О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы - Юрий Николаевич Безелянский

немного шахмат. О литературных процессах ничего не ведал, лишь доносились какие-то обрывки новостей. Настоящая историческая память о прошедших годах пришла с опытом и возрастом.

Эпоха книг и авторов изъятых,

Эпоха выдвижения прохвостов… –

как написал неведомый мне студент-фронтовик М. Качкурин.

Полного дневника за 1949 год уже нет, но сохранились какие-то отдельные даты и описания. Основной танцевальной площадкой был клуб «Спорт» в начале Ленинградского шоссе. Моей лучшей партнёршей была Зоя Петрова, но, увы, положившая глаз на моего взрослого друга, студента Архитектурного института Виктора Шерешевского. Мне оставалось найти замену, и нашёл в двух татарочках, сёстрах Ахметовых – Зое и Розе. Бурный юношеский роман. Но были и другие «кандидатки в фаворитки», как выразился Игорь Северянин (поэма «Валентина»). Так вот, этих Валентин были десятки, хотя никаким Дон Жуаном и Казановой я не был, так, какой-то жалкий ученик, всего лишь подмастерье любовных дел, да ещё с литературными претензиями. Вот строки, написанные 7 октября 1950 года:

Я долго слонялся по свету,

Искал бесконечно красивых,

Искал беспредельно влюблённых

И верных любви и завету.

Но мне попадались другие,

С мечтой для меня непонятной,

С душой для меня незнакомой, –

Друг другу мы были чужими.

Лето 1949-го я провёл на даче в Тайнинке, у маминой тётки – бабы Лёли. Она сдала комнатку на втором этаже моей знакомой студентке Ляле (Брониславе Шнейдер), а потом уже её друзья, студенты, появились в соседних дачах, и образовалась весёлая студенческая компания, мне, школьнику, всё это было в отраду и в опыт. Играли в волейбол и домино, ходили в лес, ездили в кино в Мытищи, а главное, о чём-то пылко говорили, спорили, обсуждали. Потом Ляля познакомила меня со своей подругой, студенткой исторического факультета МГУ Светланой Растопчиной, и 7 ноября, на праздник Октября, мы с Игорем Горанским были приглашены в правительственный дом на Берсеневской набережной, в Дом на набережной (по книге Юрия Трифонова).

Мне было 17, Светлане – 22 года, но она не ощущала возрастной разницы и «купилась» на мой более взрослый внешний вид. В её квартире собралась шумная компания, пили-пели-говорили, а потом в ванной я и Светлана упоённо слились в поцелуе. И ничего другого эротического и сексуального. А было смешное: узнав о новом романе, Ляля спросила меня: «Теперь ты на Светлане женишься?» Такие вот были инфантильные студентки советской поры.

Любовь была бурной и краткой, и я подарил Светлане свой школьный доклад о Байроне (единственный экземпляр!). А может, не любовь, а всего лишь любовное тяготение друг к другу. Несколько встреч в 1950 году, – и всё. Финита ля амор!..

Кончились страсти, кончились муки.

В спокойствии дни так тихо идут.

Уже не хочу целовать твои руки:

Новые дали меня влекут.

Читаю сегодня всё это и думаю: прыткий был юноша! В тот год много читал, игнорируя школьные учебники, и много писал стихов. Разных, но с креном в одиночество и тоску, типа «Рыцарь печальный, красивый и нежный…». Вот стихотворение от 15 декабря:

Чувствую, что прогнил я весь

В тоске, в одиночестве и печали.

Вот перед вами стою я здесь

И слышу: «Боже, какой вы стали!..

Раньше вы милым таким были,

Смеялись, резвились – ну, как дитя.

Скажите по совести: почему вы взвыли?

Может, от боли, кого полюбя?..»

Что же ответить могу вам на это?

Обрывки слов застревают во рту.

Может, вам скажет то, что стал я поэтом –

Мысли и чувства в кошмарном чаду…

3 мая написал стих под Маяковского, нещадно ругал Америку (чем она не угодила? Непонятно):

…Человеку в Нью-Йорке нечем дышать.

Даже нельзя спокойно пожрать –

В ресторане рёв соло,

Повсюду реклама «drink Соla».

А если пойдёшь в кино, то там

убийства и яд.

Да. Что можно сказать сегодня (а сегодня – 19 декабря 2018 года) об этих строчках? Яд советской пропаганды проникал в каждого из нас, в старых и малых.

Другое дело – под Киплинга. Знаменитое: «Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам / Суда уходят в плаванье к далёким берегам…» И вот «наш ответ»:

В Бразилии, в Бразилии

Под крики какаду

Одетый в белоснежное

По улицам иду.

Широкополое сомбреро

Одето набекрень.

И небо голубое

На землю струит лень…

Фантазийная картинка. Как Киплинг: «И я хочу в Бразилию – к далёким берегам…» И что ты думаешь, мой уважаемый читатель? Через 17 лет, после написания этого «хочу», я начал работать в Радиокомитете, в отделе радиовещания на Бразилию. Кульбит судьбы!..

А вот как я писал в стиле декаданса, начитавшись поэтов Серебряного века:

Раздался звон – разбилась страсть.

Горит закат в пурпуре.

Над телом потерял я власть,

Оно трепещет в буре.

Повергнутый души тюльпан

Разнёсся в огненные блики.

Исчез уж благовонный фимиам

Под возгласы и крики…

30 ноября 1949 г.

И вдогонку, через 4 дня:

Призрак явился ко мне,

Одетый в соблазны счастья.

Веером страсти разбил он ненастья, –

И счастлив я был вполне.

Но призрак есть призрак.

В декабрьский день

Покинул, ушёл он в туманную сень,

Ведь призрак – сквозь призму рок.

Для одноклассников 8-го «Б» это был удар под дых: знай наших! И крестьяне писать стихи умеют!..

И когда катил этот вал декадентщины, я предложил Андрею Тарковскому, с которым мы сидели на одной парте, написать совместный стих: строчку он, строчку я. Учителя мы не слушали, он что-то нам объяснял и рассказывал, а мы, два шалопая, принялись строчить. И вышло целое стихотворение в день 30 ноября 1949 года. Привожу только начало:

Проходят дни густой лиловой тенью,

Летят на крыльях звонкой тишины.

Пришёл, уснул под гробом чёрной сенью,

Увидел сероскучной жизни сны…

И концовка:

В печальном шёпоте страданий,

Окутанная синей пеленой,

Судьба мне подарила на прощанье