Свет твоих глаз (СИ) - Айрон Мира

— Почему ребёнок во время тихого часа находится здесь? Ты забрала Свету на сегодня, Вера? — холодно спросил, обращаясь к Вере Николаевне.

— Нет, у меня ещё рабочий день не закончился, — раздражённо ответила Вера.

— Света, ты хочешь спать? — мягко спросил Михаил, глядя на дочь.

— Да, — кивнула девочка, глаза которой и вправду слипались.

— Я отведу Свету в группу, — с готовностью подскочила с места методист и взяла Свету за руку.

Света, вырвав руку, подошла к отцу, поцеловала его в щеку и только после этого вышла следом за Галиной Сергеевной.

— Вера, — как только за Светой закрылись двери, Мельников повернулся к жене. — Ты только что сказала, будто твой рабочий день ещё не закончился. И это так. Зато обед у тебя закончился двадцать пять минут назад. Почему ты находишься здесь, а не на рабочем месте?

— Я отпросилась, — бросив взгляд на Вековшинину, вскинула подбородок Вера.

— Сейчас позвоню главному бухгалтеру и спрошу, — кивнул Михаил.

— Не надо, — нахмурилась Вера.

— Тогда не смею задерживать, — Михаил кивнул на двери.

Хмыкнув, Вера поднялась и быстро вышла, перекинув через плечо элегантную сумочку. Михаил перевёл тяжёлый взгляд на Зинаиду Дмитриевну.

— Я как председатель профкома имею полное право здесь находиться! — взвизгнула Вековшинина. — Здесь проходит заседание! Мы разбираем недостойное комсомолки, аморальное поведение Людмилы Евгеньевны Долгих.

— Что вы говорите? — поднял брови Михаил. — Тогда почему комсорг завода, коим до завтрашнего дня законно являюсь я, не в курсе? Почему меня не пригласили на заседание? Не поставили в известность? Не согласовали со мной время и место проведения заседания? Рановато вы меня в утиль списали! Сбросили со счетов. Налицо профессиональная близорукость, товарищ Вековшинина!

Михаил говорил всё громче, а Тумбочка втягивала голову в плечи всё сильнее.

— Знаете, на что это похоже, Зинаида Дмитриевна? — глаза Мельникова сверкнули. — На самосуд! И прослеживается явное превышение полномочий с вашей стороны. Вот думаю, а не поставить ли вопрос о вашей профпригодности, пока это ещё в моей компетенции? Что вы собирались делать сейчас? Отвечайте!

Вековшинина молчала, и Михаил выразительно посмотрел на заведующую, Алевтину Павловну.

— Освободить Людмилу Евгеньевну от должности комсорга, снять значок и забрать комсомольский билет, — отчеканила заведующая. — И это абсолютно справедливо. Таким, как Людмила Евгеньевна, не место в комсомоле. И не место в детском саду. Разве таким должен быть педагог?

Вернулась методист, Галина Сергеевна, села рядом с заведующей и покивала с важным видом.

— Справедливость никто под вопрос не ставит, — холодно ответил Михаил. — Но принять отставку Людмилы Евгеньевны, снять с неё значок и забрать билет из присутствующих пока что имею право только я.

Михаил повернулся к Люде:

— Прошу вас, Людмила Евгеньевна.

Кивнув, Люда взяла со стола приготовленные лист и авторучку, начала писать заявление.

— И об увольнении сразу, — заведующая подвинула ей второй лист. — С сегодняшнего дня, без отработки.

Тумбочка удовлетворённо кивнула и поджала губы в ниточку. В маленьких невыразительных глазах мелькнуло торжество.

Через несколько минут Людмила протянула одно из заявлений Алевтине Павловне, а второе — Михаилу. Достала из сумки комсомольский билет, положила на стол и встала.

Мельников тоже встал и приблизился к ней, глядя в глаза. Быстро снял с груди Люды значок и… невесело подмигнул.

Ещё через минуту Михаил и Люда вдвоём покинули кабинет заведующей, а потом и территорию детского сада. За вещами Люда решила прийти в другой раз, когда будет работать Лариса. Тогда же заберёт трудовую книжку и распишется в приказе.

Зинаида Дмитриевна, Алевтина Павловна и Галина Сергеевна, стоя у окна, смотрели вслед удаляющимся Михаилу и Людмиле.

