Карибы - Альберто Васкес-Фигероа

Добравшись до деревни, он тут же отправил к пленным переводчицу-гаитянку, и та выпалила без лишних предисловий:

— Велено передать чужеземцам, что, если они отдадут нам свой алтарь и богов, то смогут свободно разгуливать, где пожелают, и мы даем слово, что никогда их не убьем.

Когда канарец перевел предложение старику Стружке, тот решил, что неправильно понял.

— Чего она хочет? — рассеянно переспросил он.

— Шахматы.

— Зачем?

— Чтобы научиться играть.

— Да ты бредишь! Ты понятия не имеешь, что сказала толстуха, и просто выдумываешь.

— Ничего я не выдумываю. Старый попугай в перьях хочет шахматы, и клянусь, что если взамен нам подарят жизнь, он их получит. Это так же верно, как то, что меня зовут Сьенфуэгос.

— Ну ладно. Могу сделать за три дня. Но на кой черт каннибалам понадобились шахматы?

— Может, чтобы съесть королеву.

— Да иди ты!

— Да куда уж дальше-то идти, старик. Мы и так в дерьме по самые уши. Но все изменится, хотя я и не понимаю причины, но не собираюсь усложнять себе жизнь, ее выясняя. Я уже начинаю верить, что наши молитвы услышаны, и, возможно, нам удастся отсюда выбраться. Так что кончай свои глупости и берись за дело!

Вскоре старый плотник доказал, что действительно знает свое ремесло. Получив инструменты, которые ему принесли с «Севили», он велел канарцу поискать в лесу нужную древесину, после чего с огромным воодушевлением принялся вырезать и шлифовать пешки, ладьи, слонов, коней, королей и ферзей, в точности по модели своих прекрасных шахмат.

Некоторые фигуры он оставил некрашеными, другие выкрасил в красный цвет соком семян некоего растения, в изобилии встречающегося на склонах гор, и уже через пять дней смог лично вручить набор шахмат престарелому колдуну в перьях, ожидавшему их с таким нетерпением.

Для колдуна доска была такой же святыней, как Святой Грааль для христиан или скрижали пророка Моисея для иудеев. С доской в руках он церемонно удалился в большую круглую хижину, где закрылся наглухо и запретил кому бы то ни было его беспокоить, что бы ни случилось.

Через некоторое время переводчица незаметно подошла к Сьенфуэгосу и что-то шепнула ему на ухо.

— Да чтоб ее! — не сдержался тот.

— А теперь что? — забеспокоился Бернардино из Пастраны. — Что она сказала?

— Что жена вождя тоже хочет шахматы.

— Вот дерьмо!

— Опять двадцать пять.

— И что будем делать?

— А что мы можем сделать, черт побери? — развел руками канарец. — Если жене вождя нужны шахматы, то придется их раздобыть.

— Да, — посетовал старик Стружка. — Но после жены вождя будет еще сестра жены, потом жена брата, и так пока у всех не будет гребаных шахмат.

— Ну и что? — заметил канарец. — Не думаю, что у нас есть лучший выбор. Станем единственными поставщиками игры, которая теперь превратится для этих людей в насущную необходимость. С нами будут обращаться, как с королями, а мы будем принимать это как должное, тем временем подыскивая способ улизнуть.

Стружка несколько секунд поразмыслил и наконец пожал плечами и задумчиво поскреб густую бороду.

— Ну раз так... — сказал он. — Чего я никак не могу взять в толк, так это зачем им шахматы, когда они ни хрена не знают, как играть.

— Просто речь идет не об игре, — ответил Сьенфуэгос.

Старик пристально посмотрел на канарца.

— Да? И о чем же в таком случае?

— О суевериях... Если я не ошибаюсь, мы на пороге создания религии шахмат, и она не хуже и не лучше любой другой в мире... — он выразительно шлепнул по коленке, пытаясь выразить свой энтузиазм. — Взбодрись! Ведь в этом случае мы превратимся в верховных жрецов новой религии.

— Вот уж радость-то! — сердито буркнул Стружка. — На старости лет — и вдруг такое!

5   

Адмирал Моря-Океана, дон Христофор Колумб, вице-король Индий, простоял четыре дня в спокойных водах, после того как обнаружил руины злополучного форта Рождества и убедился, что из тридцати девяти человек, оставшихся на острове год назад, не осталось в живых никого. Удостоверившись также, что покойники не спрятали золото под полом хижины покойного губернатора Диего де Араны, он решил наконец покинуть залив.

При этом он даже не потребовал никаких объяснений от своего друга, вождя Гуакарани, хотя ни единой минуты не сомневался в его предательстве, ограничившись лишь обещанием непременно свести счеты со свирепым Каноабо, если когда-нибудь доведется с ним встретиться. После этого он приказал своим людям возвращаться на корабли, чтобы отправиться на поиски другого места для нового «первого поселения» на Эспаньоле.

Большинство членов экспедиции, принимавших участие в первом путешествии, были до крайности возмущены таким равнодушием адмирала к трагической судьбе товарищей, однако тот остался глух к протестам и оставил безнаказанным проступок Гуакарани, видимо, считая, что тридцать девять жизней — не столь уж высокая цена по сравнению с тем, чего он уже достиг и чего надеялся достичь в будущем.

Луис де Торрес, служивший во время первой экспедиции Колумба королевским толмачом, во второй предпочел принять участие как частное лицо и старался как можно меньше попадаться на глаза адмиралу, прекрасно зная тяжелый характер вице-короля Индий и помня обо всех прежних стычках, вызванных его нежеланием согласиться, что они действительно достигли берегов Индии и Сипанго.

Вернувшись в Кадис, он пришел к выводу, что для иудеев, а также обращенных в последнюю минуту, как и он сам, в Испании Изабеллы и Фердинанда нет будущего, и потому в числе многих других предпочел авантюру Нового Света, лелея надежду, что его религиозные убеждения не принесут столько же горестей, как в старой Европе.

Лично он всегда придерживался той любопытной теории, что ни одна захватническая война не влечет за собой столько несчастий, смертей и ненависти, как тайные и темные религйозные войны, поскольку был твердо убежден, что разные боги явились на землю именно для того, чтобы сеять раздор среди людей, хотя большинство богов зачастую и размахивает знаменем мира и любви.

— Чрезмерная вера губит вернее шпаги, — не уставал он повторять. — Ведь для того, чтобы владеть шпагой, необходимы опыт и мужество, в то время как слепая вера вполне может быть оружием труса и невежды.

А в Испании того времени жило бесчисленное множество трусов и невежд, обнаруживших в преследованиях, пытках и убийствах иудеев, еретиков и мавров выход для своих бесконечных обид и раздражения, не опасаясь неожиданного возмездия.

Таким образом, Индии открывали новый горизонт, еще не испорченный бездумной яростью фанатиков, вознамерившихся превратить братскую любовь Христа в ничем не оправданную ненависть христиан. Поскольку в форте Рождества осталось несколько его лучших друзей, Луис де Торрес пришел к выводу, что именно там он найдет наконец мир, к которому стремился.