Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом - Карр Джон Диксон

«Это потрясающая девчонка, — возвещал он. — Я люблю ее больше, чем когда-либо раньше». Он свозил ее в Лондон, где они посмотрели «Терпение» Гилберта и Салливана; он представил ее тетушке Аннетт, которая была очарована. Как-то, когда он пребывал в состоянии депрессии, у него родилась сумасшедшая идея о том, чтобы поехать врачевать в охваченные малярией болота и джунгли Северной Индии. По счастью, это место не досталось ему. «Но Элмо, — писал он, — была бы убита горем, если бы я ее покинул; она — настоящее тропическое растение».

«Растение», вцепившееся в него подобно виноградной лозе, обладало как раз тем, что нравилось ему в женщинах. Нельзя сказать, что он действительно был влюблен в Элмо или, возможно, она в него. Но оба были романтически настроены; оба считали прекрасным кого-нибудь любить. Непонятно, из-за чего они непрестанно ссорились; когда такое случается, кто может помнить, из-за чего? Элмо была убеждена, что права она, он был всегда и неизменно убежден, что прав именно он, складывал руки, занимал надменную позу, позволительную для мужчин в 1882 году. Элмо, вспылив, уезжала в Швейцарию.

Между тем его медицинская практика расширялась. Он обнаружил это, когда стал выходить и общаться со знакомыми. Мастерство его игры в крикет и в футбол, когда он мог снять сюртук и освободиться от каждой лишней частички сидевшей в нем энергии, принесло доктору Конан Дойлу широкую известность. Он вступил в Литературное и научное общество. Его наградили портсигаром за совершенство в боулинге. На концертах, на которые надо было приходить во фраках, гремели рояли.

Оживление в их с Иннесом жизнь иногда вносили визиты одной из сестер.

Из десяти детей, родившихся у Мэри и Чарльза Дойл, в живых оставалось семеро. Пятеро девочек: Аннетт, Констанца, Кэролин, Ида и Додо. Старшая, Аннетт, уже давно уехала в Португалию, где служила гувернанткой в одной семье. Ида и Додо были еще детьми моложе Иннеса. Двух средних сестер, Конни и Лотти, он видел чаще.

Придавая большое значение семейным узам, он души в них не чаял. С его лица не сходила улыбка. Вот как он описывает Констанцу:

«У Конни спадают на спину густые косы, напоминающие якорную цепь военного корабля. Платье спускается по самую щиколотку. Она чрезвычайно хорошенькая с довольно холодным выражением лица, как бы говорящим, что от нее надо держать руки подальше». Ему доставляло удовольствие показывать друзьям такую красивую сестру; сопровождать ее в белых перчатках на танцы и наблюдать, как вокруг нее толпятся молодые обожатели.

Но любимицей его была Лотти, с ее чертами лица Дойлов и такими пышными волосами, что, как он считал, ее надо было фотографировать для рекламы лосьонов. Очень скоро, в те дни, когда он жил в Саутси, Лотти вместе с Аннетт уехала в Португалию, где тоже стала гувернанткой в романтичном доме через дорогу от завода по производству взрывчатых веществ. Лотти обменивалась с братом секретами.

«Как-то вечером я пошел на бал и по несчастной случайности напился там до чертиков, — писал он. — Смутно припоминаю, что я сделал предложение половине находившихся в зале женщин — и состоящим в браке, и незамужним. На следующий день я получил письмо, подписанное «Руби», в котором говорилось, что она сказала «да», а на самом деле подразумевала «нет»; но кто она, черт возьми, была и на что ответила «да», не постигну».

Несмотря на шутливый тон, он испытывал из-за этого муки угрызения совести. Прикасаться к выпивке в обществе медику ни в коем случае нельзя; и это не должно повториться впредь теперь, когда в дверь доктора в доме номер 1, Буш-Виллас, стали звонить намного чаще.

