Звезда на содержании - Елена Арсеньева

Анюта шагнула было следом, но он обернулся, грозно махнул рукой – стой, мол, на месте! – и она замерла. Аксюткин скрылся за очередной тряпкой, свисавшей с потолка, но через миг вернулся.

– Плохи дела, – сказал озабоченно. – Эти-то, которые за тобой гнались... они уже в театр пробрались. Ходят по залу. Тебя, видать, ищут.

У Анюты от ужаса подкосились ноги. Мигом вспомнилось, как кто-то из преследователей кричал, что не хочет в театр опаздывать из-за «этой дуры». Вот это спряталась она, называется... Надо бежать отсюда!

– Как отсюда выйти? – спросила испуганно. – Где дверь?

– Бежать задумала? А вдруг они и у артистического стерегут? – сделав страшные глаза, сказал Аксюткин. – Тогда и угодишь как кур в ощип! Еще, глядишь, они по кулисам искать станут... Тебе обличье сменить надо. Переодеться, чтоб, даже если и наткнутся на тебя, нипочем не узнали! Иди за мной!

И он свернул еще за какие-то тряпки, очутившись перед низкой дверью. Толкнул ее – и оба очутились в низенькой каморке без окон, где Анюта едва могла стоять во весь рост. Каморка оказалась невероятно тесна: там имелся только столик с небольшим трюмо да табурет перед ним, а все остальное пространство было заставлено коробами и завалено разноцветной одеждою. Ярко горели свечи, на столе громоздились коробочки с пудрой и флаконы.

Маленькая, очень толстая женщина в непомерно пышном платье, которое делало ее неуклюжую фигуру вовсе четвероугольной, уныло сидела на табурете. При виде вошедших она вскочила, всплеснула руками и уставилась на Анюту изумленно:

– Неужто уговорил?! Да нет, это не она! Кто это?

– Это Помпилия, – гордо произнес Аксюткин. – И если это не Помпилия, пусть отсохнут обе мои руки, верный друг Мальфузия! – Потом он внимательно осмотрел обе свои руки, правую и левую, как бы желая удостовериться, не отсохли ли они, а обнаружив их целыми и невредимыми, довольно улыбнулся и принял воинственную позу. – За дело, мой оруженосец храбрый! Медлить нам не след! Коль миг утратим – в год не наверстаем потерь, что обернутся пораженьем таким, какого я еще не ведал! Да что я! Король, отец мой, знать не знал такого, предки мои великие во гробах повернутся и станут восклицать: «Потомок недостойный! Ты наши имена покрыл позором! Проклят, отныне проклят будешь ты вовеки!»

– Ох, Блофрант, голубчик мой, полно декламировать, выдь из роли, не до того сейчас, – отмахнулась толстушка, носившая нечеловеческое имя Мальфузия. – Тащи наряды Помпилиины. А я ей раздеться помогу.

– Что? – возопила Анюта, прижимая руки к груди. – Зачем раздеваться?! Не буду!

– Тихо! – погрозил пальцем Аксюткин, почему-то обозванный Блофрантом, но ничуть этим не возмутившийся. – Твое платье небось гонителям твоим примелькалось, да еще как. Мы же тебя сейчас иначе обрядим, загримируем – и ни одна собака тебя не узнает. Давай-давай, разоблачайся, я глядеть не буду, больно надо, у меня и другие дела есть, кроме как на барышень чужих глядеть, не видал я вас, что ли?

И с этими словами он принялся что-то искать в многочисленных сундуках и картонках, а Мальфузия, засучив рукава, подступила к Анюте с такой решимостью, от которой та совершенно потерялась и безвольно позволяла совлекать с себя один предмет туалета за другим. Причем с такой же быстротой, как раздевала, Мальфузия и одевала ее в другое, и Анюта ахнуть не успела, как обнаружила на себе попугайно-яркий, красно-сине-зелено-желтый наряд на манер рубахи. На ноги ей были натянуты красные чулки, а потом надеты смешные башмаки с загнутыми носами, как у турецких пашей. На руках тоже оказались красные перчатки. Затем Мальфузия толкнула Анюту на стул и, мигом окрутив вокруг головы ее косу, нахлобучила сверху очень странный головной убор, напоминающий цветочный горшок с растением, вот только горшок был розового цвета, а вместо растения из него торчали сине-желто-зеленые, в цвет платья, перья.

– Закрой глаза! – скомандовала Мальфузия, и Анюта послушалась. Немедленно она ощутила, что проворные руки мажут ее лицо чем-то влажным и холодным...

Она протестующе пискнула было, но глаза открыть не решилась. К векам ее было что-то прилеплено, губы тоже чем-то намазаны... Наконец раздалась команда: «Можно глядеть!» – и Анюта робко приоткрыла глаза.

И тут же снова зажмурилась, увидев глядящую на нее красную, словно бы окровавленную физиономию с бледно-розовыми губами и длинными-предлинными, гораздо длиннее ее собственных, наклеенными черными ресницами. Брови также стали длиннее и толще прежних. Ничего более отвратительного Анюта в жизни не видывала и положительно отказывалась признать, что рожа сия имеет к ней отношение. Она даже решилась вглядеться в зеркало и поискать позади рожи собственное лицо, однако попытка окончилась неудачей. Никого более в зеркале не было.

– Прекрасная Помпилия, дочь Ставругентоса Восьмого, – торжественно провозгласила Мальфузия, – пленять сердца мужчин горазда. Преуспела она в искусстве этом и еще не ведала отказа своим желаниям. Думаю, что ты, прекрасный чужеземец, пред нею тоже устоять не сможешь!

Анюта оглянулась в поисках «прекрасного чужеземца», никого не обнаружила и подумала, что Мальфузия, видать, заразилась от Блофранта страстью к высокопарным и непонятным речениям. И при этом еще и разумом повредилась, потому что более уродливого создания природы, чем то, что она называла прекрасной Помпилией, трудно было даже вообразить.

– Вот теперь тебя наверняка никто не узнает! – удовлетворенно воскликнул Аксюткин. – Смело можешь на сцену выходить. Преследователи твои ничего не заподозрят!

– А зачем мне на сцену выходить? – испугалась Анюта. – Давайте я лучше спрячусь, а? Отсижусь в этой каморке, пока представление не закончится и зрители не разойдутся. Только смойте с меня эту страсть, Христа ради всемилостивейшего!

– Ну уж нет, милушка моя, – воинственно уперев руки в боки, воскликнула Мальфузия. – Сейчас мы тебе роль дадим прочесть, а потом пойдешь исполнять роль Помпилии. На сцену пойдешь!

– В виде этакой-то образины?! – воскликнула Анюта, с ненавистью озирая в зеркале красную физиономию. – Да никогда в жизни!

– Но как же так? – встревоженно спросил Блофрант Аксюткин. – Ты ж клятвенно обещала слушаться и повиноваться!

– Простите великодушно, – в пояс поклонилась Анюта, – но только не ожидала я, что меня на позорище повлекут. Это обман, сударь. Дайте мне воды умыться, дайте одежду мою, ну а не дадите – я и так уйду. Отсижусь где-нибудь в укромном уголке до ночи, а ночью проберусь к Волге и... в ней воды хватит, чтобы и краску смыть, и горе мое унести.

Мгновение Аксюткин тупо смотрел на Анюту, а потом вдруг бухнулся перед ней на колени. Мгновение помедлив – видимо, от неожиданности, – рядом с ним оказалась в том же коленопреклоненном положении и верная Мальфузия. Оба моляще сложили руки на груди и заговорили наперебой... И постепенно Анюте стала понятна история, в которую она невзначай впуталась.