Вековшинина отошла от окна и взяла со стола заявление Людмилы.

— Почему по собственному? — резко спросила она. — Ишь ты! Надеюсь, Алевтина Павловна, что вы уволите Долгих по статье? За аморалку?

— Вот когда вы станете начальником, Зинаида Дмитриевна, — заведующая устало посмотрела на неё, сняла очки и положила на стол. — Тогда и будете решать, кого и за что увольнять. Но лучше не становитесь начальником, пожалуйста! Очень уж нравится вам вершить судьбы людские…

…Михаил пошёл провожать Люду до дома. Они шли вдвоём по улице, не обращая внимания ни на кого и ни на что.

— Люда, я тоже заявление написал сегодня. А завтра поеду в Горком комсомола, где меня тоже всего лишат и отовсюду выпрут.

— Миша… — Люда заплакала.

— Перестань, — Михаил остановился и повернул Люду к себе. — Не о чем плакать. Но меня вынуждают уехать из города, Люда. Насовсем.

— Как это? — лицо Люды стало почти серым от страха и волнения.

— Люда, я сказал, что уеду только с тобой. Решил за себя и за тебя. Хотя до сих пор не знаю твоего ответа.

— Правильно сделал, что решил! Ты же мужчина, Миша, — Люду отпустило настолько, что она смогла даже улыбнуться сквозь слёзы. — А я за тобой и в огонь, и в воду. Куда ты, туда и я…

Глава четвёртая

На следующий день, ровно в десять часов утра, Михаил, несмотря на то, что секретарь доложила о его приходе, постучал в высокие двустворчатые двери.

— Входи уже, — раздался громкий и раздраженный голос Севостьянова.

Геннадий Вениаминович стоял у окна, сложив руки на груди. Сегодня он опять походил на какого-нибудь князя из девятнадцатого века; от вчерашнего всклоченного и красного (словно из бани) человека не осталось и следа. Осанка безупречная, благородные ноздри едва заметно трепещут.

За большим столом на месте Севостьянова вальяжно устроился грузный мужчина со светлыми редеющими волосами, лицо которого было знакомо практически каждому жителю города, — первый секретарь Горкома партии Виктор Наилевич Гурский.

— Здравствуйте, — Михаил осторожно прикрыл за собой двустворчатые двери и без приглашения сел на один из красных бархатных стульев.

По привычке уставился прямо перед собой, в стену с деревянной лакированной панелью.

— Здравствуй, здравствуй, — с любопытством глядя на него, насмешливо сказал Гурский.

Севостьянов, видимо, считал, что приветствовать Михаила уже необязательно. Михаил размышлял о том, что за три с половиной года его постоянного общения с "элитой" ни один из вышестоящих не обратился к нему на "вы", как принято обращаться к посторонним людям.

— И как она, слава Герострата, товарищ Мельников? — спросил Гурский даже как-то весело. — Справляетесь?

— Я не стремился ни к какой славе, — Михаил спокойно посмотрел на собеседника. — Всё получилось так, как получилось. Но раз уж так произошло, выдержу бремя этой славы как-нибудь. Справляюсь и далее планирую справляться.

— Куда путь держать будешь? Решил уже?

— Решу, — уклончиво ответил Михаил. — Сейчас это не первоочередная задача.

— А какая первоочередная? — вмешался в разговор Севостьянов. — То есть, куда — это не первоочередной вопрос? А какой тогда главный вопрос? Погоди, угадаю. С кем?

— Этот вопрос решён. Точнее, такого вопроса даже не было. Главный вопрос — когда?

— Я же тебе сказал, что проблемы с разводом и с характеристиками возьму под личный контроль, — поморщился Севостьянов. — На заводе был?

— Да, — кивнул Михаил и достал из кармана трудовую книжку.

— Дай-ка? — Гурский, перегнувшись через стол протянул руку.

Михаил встал и пересел ближе к большому столу, чтобы не бегать туда-сюда. Протянул Гурскому трудовую.

— Книжка новая практически, — пробормотал Гурский. — Одно место работы. Ты служил, оказывается?

— Служил, конечно.

— С семнадцати лет на заводе, служба, и снова завод. Не жаль уходить?

— Уходить? — усмехнулся Михаил. — Уходить очень жаль. Я даже по поводу перехода в Горком комсомола сначала сомневался, в основном, из-за того, что завод не хотел оставлять.