Игры политиков - Дик Моррис

За спиной нации, армии да и большинства политических лидеров французский кабинет готовился к капитуляции и позорному миру. Согласно договору, подписанному в том же, давно не используемом, железнодорожном вагоне, в котором союзники приняли капитуляцию немцев в Первой мировой войне, одна половина Франции передавалась в управление немецким властям, а другая — марионеточному правительству в Виши. Во главе его встал дряхлый, впадавший в старческое слабоумие маршал Петен. Бывшему герою Вердена предстояло плясать под дудку немецких хозяев.

Единственный среди французских деятелей, де Голль, этот человек-башня шести футов ростом, пыхтя от возмущения, отправился в Лондон, где и провозгласил себя самолично главой французского правительства в изгнании. Уже сам по себе этот шаг в равной степени потряс французов, немцев, англичан и американцев. Без всякого мандата от избранных руководителей Франции, национального собрания, кабинета, даже от таких же, как он, армейских офицеров, невеликий чин закрывает собой образовавшуюся брешь и провозглашает себя даже не просто лидером, а спасителем славной нации, приближавшейся, судя по всему, к своим закатным часам.

Впоследствии де Голль писал в мемуарах: «Осмотрительность — качество многих. Действие — удел одного».

Номер «Нью-Йорк тайме» от 23 июня 1940 года открывался аршинным заголовком: «Франция подписывает с рейхом договор о перемирии», а внизу полосы мелким шрифтом набрано: «Генерал призывает французов к сопротивлению». И лишь в подзаголовке, еще более мелким шрифтом, — имя неизвестного вояки: де Голль. Лондонский корреспондент газеты сообщает читателям, что этот одинокий волк обратился с радиопосланием к французскому народу, «призывая всеми силами бороться с Германией».

Даже в ту пору, когда все жадно ловили любую добрую весть, это сообщение вполне могло показаться легким дуновением воздуха, незначительным анекдотом, теряющимся на фоне катастрофы вселенских масштабов. По правде говоря, в Лондоне уже и без того было полно правительств в изгнании, ибо Гитлер, по существу, покорил всю континентальную Европу.

Но де Голль — особая статья. Он не просто выступал от имени Франции — под руками у него были войска, уцелевшие благодаря умелой переправе через Ла-Манш, организованной Черчиллем буквально накануне падения Франции.

Во время одной из встреч во Франции Черчилль обещал премьеру Полю Рейно, что выручит французских солдат наравне со своими; Черчилль крепко сдавил ладонь француза и повел его вдоль стола, с ревом (по-французски): «Рука об руку, рука об руку, рука об руку», — показывая, как именно будет происходить эвакуация двух армий. Британским спасателям удалось вывезти с узкой полосы берега у Дюнкерка 139 911 французских и 338 226 английских солдат. Французы-то и составили деголлевскую армию. При решающей поддержке Черчилля новый командующий настоял на своем представительстве — от имени поверженной нации — во всех высших органах союзнических сил.

Де Голль действовал с поразительной отвагой. Во главе армии, экипированной англичанами и американцами, он высадился на островах Сен-Пьер и Микелон и объявил их от имени Свободной Франции независимой территорией. Правда, союзников этот решительный удар не порадовал — дело, увы, заключалось в том, что острова эти, расположенные недалеко от берегов Канады, немцам не принадлежали. Подобно потерявшему ориентировку футболисту, де Голль помчался приземлять мяч не в ту сторону.

Во Французской Северной Африке де Голль также немало насолил Рузвельту, Черчиллю и Эйзенхауэру, расстроив их план поставить во главе территорий, очищенных англоамериканскими войсками от немцев и итальянцев, свою марионетку — адмирала Жана-Франсуа Дарлана. Подтверждая мысль Генри Киссинджера о том, что «слабый обретает силу нахальством», де Голль взбадривал французов где только мог своими настойчивыми требованиями вернуть Франции ее место под солнцем. И вот, по его следам, Сопротивление набирало силу и в самой Франции, и в ее колониях. «На протяжении всей войны, — вспоминал де Голль, — у меня, в моральном смысле, были способы собирать французов под одни знамена».

Черчилль спокойно относился к поведению де Голля, чего не скажешь о Рузвельте. Возмущенный высокомерием француза, он всячески пытался подорвать его позиции в качестве руководителя Свободной Франции. Но Черчилль считал, чтогенерал на месте. «Альтернативы вам нет, — наставлял он де Голля в 1942 году. — Но не бодайтесь с американцами. Терпение! Они и так придут к вам, у них просто нет выбора».

