Князь-волхв - Руслан Мельников

Тимофей с удовлетворением заметил, как насмешливая улыбка сходит с самодовольного лица мальчишки и как лицо это вытягивается все сильнее и отчетливо покрывается бледными пятнами.

Ай, Бельгутайка, ай, молодец! Славно отшил заносчивого юнца!

Фон Гебердорф, словно кулачный боец, получивший под дых, беззвучно хватал ртом воздух, не зная, что сказать и как ответить. Едва сдерживаемый гнев мешал германцу подобрать нужные слова. А Бельгутай продолжал — спокойно, невозмутимо, назидательно.

— В любой войне каждый из противников идет к победе своим путем, — переводил Тимофей речь татарского посла. — И либо приходит к ней, либо нет. Таково единственное правило войны. Единственное честное правило, ибо во всем прочем честных войн не было, нет и не будет. Это столь же очевидно, сколь сильно разнятся вооружение, количество и состав войск, крепости и осадные машины воюющих сторон, а также хитрости и уловки, используемые военачальниками. Если бы войны велись честно, благородный Зигфрид, их не возникало бы вовсе. Все споры решались бы поединком царей, сражающихся на мечах или копьях одинаковой длины и прикрывающихся щитами одинакового размера. Увы, в этом несовершенном мире все происходит иначе…

Молодой германец больше не улыбался. И кажется, мало что понимал из сказанного. Ярость мешала ему должным образом вслушиваться в чужие слова и осмысливать их. Рыцарь метал ненавидящие взгляды то в Бельгутая, то в Тимофея.

— Вы выйдете на ристалище, господин посол? — наконец хрипло выдавил он. — Вы, ваш толмач и ваши воины?

— Да, — неожиданно жестко и коротко ответил Бельгутай.

— Да, — перевел Тимофей.

Немец удовлетворенно кивнул:

— Я тоже там буду. И непременно постараюсь встретиться с кем-нибудь из вас.

Из татарского лагеря Зигфрид фон Гебердорф не выехал даже — вылетел стрелой. Унесся прочь с видом человека, которого оскорбили до глубины души и который жаждет скорейшего отмщения.

— Ты все-таки решил участвовать в турнире, Бельгутай? — Тимофей повернулся к послу.

— Решил, — кивнул тот. — Мы представляем великого хана, и никто не должен упрекнуть его воинов в трусости. Мы можем проиграть, но отказаться от боя не можем. К тому же переговоры… Мне приказано продолжать их при любых условиях. Этот турини, как я понимаю, одно из условий императора. Ну а в том, что Феодорлих увидит меня и моих нукеров в деле, ничего страшного нет — пусть себе смотрит. А мы, в свою очередь, посмотрим, на что способны в бою его рыцари… Что? Что ты на меня так уставился, Тумфи? Хочешь о чем-то спросить?

— Хочу. А иных причин, побудивших тебя дать согласие, нет?

Бельгутай окинул его насмешливым взглядом:

— Тумфи, иногда ты пугаешь меня своей проницательностью. Есть, конечно. Мне нужно точно знать, зачем Хейдорх так жаждет выманить нас на свое полуночное состязание, а не выехав туда, я этого никогда не узнаю. Кстати, тебя ведь тоже приглашали. Будешь драться?

— Ну а то! — хмыкнул Тимофей. — Драться — оно дело нехитрое, дело знакомое. Отчего ж не потешиться?

Тимофей покосился вслед удалившемуся Зигфриду. Кто знает, может, на ристалищном поле ему посчастливится собственноручно проучить наглого юнца.

Глава 2

Эта безлунная ночь в закатной стране идзинов[5] ничем не отличалась от тех ночей, к которым привык и частью которых стал Итиро у себя на родине. Ночь была непроглядно-темной и вполне подходящей для того, чтобы при желании и определенном умении раствориться в ней быстро и бесследно.

Свой боевой посох со спрятанным внутри клинком Итиро прислонил к шершавому стволу незнакомого дерева. Затем сбросил с головы широкий островерхий куколь. Снял с груди символ чужого бога, состоящий из двух перекрещенных палочек. И наконец все сменное одеяние — камари-кимоно — бесшумно соскользнуло в траву.

Итиро был у цели. И больше не было нужды рядиться в нелепый балахон идзинского монаха с дополнительными прорезями, облегчавшими доступ к оружию. Ни к чему теперь укрывать под огромным капюшоном лицо, слишком, увы, приметное в краю бледнокожих широкоглазых чужеземцев. Незачем прятать в складках мешковатой одежды потаенное снаряжение воина-тени.

Потом, если все пройдет удачно, Итиро вновь наденет сброшенный наряд и под личиной комусо — странствующего монаха — вернется к колдовской Тропе, перенесшей его в эти земли. Однако в крепость, куда ему надлежало проникнуть сейчас, следовало отправляться в более привычном и удобном одеянии, в котором ничто не сковывает движений. И все под рукой. И не хлопают предательски на ветру длинные полы и широкие рукава.

Неприступная, полная вооруженной стражи цитадель, далекие огни которой уже виднелись из-за деревьев, — это все-таки не мост через быструю речушку. Тот мост охранял лишь один идзинский самурай с несколькими слугами, да и то вполглаза. В крепости врагов будет больше, много больше. И службу свою они будут нести добросовестнее.

Скинув одну черную одежду, Итиро остался в другой — такой же черной. Синоби-сёдзоку — легкое, практичное и многократно проверенное одеяние воина-тени — было на нем под монашеской рясой. Словно сотканная из ночи рубашка-увари, наброшенная сверху куртка-уваппари, широкие штаны-игабакама и пояс-додзиме. Нарукавники-тэкко и ножные обмотки-осимаке. Пустая, пока еще пустая, и потому плотно прилегающая к лопаткам заспинная сумка-нагабукуро. Мягкие, с раздвоенным — для большого пальца — мыском туфли-варадзи из выделанной кожи и просмоленного холста, позволяющие двигаться тише подкрадывающейся к добыче кошки.

По многочисленным кармашкам, потаенным мешочкам и Футлярчикам, спрятанным в одежде, аккуратно разложены полезные мелочи. Вокруг талии, поверх додзиме, обмотана кекецу-сёге — тонкая, но прочная, плетенная из неприметного в темноте черного конского волоса веревка с петлей на одном конце и метательным крюком-кинжалом — на другом. А чтобы полностью слиться с ночной тьмой, Итиро закрыл лицо еще более надежной, чем монашеский капюшон, маской-дзукином, состоящей из двух плотных матерчатых полос, между которыми оставалась лишь небольшая смотровая щель.

Теперь следовало проверить тайный меч сикоми-дзуэ. Итиро взял прислоненный к дереву посох. Чуть крутанув деревянную рукоять-цуко, извлек из укрепленных железными кольцами ножен-сая прямой и не очень длинный клинок. Затемненная, едва различимая в ночи сталь выскользнула быстро и бесшумно.

Простенькая удлиненная рукоять, подходящая для одно- и двуручного боя, удобно лежала в ладони. Отличная балансировка позволяла наносить смертоносные удары молниеносным движением кисти. А прекрасной заточке клинка ничуть не повредила скоротечная стычка с идзинской мостовой стражей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});