Год французской любви - Сергей Волков

Она любила танцевать. На дискотеках, в ночных клубах, в ресторанах и просто в гостях она всегда ждала музыку, свою музыку, ту, которую она чувствовала, которая ей была нужна в этот момент, и если такая мелодия вдруг начинала звучать, она танцевала — словно пламя факела билось на ветру.

Она любила машины, любила ездить, водить, и водила как профессионал. Когда кто-то из ее многочисленных знакомых предлагал ей прокатиться или подвезти, она всегда интересовалась, на какой машине, и если это была мощная, современная и красивая машина, она соглашалась, но с одним условием — за рулем будет она. В противном случае — метро…

И вот, вжимая педаль газа в пол, она мчалась по ночному городу, вокруг мелькали фонари, огни фар, стражи порядка беспомощно размахивали жезлами, и пропадали в зеркале заднего обзора, а она улыбалась, и презрительно щурила свои огромные карие глаза, упиваясь возможностью подчинять себе пространство.

Она вообще любила презирать, ибо презрение давало ей силы для жизни, оно вдохновляло ее и поднимало над суетой обыденности и повседневности. Пусть ханжеская мораль взывает к любви, сильный человек — презирает слабых. Так считала она и так она делала.

Она любила ветер. Могла неожиданно выйти на балкон и стоять, вдыхая свежеть майской ночи или тревожно вслушиваться в щедрые звуки августовского вечера, а лицо при этом ее ловило малейшие колебания воздуха, тончайшие струйки нарождающихся шквалов, ураганов, что потом, набрав силу и мощь, где-то на другом краю земли будут сметать города и деревни, ломать леса, поворачивать вспять реки…

Она любила выпить, но не много. Водка, вино, пиво — все, а кроме того ром, ликеры, джин и виски, коньяк, бренди, текилу, самбек, саке, и еще Бог весть какие напитки, самые экстравагантные и экзотические. Она могла зимой, в мороз, прихлебывать из бутылки водку, и смешно коверкая губы, приговаривать при этом: «Для сугреву, милые, для здоровья пользительно!», а могла в вечернем платье весь вечер сидеть с высоким фужером черного, как кипарисовая смола, вина «ануш», раздувая ноздри, вдыхать редкостный букет, и лишь изредка, только для того, чтобы не забыть вкус, делать маленький глоточек, и пламя свечей отражалось в ее глазах, делая их бездонными…

Она любила мужчин, любила мужские разговоры и мужские забавы, ей нравились все типы, не зависимо от цвета волос, формы носа или телосложения. Иногда она выбирала себе в кавалеры двухметрового амбала с накаченными надбровными дугами, и бедняга млел от счастья, сдувая с нее пылинки. Или вдруг она появлялась на людях под ручку с затрапезного вида очкариком, лысоватым, узкоплечим, в мятых брюках с пузырями на коленках и в плетеных сандалиях, надетых поверх синих носков. Или вдруг ее видели в обществе строго одетого и подтянутого молодого человека, который мог быть кем угодно — и сотрудником охраны Президента, и главой крупной финансовой структуры, и авторитетом из какой-нибудь преступной группировки.

А то еще говорили, что она, в рваных джинсах, в бандане и на роликах, тусовалась на Поклонной горе в обществе прыщавых пареньков в широких штанах и они заглядывали ей в рот, буквально ловя каждое ее слово.

Она любила секс, и он был для нее не просто животным, физиологическим удовольствием от бездумного трахания, не священной коровой, для которой нужно создать все условия и молиться, как на идолище, не попыткой самовыражения, не инструментом для достижения своих целей, и даже не образом жизни или частью образа жизни. Нет, она просто любила секс…

Она любила цветы, разные, от самых скромных до самых изысканных, она любила, когда ей дарили цветы, особенно незнакомые мужчины на улице. Но она и сама могла вдруг, ни с того, ни с сего подбежать на бульваре к грустной и одинокой девчушке, у которой на свидание не пришел парень, и запросто подарить ей букет в двадцать одну кроваво-красную махровую розу, за который ее кавалер час назад выложил половину своей месячной зарплаты.

Она любила быть любимой, любила, когда ее поклонники и почитатели ее красоты говорили ей о своих чувствах, когда они безумствовали, совершая ради нее самые отчаянные поступки, вплоть до дуэлей, причем дуэлей настоящих, на которых лилась кровь…

Она любила жизнь, жизнь во всем ее многообразии, во всех ее проявлениях, в ее непредсказуемости, в ее опасности, и сладкий вкус риска на ее губах мешался со вкусом горького разочарования, когда вдруг оказывалось, что что-то не вышло, не получилось. И тогда она вновь бросалась в омут жизни, или взмывала к самым поднебесным пикам жизни, и наслаждаясь ею, она наслаждалась собой.