После того как военные силы Свободной Франции, освобождая свою родину, стали в один ряд с британскими, американскими и канадскими подразделениями, авторитет де Голля вырос необыкновенно. Выделяясь своими внушительными размерами, он в августе 1944 года шел во главе своего войска по Елисейским Полям, через Триумфальную арку, а парижане после четырех лет жесткой нацистской оккупации не могли прийти в себя от восторга. Рузвельт мог злиться сколько угодно, но Черчилль оказался прав: после войны возглавить правительство освобожденной Франции, кроме де Голля, было некому.

Но вопросы преследовали французов и в послевоенные годы: что произошло? Как получилось, что они оказались настолько слабы, что в 1940 году практически не сопротивлялись Гитлеру? И ведь это Франция — одна из самых мощных стран мира. В Первой мировой войне она четыре года противостояла мощи германской армии и в конце концов одержала верх, а через двадцать лет прогнила настолько, что упала к ногам Гитлера за какие-то шесть недель.

Де Голль обрушивался на «слабость» французов, он писал, что «разложение» нации «все еще скрывается за пышной риторикой, не обеспеченной принципами». Вы двигаетесь, предостерегал он соотечественников, к «деградации, рискуя съежиться до размеров всего лишь представителей определенной категории лиц». Уступая свою власть партиям, громыхал де Голль, «вы только обессиливаете себя».

Теперь, когда Третья республика, где ключевую роль играли политические партии, прекратила свое существование, ее следует заменить, настаивал де Голль, кардинально иной формой правления — полностью свободной от каких бы то ни было партий. «Если бы руководство снова перешло в их [партийные] руки, — писал он впоследствии, — ясно, что лидеры и представители, особенно из числа радикалов, превратились бы в профессионалов, делающих карьеру на политике. А затем… затем присвоение общественных функций обретение влиятельных постов и всякого рода синекур поглотит партии и сведет их деятельность к тому, что называют тактикой, каковая на самом деле являет собою всего лишь цепь компромиссов и отказов».

Де Голль настаивал, чтобы Франция стала выше партий. Выступая в 1945 году в городском совете Парижа, он говорил: «Нация пробуждается с ясным осознанием того, что надлежит сделать, дабы исцелить раны, нанесенные войной». Он бросил собственному народу четкий вызов: «Мы сможем вновь встать на ноги лишь ценой беззаветного труда, жесточайшей национальной дисциплины… С борьбой партий следует покончить!»

По прошествии времени де Голль пояснял: «Как я считал, у государства должна быть голова, то есть лидер, в котором нация, при всех своих колебаниях в ту или другую сторону, видит человека, отвечающего за самые существенные вопросы, и гаранта своего существования». Естественно, в таком качестве он рассматривал себя самого. «Как поборник интересов Франции, а не того или иного класса либо партии, я не пытался ни к кому пробудить ненависть и не имел союзников, благоволивших мне, чтобы добиться взамен моего благоволения». Но и становиться деспотом он совершенно не желал. Он будет руководить демократической страной или не будет руководить вовсе. «Однако, отметая упреки в деспотизме, я пребывал в убеждении, что нации нужен сильный и долговечный режим. Партии для этого явно не подходят».

Да, но как может демократия функционировать без партий? Ответ де Голля: новая конституция, по которой высшее должностное лицо не выходит из недр парламентской партии, но «служит исключительно делу национального единства». Президент не должен быть членом партии, призывал он; ибо партии нужны только для того, чтобы «варить свой маленький котелок супа на маленьком огне, в своем уголке». Президент же «ставится на свое место народом, у него есть полномочия назначать членов кабинета и право обращаться напрямую к нации либо путем референдума, либо сзывая собрание».

Но политические партии, не видевшие в своем разрушении ничего хорошего, отнюдь не собирались сдаваться. Конечно же, в 1945 году де Голль, по словам его биографа Дона Кука, «по всем признакам господствовал на французской политической сцене безраздельно. Стоило ему подняться со своего места в Конституционном собрании, как все присутствовавшие замолкали, точно напроказившие школьники… Беда, однако, заключалась в том, что стоило учителю удалиться, как класс снова затевал драку».