Заказ на проведение медицинских освидетельствований для страховой компании «Грешэм лайф иншуранс компани» помог ему увеличить доходы. Дружески настроенный сосед, доктор Пайк, подбросил ему много таких дел. В домах бедняков и обедневших аристократов, куда он поспешил со своим стетоскопом, он увидел смерть и страдания глазами взрослого человека, стоящего на своих ногах и нащупывающего собственную философию. Чем больше он занимался медицинской практикой, тем чаще для восстановления сил обращался к писательскому труду.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

После публикации «Сообщения Хебекука Джефсона» в январе 1884 года ему на протяжении какого-то времени не удавалось достичь таких высот, чтобы вновь попасть на страницы «Корнхилла». Но «Хебекук», весьма фантастический рассказ, основанный на истории брошенного командой судна-ловушки «Мария Селеста», имел отзвук, выходивший за пределы обычной похвалы критики. По каналам Центрального информационного агентства в Англии было широко распространено телеграфное сообщение:

«ГОСПОДИН СОЛЛИ ФЛАД, ГЛАВНЫЙ ВОЕННЫЙ ПРОКУРОР ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА В ГИБРАЛТАРЕ, ПРОВОЗГЛАШАЕТ, ЧТО «СООБЩЕНИЕ ХЕБЕКУКА ДЖЕФСОНА» ЯВЛЯЕТСЯ ФАБРИКАЦИЕЙ ОТ НАЧАЛА ДО КОНЦА».

Господин Флад отправил также в правительство и разослал по газетам длинный доклад, в котором указывал на опасность для международных отношений, когда люди наподобие этого доктора Джефсона занимаются раскрытием фактов, которые по многим пунктам могут не получить официального одобрения. Прежде чем господин Флад был поставлен в известность, газеты хорошо порезвились. А для доктора Конан Дойла это было больше, чем похвала — это было началом открытий.

Он мог писать художественную прозу, которая многими воспринималась как абсолютная правда. Именно так сделал Эдгар Аллан По в «Нью-Йорк сан», когда каждый читатель этой газеты поверил в то, что Гаррисон Эйнсуорт и семеро других пересекли Атлантику на управляемом воздушном шаре. Рассказ По был сознательной мистификацией, написанной с озорной веселостью. Доктор из Саутси лишь старался развлекать. Но это, казалось, указывало на то, что автор фантазий мог наголову разбить реалиста в его собственной игре, если только (если только!) ему хватит умения придумать верные детали.

Итак, он начал 1884 год в лихорадке писательской деятельности. К сожалению: «Я посылаю рассказы в «Корнхилл», а он все время их возвращает». Но он не ругал журнал, как однажды это сделал, когда Джеймс Пейн посетовал на то, что его короткие, резкие фразы были грубоваты. Он очень обрадовался, когда получил приглашение в Лондон на рыбный обед для авторов «Корнхилла» на корабле в Гринвиче. Там он встретил проницательного, меркантильно выглядевшего Пейна, художника Дю Морье и «изможденного молодого человека в очках» по имени Энстей, который добился большого успеха своим рассказом «Наоборот». Под старыми, закопченными сводами звенели стекла, а припозднившиеся участники вечеринки возвращались в Лондон, оставив Энстея в состоянии сильного подпития под аркой «Адельфи арчерс».

Вот это была жизнь! Это действительно литературная компания! Но он был разъярен после участия в конкурсе журнала «Тит-Битс», когда редактор «Тит-Битс» присудил большой приз за чью-то статью явно низкого качества. Он пришел в бешенство, потому что счет был несправедлив. Ей-богу, он мог сравнить это со спортивным соревнованием.

«Я написал редактору, — сообщал он Мадам, — что пошлю ему 25 фунтов стерлингов, если он проделает то же самое. Тогда две рукописи (моя и победителя) будут отправлены беспристрастному эксперту (скажем, редактору «Корнхилла»); его решение будет окончательным, и приз достанется победителю». Но ответа не последовало.

Он также начал работу над повестью «Торговый дом Гердлстон». Удовлетворен ли был Артур? Нет. В глубине души он понимал, что шьет ткань из лоскутов — стилей других авторов, главным образом таких, как Диккенс и Мередит. Он работал урывками или не работал вообще. Это было не его собственное «я», это был сенсуализм без индивидуальности. Кроме того, получив диплом бакалавра медицины, он исполнился решимости получить в Эдинбурге также диплом доктора медицины. Сконцентрировавшись на учебе в случайно выпавшие свободные часы в промежутках между медицинской практикой и литературной деятельностью, считал он, ему удастся сдать на этот диплом, даже не ездя в Эдинбург, если не говорить об экзаменах.