Набат - Цаголов Василий Македонович

Не выдержал Джамбот:

— Мне нужно что? Работу по моей, значит, потребности, по уму. Ну и отдохнуть соответственно. Самодеятельность, музыка, понимаешь, всякая нужна.

Лука протянул перед собой руку:

— Погоди, погоди, вот отстроят дом городской и за Дворец возьмутся.

Его перебили:

— Один-то на всех дом?!

— А как будем с бахчой?

— Да на что она тебе? В лавке все будет…

— А если мне требуется сию минуту, ночью да чтобы на огурчике роса держалась, и что, в лавку бежать?

— О чем гуторят? Мне бы такую хату, чтобы там было все… и скотину чтобы содержать, и грядочки свои.

— Верно.

— Погодите, очередь до станицы не дошла, в городе пока настроят…

Лука повернулся к Джамботу:

— Ты думаешь, мне в твои годы что?.. У нас лошадь была, мать где-то наймется и скажет: «Лука, гони, паши». И Лука поехал, отпахал все. Ну, а в воскресенье пойти надо, сходить, ну, куда-нибудь, ну, на улицу, примером, подышать все-таки, повеселиться. Просишь: «Мам, дай пятачок на семечки». Не дает: «Ой, сынок, я уже деньги все израсходовала, их нет». А я знаю, есть, но она мне не даст. Почему? Колесо изломается — надо будет купить, дуга сломается… А сейчас что? Достаток! Это и говорить не надо.

Разгорячились станичники:

— Верно!

— И все равно бегут.

— Молодежь коров что ли будет держать? Траву косить? Извини-подвинься.

— А я вот тракторист, мне пахать, а когда же косить?

— Вечером!

— Сказанул! За целый день оглохнешь на тракторе и скорей на боковую, вот что я скажу. Тут скоро баба сбежит…

— Коров, коров… А кто даст косить на вольнице?[10]

— А почему на вольнице?

— Во загнул куда!

— Так он известный жадюга, на всю Осетию ославился.

— И нечего молодежь ругать, — снова подкинул Лука. — Уходит молодежь… А почему? В городе он отработал восемь часов. Все! Кончил, скажем, смену, и удочки на плечо, скорей на реку. А у него или мотоцикл, или машина… Сидит себе и удит.

Перекинулся разговор:

— Прежде судак был в реке. Забросишь ванду[11] и — пожалуйста.

— А нынче и сетью не возьмешь, пусто.

— Оттого, что банок[12] обмелел.

— В каждом дворе вешаль — сети сушили, думали, не переведется рыба. Жадные, вот что, были…

— О, вспомнил что?

— Вот бы молодежь и взялась за рыбу-то.

Лука махнул рукой:

— Да никогда! Перевелись казаки… Мы трудились день и ночь, мы колхозы строили им, а они ничего не хотят. Нет, я в город не поеду помирать, всю жизнь я на земле, дело у меня привычное. Какой мне город нужен? У меня сад, огород, овца. А приеду в город, что мне делать? Сидеть?

Анфиса сказала с нажимом:

— Лука, ты что-то стал говорливый. А сыновья твои где? Бежали! Хлеб родить обязаны, понял, землицу оберегать… Ничего, побегут твои назад и скоро!

Пригвоздила соседа, и все умолкли, ждали, что на это ответит Лука, но он нисколько не впал в смущение.

— Уехали, верно, — согласился. — Им тоже ничего не жалко. И дом им мой не нужен. Им в городе квартиры дали. На кой им… этот дом? У них в городе вода, газ, тепло… Вот куда тянет человека.

Станичники, позабыв, что он возразил самому себе, поддержали:

— И на что молодому корова в городе? Он сам работает, жена работает, дети в школе, какие поменьше — в яслях.

Лука встал, прошелся взад-вперед:

— Ты вот о ребятишках… А почему сейчас не рожают помногу? Ясное дело. Раньше-то с ребятней старики сидели, а сейчас со стариками не хотят жить. То-то. Мы, бывало, с женой ребятишек сделаем, а бабка с дедом сидят с ними, они им и каши варят, и все…

Разговор — словно сухие поленья вспыхнули в жаркой печке.