Она много чего любила, и больше всего — меня. Она так и говорила: «Ты — самое любимое, что есть у меня на земле!»

Но кто мне скажет, почему она, обласканная всеми богами мира, вышла замуж за толстого, потного и лысого араба, сарделькообразный палец которого украшала кольцо-печатка из красного золота? Почему она улетела с ним в далекую, жаркую, пыльную и непонятную страну, став пятой женой этого ходячего портфеля с нефтяными акциями? Почему живет в маленькой комнате за белой стеной из глины и ходит в черной чадре, видится лишь с мужем, да и то раз в месяц, и пишет, что она счастлива? По-че-му?!

«Обсуждение после просмотра»

— Да, блин… Во дела… Че, так и уехала?

— Да дура она, однозначно! Ты вон какой, упакованный и все такое, стихи пишешь. Дура…

О женщины, вам имя — непонятность!

Да ладно, проехали. На, выпей, братан, и не грузись, все, что в жизни происходит — к лучшему!

Еще одна история

Бампер

Понедельник — день фашиста. Это я понял еще в голозадом детстве, и с тех пор каждый божий понедельник только подтверждал этот тезис.

Да, давайте познакомимся, если кто меня не знает. Сергей, русский, не был, не участвовал, опять не был, не я, не мой, не виноват. Словом, биография а-ля «серое большинство». Школа, первые пьянки, институт, вылет из него на почве юношеской глупости, армия, снова институт, уже столичный, залет, женитьба на москвичке, НИИ, Перестройка, развод, алкоголизм, безработица, словом, «этапы небольшого пути» вкратце…

В конечном итоге кузен моей бывшей супруги, с которым я сохранил «добростаканные» отношения, принял участие в моем трудоустройстве, и я был принят в охранную фирму «Залп» вертухаем на автостоянку с испытательным сроком в месяц и окладом в триста баксов.

После того, как с моего лица спала двухлетняя алкогольная опухоль, и мир вокруг из светло-розового стал разноцветным, я немножко сориентировался в сути своей новой работы и меня просто поразила та нелогичность, с которой было организовано функционирование охраняемой мною стоянки:

Владелец, пожилой толстый грек, нанял нас, охранников из «Залпа», для оберегания машин, оставляемых владельцами, и тут все было понятно.

Но он, помимо «Залпа», платил еще и каким-то бандитам небритого брюнетистого вида, контролировавшим этот участок Садового, за право разместить свою стоянку на их территории. А еще он платил Правительству Москвы, причем за то же самое. И, наконец, он платил налоги государству…

По моим расчетам получалось, что сумма, с которой регулярно расставался хозяин, превышала все мыслимые доходы от содержания стоянки, либо он драл три шкуры с клиентов. Когда я полез с этими вопросами к своему начальнику, тот посмотрел на меня, как на умалишенного и посоветовал заниматься спортом, чтобы в голове не заводились дурные мысли…

А пробка просто открывалась!..

Клиенты, ставившие свои автомобили на нашей стоянке, были, в основном, очень известными людьми. Конечно, во всяких там художниках и писателях я не силен, но актеров и эстрадников более-менее знаю, и когда мне как-то пришлось помогать поменять колесо на желтом «Жигуленке» высокому худому мужичку в кожаной кепке и засаленной куртке, который при ближайшем рассмотрении оказался известным актером, моему удивлению не было предела!

Ребята из другой смены, старожилы, отпахавшие на стоянке почти год, удивили меня еще больше, рассказав, что у нас ставят машины такие изветсные люди, которых можно только по ящику увидеть или в кино.

За девять лет своей жизни в столице я ни разу не встречал никого из отечественных «звезд», и поэтому несколько оробел, узнав о таком количестве клиентов-знаменитостей, с которыми я могу встретиться в любую минуту.

Но история эта никакой связи с клиентами нашей стоянки не имеет, и произошла она скорее по вине того самого фашистского дня понедельника, о котором я упоминал в начале…

В тот понедельник жизнь не заладилась с самого утра. Все валилось из рук, небо цвета каленой стали давило на уши и болела к перемене погоды сломанная еще в детстве нога.

Я, как всегда, к трем дня приехал на стоянку, заполнил журнал, пересчитал машины, отметил количество свободных мест и сел читать книгу, дожидаясь напарника, отставного ментовского капитана, который почему-то опаздывал, наверное, застряв в своем Солнцево.