Королевская гора и восемь рассказов - Олег Глушкин

В общежитии его ждал вызов в милицию, зачем и почему он не мог сразу догадаться, ведь если это по театральным делам, то, наверное, таскают в КГБ. Спросить было не у кого. Эвелину послали в командировку в городок на Волге, где проектировали военные корабли. Телефон Григория Ефимовича не отвечал. День сложился суматошный. Шли противопожарные учения. После обеда всех выгнали из отдела. Люди в начищенных до блеска касках разворачивали шланги, суетились. Потом появились работники из лаборатории, все в противогазах, похожие на инопланетян. Женщины из конструкторского уселись на тележки кар. Смеялись, рассказывали свои истории. Когда подошел к ним, сразу смолкли. У Аврутина было тяжело на душе, неужели предстоит вот так быть всё время отверженным, испытывать постоянно молчаливое презрение, стать козлом отпущения, и вбирать в себя накопившийся у них гнев и страх вместо того, кто на самом деле виновен. И гнев людей тоже понятен – стукачей на заводе не любили, да и только ли на заводе – нет слова уничижительней, чем прозвище – сексот, секретный сотрудник…

Хорошо, что вызывали не днем, а к шести часам вечера, если бы днем, пришлось отпрашиваться, показывать этот вызов, а так после работы, сразу с завода и поехал – прошел через поле и как раз подоспел трамвай. Всего несколько остановок до кинотеатра. В районном отделе милиции хмурый дежурный с красными глазами объяснил, что нечего было сюда приходить, достаточно было позвонить и все бы объяснили. Оказывается, с Аврутиным хотел встретиться сотрудник из красного дома, так в городе называли КГБ. Но не в это здание надо было придти, а в гостиницу, в номер 666. Аврутин слышал и раньше, что встречи назначают в разных местах, что есть специальные тайные квартиры, есть номера в гостиницах. Вот и номер такой зловещий. Все, что связано с КГБ, всегда было покрыто тайной, но такой тайной, что она вскоре становилась известна всем. Несмотря на обязательные расписки о неразглашении, за рюмкой водки, в откровенных беседах все всплывало наружу.

Гостиница эта была на окраине города, в старом здании с черепичной крышей. И пустая комната с таким дьявольским номером оказалась обычным одноместным номером с тумбочкой у кровати и рукомойником возле двери. Посередине стоял деревянный видавший виды стол. Никаких инструментов для пыток на столе не лежало. Из-за стола поднялся навстречу Аврутину низкорослый седой человек в штатском, с нависшими на глаза седыми бровями и широкой улыбкой и пригласил сесть. Эта обстановка и вид сотрудника всесильных органов успокоили Аврутина. Явно здесь, в этой комнате, никого и никогда не пытали и все страхи надо оставить, просто хотят побеседовать, и, наверное, для таких бесед эта комната в гостинице, чтобы не пугать людей. А как это у них называется, вспомнил Аврутин рассказы Григория Ефимовича, провести предупредительную беседу. Аврутин сидел спокойно и молчаливо смотрел на сотрудника, тот тоже молчал, не отводя своего сверлящего взгляда. Наконец нарушил молчание: вы знаете, как много приходится работать, пожаловался он, зачастую люди не понимают нас, но, надеюсь, мы найдем общий язык. Аврутин молчал. Да, забыл представиться – зовите меня Петр Прокофьевич. По тому, как он запнулся, произнося отчество, Аврутин подумал, возможно, имя это вымышленное. Вас, как я понимаю, именуют Вилор. В честь вождя названы. Аврутин кивнул. Да, протянул Петр Прокофьевич, имя это обязывает, а вы позволили втянуть себя в недостойное имени событие. Да, есть ещё люди, которым не нравятся наши успехи, есть, которые хотели бы остановить наш победный путь к коммунизму… Он замолчал, постучал по столу костяшками пальцев и продолжил: – Почему мы должны прославлять чужеземных правителей? Этой пьесой ваш Мирский хотел доказать, что здесь земля немецкая. Все же знают, что здесь жили славянские племена. Вы знаете, что тевтонские завоеватели поработили их, эти псы-рыцари не только здесь господствовали, они хотели покорить нас, если бы не Александр Невский, нам быть бы под их пятой, он истинный герой, а не ваш король Оттокар. У нас много других достойных образов и много пьес, например о Дзержинском, вы бы хотели сыграть Дзержинского? Аврутин пожал плечами. Вряд ли получится, сказал он, комплекция не та, да и цвет волос. Да, согласился Петр Прокофьевич, можно другую роль подобрать. Кстати, сейчас наш местный писатель передал нам свою пьесу о Калинине. Всесоюзный староста, из путиловских рабочих, народный заступник. Тоже образ достойный воплощения и близкий нам. Мы могли бы вас рекомендовать в труппу местного театра.