— Молодежь грамотная стала, не хочет навоз возить аль там силос раздавать.

— Вот они и идут в город.

— Не идут, а бегут.

— И верно, бегут. А зима вот сейчас, что им делать?

В станицу со стороны города въехала «Волга» и направилась к дому Самохваловых. Станичники умолкли, ждут машину, им не надо гадать, кто «сидит в ней.

Приоткрылась передняя дверца; за рулем сам председатель, не вылезая, проговорил, будто бросил камень в реку:

— На амбар бы всем завтра выйти. Материал привезли.

Никто не откликнулся, и тогда председатель оставил машину. Не успел он на землю стать, а уж станичники снова за свой прерванный разговор.

— Оно вроде польза получилась, что МТС сократили, в одни руки все отдали, а если посмотреть с другого боку… При МТС друг друга контролировали, горло бы перегрызли, если что не так, конечно, за дело. А нынче кто контроль? Совесть одна. А у всех ли совесть крестьянская? То-то…

Высказавшись, Лука положил ногу на ногу, смотрит сквозь председателя, а тот чуть ли не в глаза ему лезет, потому что заводила в станице он.

— У нас в позапрошлый год новый трактор по винтику разобрали на запчасти? Разобрали или нет? — заговорил Джамбот. — А у другого председателя этих запчастей навалом, шустрый, выходит, он, доставала. И третий такой… А государство не может всех снабдить, одних шустрых вон сколько развелось. По-хозяйски ли такое?

Матери было приятно слышать его рассуждение: неторопливое, с болью в голосе.

— У хозяина все с расчетом, а у нас хоть и по науке, но без расчета, — заключил он.

Председатель попросил закурить. Анфиса поняла, что это он с умыслом: у самого не выводились сигареты, желает прервать разговор станичников.

— А ты, председатель, достань свой гаманец, — не скрыв неприязни, посоветовал Лука.

Анфиса осудила соседа: зачем так-то с человеком?

Кто-то добавил не без усмешки:

— Так он же большедушник[13], вот и просит.

Лука, всем своим видом показывая, что вышел из разговора, поднялся и, закинув руки за спину, направился в сторону магазина.

— Ты куда? — окликнул его Алексей.

— Закудыкал… Фатима закрывать сейчас будет.

— Ты на всех? — не без надежды спросил все тот же Алексей, хотя знал, какой последует ответ.

— На всех у председателя, а у меня на себя.

Станичники один за другим потянулись в ту же сторону, и у калитки остались Самохваловы да председатель.

— Не под руку попал станичникам, — нарушил молчание Джамбот.

— Да, Луку надо было гнать… И чего взъелся? — возмутился председатель.

Джамбот вытянул из кармана шерстяные перчатки:

— Зачем ты так?

— Беркатиха[14] он!

— И это вот ты зря, председатель, по настроению наговариваешь на Луку.

И не дожидаясь, что ему ответят, поспешил к магазину, но тут же вернулся, спросил:

— Нам за кукурузу обещанное не забыл?

Председатель уселся в машину, ответил неопределенно:

— Помню…

Не ускользнуло его настроение от Джамбота.

— Смотри, в другом месте потеряешь.

И тут вспылил председатель:

— Ты что, взялся сдельно долбить об одном и том же? Все мне угрожают! С кулаками! А ты, елки-палки, сядь на мое место, и я погляжу на тебя.

Всунул Джамбот руки в перчатки, с расстановкой не то спросил, не то упрекнул:

— Зачем шел в начальство?

Председатель включил мотор, хлопнул дверцей с силой и уехал.

Посмотрела ему вслед Анфиса, сказала неодобрительно:

— Без году неделя как избрали, а уже научился гокать дверью.

Только теперь сын оглянулся на мать, задумчиво проговорил:

— Я сейчас, маманя.

И понесся к правлению колхоза.

Она скорей на костыли и за ним. А в это время станичники высыпали из магазина, пришлось ей остановиться на полпути, не пройдешь же мимо, если окликнули.

— Ты уж, Молчунья, извини, что покинули тебя, — произнес Лука не оправдываясь.

— А все этот… брухачий[15] бык, — сказал Алексей.