Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946 - Майкл Бальфур

истощение народа, который в интересах индустриализации и перевооружения в течение многих лет был лишен самого необходимого».

Россия, как и Франция, нуждалась в репарациях не столько ради мести или безопасности, сколько в качестве первой помощи. Уже в 1942 году Сталин, похоже, зафиксировал требование о репарациях в натуральной форме, в частности – станками, а в Ялте он повторно выразил мнение о том, что ошибкой «прошлого раза» было требовать репараций в деньгах. Вместо этого его делегация заявила, что Германия должна выплатить сумму, эквивалентную 20 млрд долларов, из которых 50 % должны достаться Советскому Союзу, причем половина должна быть вывезена как заводское оборудование, а половина – изыматься из текущего производства в течение десяти лет. Майский требовал, чтобы Германия лишилась 80 % своей тяжелой промышленности. Он не согласился с мнением Черчилля о том, что Германия может умереть с голоду, добавив к метафоре о лошади и кукурузе, что эта «лошадь не должна вас лягнуть». По мнению русских, Германия могла бы выплатить репарации в предложенном масштабе и при этом жить скромной, достойной жизнью, опираясь на легкую промышленность и сельское хозяйство. По инициативе Рузвельта вопрос был передан на рассмотрение Комиссии по репарациям, которой, несмотря на возражения британцев против озвучивания каких-либо цифр, было поручено взять советское предложение в качестве основы для обсуждения в своих первоначальных исследованиях.

Репарации в натуральной форме должны были взиматься в трех видах: демонтаж заводов, поставки из текущего производства, рабочая сила. Русские считали себя на полпути к принятию их точки зрения и не собирались легко уступать.

После репараций главный вопрос – безопасность. За тридцать лет немцы дважды вторгались в Россию, и каждый раз – с разрушительными последствиями, и русские хотели иметь веские основания надеяться, что подобное не повторится. Сталин ожидал, что через пятнадцать-двадцать лет Германия полностью восстановится. Уже в декабре 1941 года Сталин предлагал Идену восстановить Австрию как независимое государство, отделить Рейнскую область от Пруссии в качестве независимого государства или протектората и, возможно, создать независимое государство Бавария. Он также предложил передать Восточную Пруссию Польше, а Судетскую область вернуть Чехословакии. Практически такая же повестка обсуждалась в Тегеране и Ялте, а также во время визита Черчилля в Москву в октябре 1944 года, когда Сталин также потребовал создания отдельного Рейнского государства и установления международного контроля над Руром, Сааром и Кильским каналом. Во всех этих случаях у него были основания полагать, что два других лидера с ним согласны (за исключением того, что в Ялте Черчилль пошел на временные меры, передав этот вопрос на рассмотрение министров иностранных дел). Только когда дискуссии между министрами иностранных дел и развитие событий показали, что на самом деле Америка и Великобритания не согласятся на расчленение Германии, 9 мая 1945 года в своем победном послании советскому народу Сталин отказался от этой идеи.

Вопрос о безопасности придал требованию о деиндустриализации дополнительную силу. Но прежде всего русская история учит, что на широких равнинах Восточной Европы безопасность выражалась в терминах пространства. Главной задачей было оттеснить немцев как можно дальше на запад и создать некий «гласис», или защитный пояс, который предотвратил бы первый удар будущих вторжений на русскую территорию. Для успеха этой политики, конечно же, необходимо было убедиться в том, что польское правительство будет по-прежнему благосклонно относиться к Советскому Союзу. Передача Польше германской территории была не только способом примирить поляков с потерями на востоке, но и, давая немцам право претендовать на них, усиливала интересы, связывающие их с Россией. То, что потеря столь большой территории может вызвать непримиримое желание отомстить, не привлекло серьезного внимания, поскольку враждебного отношения в Германии следовало ожидать в любом случае. Возможность умиротворения Германии была настолько мала, что единственным средством было ее ослабление.

Сталин и политбюро основывали свои требования на том, что считали строго реалистичным подходом к ситуации. Суровость их предложений не являлась результатом слепых эмоций. Однако это не означает, что они не испытывали лютой ненависти к людям, разрушившим их страну.

После победы русские установили по всему Берлину щиты с цитатой из речи Сталина в ноябре 1942 года: «Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается». Русская пропаганда в Германии до середины 1944 года придерживалась той же линии. Но отношение самого Сталина во время войны гораздо точнее характеризуется его заявлением о том, что задачей русского народа было «истребить всех до единого немцев, ступивших на территорию нашего Отечества». Возможно, это была просто риторика, но она должна была вызвать ярость сопротивления, которая не могла быстро остыть после окончания военных действий. И Черчилль отнюдь не был уверен, что Сталин просто пошутил, когда в Тегеране «в добродушной манере» заявил о необходимости расстрелять 50 000 немецких офицеров и техников. В мае 1944 года русское радио, кажется, начало требовать, чтобы после войны весь вермахт был использован для принудительного труда.

Вместе с ненавистью пришло презрение. Парадоксальным образом это привело к тому, что вопрос о внедрении коммунизма в Германию был решен довольно мягко. Сталин однажды сказал Миколайчику, что «Германии коммунизм подходит так же, как корове седло». В Потсдаме он рассказал Черчиллю, что в 1907 году видел, как 200 немцев не попали на собрание коммунистов, потому что на железнодорожном вокзале некому было проверить их билеты. Как заявил один русский офицер американцу в мае 1945 года: «Мы, конечно, не собираемся нести столь благородный идеал, как коммунизм, такому народу». Сталин презирал немецких рабочих за их неспособность оказать практическое сопротивление подъему нацизма (преспокойно забывая, насколько этому поспособствовало его собственное вето на социалистическо-коммунистическое сотрудничество). Он не питал иллюзий относительно популярности коммунизма в массах и видел, что тот будет насаждаться не как спонтанное движение снизу, а как нечто, что стало возможным только благодаря Красной армии и мощи России. Кроме того, марксистская доктрина учила, что первой задачей является захват средств производства, используя любых союзников, которые предложат свои услуги; внедрение коммунизма может произойти позже, когда власть прочно закрепится. Более того, шансы на быстрое получение репараций (а время здесь играло ключевую роль) зависели от того, насколько быстро будет перезапущена капиталистическая производственная машина. Для этого требовалась максимальная помощь со стороны капиталистов. Поэтому, как и в других странах Восточной Европы, первым шагом было создание не коммунистического государства, а «народной демократии» с марионеточными буржуазными партиями, состоящими в коалиции под руководством коммунистов.

Тем не менее для русских было естественным искать друзей среди коммунистов и