Грушевая поляна - Нана Эквтимишвили

Лела стала ее расспрашивать – кто тебя обидел, что с тобой, – но та в ответ лишь плакала и повторяла: «Негодяй, негодяй». Лела посадила товарку по интернату на багажник велосипеда. Оксана тут же позабыла все обиды, взгляд ее прояснился, слезы высохли, и она обвила Лелу руками. Леле пришлось потрудиться, чтобы заехать в гору на потяжелевшем велосипеде, но она все равно довезла Оксану до школы. А во дворе та, снова спокойная и улыбчивая, слезла с велосипеда и смешалась с интернатскими ребятами.

Однажды пропала и Оксана. Лела не помнит день и момент ее исчезновения. Не существовало никакой традиции или церемонии прощания с интернатом: собиравшиеся уйти не предупреждали остающихся о том, что вот-вот покинут эти стены. Воспитанники только тогда узнавали об уходе, когда кто-то переставал попадаться им на глаза. Так было и с Оксаной. Она исчезла, будто никогда не существовала. Пропали Оксанины платья, ее русые волосы, улыбка и прогулки с парнями на автомобилях.

Была еще Илона, непокорная и упрямая цыганка, которая ни с кем не церемонилась и заявила пришедшей в школу журналистке, что Вано ее трахал. Цицо не обратила внимания на слова Илоны, а та журналистка еще долго ходила в интернат, пыталась что-то выведать, снимала детей на камеру, чему Цицо абсолютно не противилась. Лела помнит, как Цицо рассказывала журналистке про Оксану, по чьей дорожке пошли еще несколько девочек из интерната: «Мы не запрещаем им выходить в город, но и не знаем, чем они там занимаются. Если им что-то дарят, разве же это проконтролируешь? Им хочется… Природа берет свое… Созрели, вот и интересуются… Оксана выходит иногда, а потом возвращается с конфетами и подарками».

Позже прошел слух, что Илона попрошайничала на вокзале и заодно торговала телом, а жила с родителями и цыганской родней где-то на Лоткина. Поговаривали потом, что родители Илоны повздорили, мать, чтобы спастись от мужа, спряталась вместе с маленьким сыном в шкафу, а отец вытащил пистолет и разрядил в шкаф всю обойму, и младший брат Илоны погиб. С тех пор об Илоне ничего не было слышно. После ухода из интерната она ни разу в него не заглядывала. Говорили, что после той истории она бежала вслед за отцом в Россию.

Жил здесь и Дато, чернявый, крепкий и совершенно безобидный подросток, которому Цицо почему-то покровительствовала. Парнишка очень переживал, если его называли дебилом. Дети об этом знали и именно поэтому обзывались. Дато часто смотрелся в зеркало и говорил себе: ну какой же я дебил, с чего они взяли? Даже Цицо разок спросил, и Цицо его успокоила: никакой ты не дебил, твои родители были хорошие люди, но попали в аварию и погибли, поэтому ты здесь оказался. Дато такое объяснение устроило, и он рассказал ребятам. Школу он окончить не успел: его отвезли в деревню разнорабочим. С тех пор Дато в интернате не появлялся.

Была еще Марина, коротко стриженная девочка с ямочкой на подбородке и большой грудью. Марина одевалась как мальчишка, отлично играла в футбол и вечно околачивалась во дворе, не выпуская мяча из рук. Ходила немного сгорбившись: тяжелая грудь изменила ее осанку и походку. Леле больше всего запомнилось, как Марина играла в футбол: несется по полю, легко ведет мяч, обходит одного противника, потом второго и беспрепятственно забивает гол. У футбольных ворот интерната не было сетки, поэтому ребята частенько спорили, засчитывать гол или нет. Марина все могла стерпеть, кроме несправедливого судейства: лицо у нее покрывалось потом, она хрипло кричала и ругалась. Жаль, Марсель не застал Марину, отличная была бы команда. Но Марина ушла из школы до появления Марселя.

Лела хорошо помнит и Яну. Яна всегда заносилась, считала себя выше остальных. Всем уши прожужжала о своей семье, о покойных родителях, о бабушке, которая тоже умерла, но самое главное – о дяде. Этот последний был единственным живым родственником, который заберет Яну к себе, как только она окончит школу. Яна говорила, что на улице Марджанишвили[5] сохранилась родительская квартира, которая принадлежит ей, но сейчас опечатана. Говорила, когда ей исполнится восемнадцать, будет там жить. Яна всегда одевалась опрятно и вообще принадлежала к таким людям, к которым грязь словно и не пристает. Яна никогда не дралась, не ругалась, никто не видел ее плачущей или обиженной, хотя и особого веселья ее лицо обычно не выражало. Скорее ее лицо можно было назвать внимательным и умным. Если где-то что-то ломалось, никому в голову не приходило указать на Яну как на виновницу. И если где-то что-то крали, никто никогда бы не подумал, что к этому может быть причастна она. Чаще всего Яна носила широкие рубахи, застегивала пуговицы до самого верха, всегда тщательно расчесывала и укладывала короткие прямые пепельные волосы. Рот у Яны был пухлый, и когда она рассуждала на серьезные темы, например в беседе с журналисткой, то отчего-то поджимала губы, так что казалось, будто Яна говорит с закрытым ртом.

Однажды Яна подозвала Лелу и попросила сходить с ней в соседний дом. Было утро первого января, стоял страшный холод и все дети попрятались в комнатах. На улице не было ни души, все напраздновались накануне и провели ночь без сна, разве что голодные собаки ходили как тени по заиндевелой дороге. Лела пошла за Яной. Они вышли со двора, Яна подвела Лелу к соседнему дому, закатала рукава и принялась копаться в мусоре, бросив Леле, мол, давай, чего ждешь, вместе быстрее закончим. На четвертом этаже открылось окно, выглянула женщина и помахала девочкам рукой, подзывая подойди ближе. Лела с Яной перестали рыться в мусоре и подошли к окну. Женщина скрылась в квартире, у окна появились две маленькие девочки, ее дочки, и крикнули: не уходите, мама сейчас придет. Женщина вернулась, поставила на подоконник корзинку и привязала к ручке веревку. И случилось чудо: женщина медленно спустила корзину на веревке во двор. Корзина была тяжелая. Стоявшие бок о бок Лела и Яна с замиранием сердца ждали, когда корзина достигнет земли. Чем ниже спускалась корзина, тем лучше было видно, что она доверху набита сладостями, чурчхелой, сухофруктами, конфетами и мандаринами.

– Это вам, берите! – крикнула одна из девочек.

– Отвяжите веревку! – крикнула другая.

Яна отвязала веревку, взяла корзину и, не взглянув наверх, во весь дух припустила к интернату.

Лела и Яна без остановки домчались до интерната и влетели в телевизионную комнату, где уже собрались дети, смотревшие на девочек круглыми от удивления глазами. Корзину немедленно опустошили, и в ней, кроме мандариновых корок, ничего не осталось. Так быстро прошла эта радость, что Лела