Под стягом Габсбургской империи - Джон Биггинс

Иногда я улыбаюсь и думаю: «Пусть Господь донесет вас на своих крыльях, дети мои, наслаждайтесь организованным туризмом. И вспоминайте иногда старого глупца с забавным акцентом, потому что если вы можете позавтракать в Слау, а отобедать уже на Тенерифе, то в какой-то мере обязаны этому таким как я. Поскольку, даже если положа руку на сердце, я и не могу утверждать, что был одним из пионеров авиации, то, по крайней мере, стоял в первом ряду тех, кто шел за ними.

Первый час перелета прошел достаточно буднично - я скользил на высоте в шесть сотен метров со средней скоростью в пятьдесят узлов. Начинался один из тоскливых дней, характерных для конца осени в центральной Европе, когда высокое давление умертвляет всяческое движение воздуха, а толстое одеяло из серых облаков висит над землей с такой скорбной и однородной плотностью, будто цвета земли и неба сливаются воедино.

Но, по крайней мере, имелся слабый ветер - важное соображение при пилотировании аэроплана, который на самом деле немногим больше, чем планер с мотором. Я тарахтел от Иглау в направлении Праги по моим прикидкам уже часа полтора. В соответствии с инструктажем я следовал вдоль дороги: белой царапины, петляющей сквозь тонкие, словно спички, борозды полей и темно-серые леса Таборского плато.

Я уже пролетал над Влашимом - неожиданный узел дорог и домов подо мной. Скоро я окажусь в Бенешау, где сориентируюсь по основной железнодорожной ветке и полечу вдоль неё, пока не увижу вдалеке шпили Праги. Арани сказал, что если я рассчитаю все правильно, то смогу следовать за экспрессом Вена-Прага. Я проверил датчик уровня топлива - никакого повода для беспокойства, осталось ещё полбака. Давление масла тоже в норме, но мне показалось, будто двигатель постреливает чуть менее равномерно, чем раньше. Похоже, в карбюратор попала грязь.

Но это не важно, часы говорили мне, что я опережаю график, так что если все станет совсем плохо, я всегда могу приземлиться где-нибудь в поле и прочистить карбюратор - пару раз уже приходилось так делать - затем снова взлечу и доберусь до Бубенеча в назначенный срок.

Я оторвал взгляд от приборной панели. Примерно в двух километрах впереди небо и землю закрывало облако медленно плывущего белого дыма. Похоже, местные крестьяне жгли солому после уборки урожая, либо где-то загорелся лес (в этом году стояла очень сухая осень).

Во всяком случае, границы этого дыма были слишком высоко, чтобы я успел подняться и облететь его сверху, и слишком расползлись, чтобы облетать вокруг. Так что мне ничего не оставалось, кроме как определить направление по карманному компасу и лететь прямо в дым, надеясь, что завеса не слишком обширная. Итак, я влетел в сладковато пахнущую костром серую мглу, держа курс на северо-северо-запад, кашляя от дыма и надев очки, чтобы остановить резь в глазах.

Думаю, я находился в облаке дыма минуту или две, компас исправно держал направление, но когда я вылетел на открытое пространство, меня осенило, что местность внизу не имеет абсолютно никакого отношения к карте, лежащей на планшетке у меня на колене. Я сбился с курса.

Но вскоре это оказалось наименьшей из моих проблем: как будто протестуя против запаха горящей растительности, двигатель начал тревожно захлебываться, и по мере падения оборотов я стал явственно терять высоту.

Вскоре потребуется вынужденная посадка. Я посмотрел вперед, и сердце ухнуло вниз быстрее аэроплана - передо мной маячило необъятное море темно-зеленого соснового леса. Высокие, мощные деревья и ни следа полян.

Весьма нежелательный поворот, ибо, если я не смогу удержать «Голубя» в воздухе достаточно долго, чтобы миновать лес и приземлиться на пастбище и убранное поле на противоположной стороне, то произойдет катастрофа, а линиеншиффслейтенант Оттокар Прохазка вполне вероятно закончит многообещающую карьеру насаженным на макушку богемской ёлки, как червяк на крючок.

Весьма вероятно, что аэроплан стоимостью три тысячи крон спишут, а с меня потребуют возместить потерю. Похоже, меня ждала перспектива беспросветной бедности до начала 50-х годов как минимум. «Давай же, давай, ты сможешь,» - пробормотал я аэроплану, как наездник подбадривает выдохшуюся лошадь для последнего рывка.

Мотор чихнул и вообще заглох, затем, спустя пару оборотов пропеллера, снова затарахтел. Я уже летел над лесом достаточно низко, чтобы разглядеть отдельные верхушки деревьев. Зубчатый дальний край находился, полагаю, примерно на расстоянии километра. Если бы мы только могли дотянуть... Я до крови закусил нижнюю губу и затаил дыхание, как будто это каким-то образом могло поддержать отказывающий двигатель.

Словно в ответ на неистовые молитвы, он снова чихнул, потом в карбюраторе раздалось несколько хлопков, и мотор полностью заглох. Теперь только ветер свистел в расчалках, когда я планировал в сторону угрожающих сине-зеленых шипов, тянущихся вверх, как кошачьи когти к птичке.

Но если аэропланы образца 1912 года не сильно отличались от планеров с моторчиком, то, по крайней мере, это давало преимущество, когда глох двигатель (что случалось частенько). Они все еще могли довольно долго самостоятельно скользить, и теперь, сражаясь со штурвалом в попытке удержать «Голубя» от сваливания и отчаянно направляя его в сторону далекого поля, я чувствовал признательность за вчерашние утомительные экзаменационные упражнения по набору высоты и планированию. В какой-то момент я уже было решил, что мы врежемся в верхушки, но слабый, причудливый восходящий поток дал «Голубю» возможность ещё немного набрать высоту - едва различимо, но достаточно, чтобы подняться над краем леса.

Теперь оставалась всего пара сотен метров - да, у нас получится! Планируя над бахромой леса, почти задевая верхние ветки, я увидел, как собрались внизу птицы, и множество фазанов с пронзительным криком взметнулись впереди.

Затем, когда я пронёсся над самым краем деревьев, воздух неожиданно наполнился шумом и свистом, а земля подо мной разразилась грохотом выстрелов, мелькнули вспышки, поднялись облачка белого дыма. Квадратный метр секции крыла возле меня разлетелся дождём из осколков и лоскутков ткани, педаль руля подо мной стала хромать, как будто что-то ударилось о хвост. Смертельно раненый «Голубь» внезапно потерял управление и покачнулся влево.

Я часто замечал в своей жизни любопытное явление. Когда надвигается беда, кажется, что время замедляет свой бег и появляется бездна времени, чтобы изучить значок на радиаторе автобуса, который собирается тебя задавить.

Так было и тем утром. В запасе оставалось не больше пяти секунд или около того, но я смог углядеть все мельчайшие детали вырисовывающейся катастрофы: широкое сжатое поле, а прямо передо мной - прямоугольная ограда из блоков прессованной соломы вокруг двух длинных складных столов, накрытых белыми скатертями с аккуратно расставленной серебряной посудой, бокалами и бутылками вина. Я увидел одетых в зелёные сюртуки людей, достающих посуду из плетёных корзин.