть и… потерял голову. Простите меня.

Она продолжала смотреть на него молча.

– Понимаете, я не знал, что вы были ранены. Если бы знал, я не стал бы вас трогать. Простите меня. Я очень сожалею.

«О черт, – подумал Броуди, – придется стоять тут и просить у нее прощения, пока она не откроет рот и не скажет хоть что-нибудь в ответ».

Пока что у нее не дрогнул ни один мускул, она просто стояла и смотрела на него во все глаза. Взгляд у нее был странный, как будто зачарованный. Не сходя с места, Анна старалась отдалиться от него, обезопасить себя, словно он был не человеком, а каким-то осьминогом с ядовитыми щупальцами.

«Его голос, – подумала Анна, – господи помилуй, это же его голос!» Ей всегда нравился мелодичный голос Николаса, его неповторимый легкий акцент – валлийский <То есть свойственный жителям Уэльса.>, ирландский и английский одновременно. Стоило ей закрыть глаза, ей показалось бы, что это Николас стоит напротив и разговаривает с ней. В целях самозащиты Анна воскресила в душе прежний гнев и направила его против этого человека, этого ненавистного самозванца, присвоившего себе голос и внешность Ника.

– И вы полагаете, что я могу вас простить? Я вас никогда не прощу. Вы заварили эту кашу, и вам самому придется ее расхлебывать, мистер Броуди. Вы сожалеете? Мне дела нет до ваших сожалений. Они не исправят того, что вы натворили.

Броуди отступил на шаг. Услышать, как эта пигалица, эта миниатюрная гарпия бросает ему в лицо его извинения, – вот уж чего он никак не ожидал!

– Того, что натворили вы, мэм, они тоже не исправят, – отрезал он. – Может, вы забыли, что тоже принимали в этом участие? Опоздай Билли на две минуты, у вас уже возобновился бы медовый месяц, миссис Бальфур. И не говорите, что вам это не понравилось.

Сперва она побелела, потом залилась ярким румянцем от смущения. Броуди по привычке коротко выругался, проклиная самого себя, и Анна покраснела еще больше.

Когда Броуди попытался ее остановить, она шарахнулась в сторону, и он безнадежно опустил руку. Не говоря больше ни слова, Анна повернулась и побежала к гостинице. На этот раз он не стал ее догонять.

Глава 6

– Где Флауэрс? – спросил О'Данн.

– В том конце холла, – ответила Анна.

– Охраняет меня, – предупредительно добавил Броуди. – Если, конечно, не спит.

Они возмущенно уставились на него. Он вскинул ногу на ногу, положив лодыжку на колено, и любезно улыбнулся. Удивительная способность его телохранителя засыпать в одну секунду в любом положении и в любое время была для Броуди источником постоянного веселья, а для Анны и О'Данна – острого раздражения.

Ужин закончился; они находились в опустевшем холле и готовились к началу первого официального совещания. Несомненно, идея встречи принадлежала О'Данну: Броуди даже помыслить не мог, чтобы это предложила миссис Бальфур. Будь на то ее воля, она не осталась бы с ним в одной комнате ни на минуту. Все, чего он добился своими извинениями, – это еще большего ограничения свободы передвижения для себя.

О'Данн вышел из гостиницы в ту самую минуту, когда Анна со всех ног бросилась ко входу. Он остановил ее, и они обменялись в дверях несколькими торопливыми словами. Броуди не знал, что именно она ему сказала, но догадаться было нетрудно, потому что теперь его руки снова были скованы, а Билли, смущенно отводя взгляд, шепнул ему, что так оно и будет впредь. Днем и ночью.

Броуди скрестил руки на груди, насколько позволяла цепь, и губы у него сжались, когда холодное железо впилось в содранную кожу на запястьях. Уже давно пора было привыкнуть к этой боли, но Броуди так и не смог с ней примириться. Потому, наверное, что ему было не просто больно: его бесили до чертиков эти оковы. Он пристально взглянул на Анну и ощутил мстительное удовлетворение, увидев, как она тотчас же повернулась к нему спиной.