Что-то об этом писателе рассказывал Григорий, вроде того, что он может писать быстрее, чем мы читаем, а за гонорар отца родного продаст. Как можно писать о Калинине, который расстрелы детей разрешил. Наверное, ему эту книгу хорошо оплатили. Странно, подумал Аврутин, писатель принес им свою пьесу, они, что все пьесы перед постановкой читают? Им что? Делать нечего? Видимо читают, понял Аврутин, когда Петр Прокофьевич продолжил: Нам надо не обличать прошлое, нам нужны герои для подражания, чтобы воспитывать патриотов. Я надеюсь на вас, знаю, вы простой рабочий, патриот своей родины, и я прошу совсем о небольшом одолжении, у вас наверняка есть текст пьесы, принесите мне, сделайте доброе дело. Аврутин недоуменно пожал плечами. Странно, что разве нет у них текста, разве не взяли при обыске у Мирского. У меня нет текста всей пьесы, только листки с моей ролью, сказал Аврутин. Петр Прокофьевич недовольно пожевал губами. Потом вдруг повысил голос и спросил резко: что вас связывает с инженером Григорием Новохатко. Аврутин впервые услышал фамилию инженера и не сразу сообразил о ком идет речь. Он давал вам читать запрещенные книги. Какие книги вы получали от докмейстера завода? Аврутин пригнул голову, словно ожидая внезапного удара. Разве Шекспир запрещен? – ответил после некоторого молчания Аврутин, я никаких запрещенных книг не видел у них. А Солженицын? – спросил Петр Прокофьевич. Солженицын, сообразил Аврутин, так это же напечатано у нас в журнале «Новый мир». Аврутин видел этот журнал у Григория Ефимовича, хотел попросить почитать, да так и не взял, не до чтения было. Текст своей роли учил. А то, что эта пьеса антисоветская даже никогда и подумать не мог. И разве немцы не жили здесь? Разве это выдумал Мирский? Аврутин читал о прошлом края, не только в пьесе это было. И разве тот не патриот, кто хочет рассказать об истории. Где найти истину? Все так хорошо складывалось. И вот теперь, вместо главной роли попал в эту комнату, которая несмотря на простую обстановку и отсутствие решеток на окнах и конечно же отсутствия каких-либо пыточных инструментов, все же была преддверием ада. Здесь ведь человека хотели опустить, сделать своим служкой. Он это вдруг отчетливо понял, потому что после запугиваний, голос Петра Прокофьевича потеплел, и слова стали другими. Он сожалел, что такой молодой талантливый человек попал в сети антисоветчиков. Конечно же, он знал всё об Аврутине, знал о его учебе в Ленинграде, знал о том, что тот рассказывал о Товстоногове, конечно проверил. Потому что теперь говорил Аврутину, что он, Аврутин, человек с фантазиями, что любит все несколько преувеличивать, но что имеет свой взгляд и главное, хорошую память. Вы же сумели в короткий срок запомнить роль Оттокара, вы можете запомнить любой разговор, пересказать его мне. Аврутин уже раньше понял к чему всё клониться. Его хотели сделать сексотом. И если он согласится, то сразу станут правы все те в самодеятельном театре, кто думает, что именно он, Аврутин, донес на Мирского. Тогда от позора не отмоешься, тогда Эвелина окончательно разорвет с ним. Надо было как-то выкручиваться. Он стал говорить, что память не так уж хороша, что роль ему было трудно запомнить. Что теперь, когда Мирский покинет заводской театр, они уже не будут все собираться вместе. Петр Прокофьевич кивал, простукивал ребром ладони по столу, становился все более хмурым. Уже никакого сочувствия не осталось в выражении его лица. Он даже перешел к угрозам. Вы что, молодой человек, хотите очутиться в одной компании с Мирским и Новохатко, которых ждет справедливый суд. Аврутин покраснел, какой суд, что он выдумывает, за что их судить. Они антисоветчики, продолжал Петр Прокофьевич, они находятся на содержании западных спецслужб, Мирский уже много лет связан с сионистами, американские фонды постоянно его подкармливают, вам, наверное, тоже перепадало от этих подачек. Нет, нет, замотал головой Аврутин. Так почему же вы упрямитесь, почти выкрикнул Петр Прокофьевич, они жируют, за вашей спиной копят валюту, чтобы удрать из страны. Вы что не поняли еще? Эти наемники капитала вас просто используют! Нашли простого советского рабочего, узнали о его страстной любви к театру, задурили вам голову! Но это не освобождает от ответственности! Вы еще пожалеете о своем отказе, вы будете искать меня и просить о помощи, но не ждите ее, каждый должен отвечать за свои поступки…