Старые черти - Кингсли Эмис

Почти полсекунды вопрос казался вполне безобидным, как легкий билет на экзамене — подойдет все, что бы ты ни ответил, лишь бы по теме. Рианнон едва не начала рассказывать о результатах медицинского осмотра месячной давности — доктор тогда еще сообщил довольно холодным тоном, что печень, сердце и легкие Алуна в прекрасном состоянии, — но решила, что будет тактичнее об этом не упоминать. Она заметила, что Гвен подняла брови, прежде чем улыбнуться. Экая у нее богатая мимика!

— Как обычно, — сказала Рианнон. — Веселый и шумный, кроме тех случаев, когда мне это не нравится. И меня это вполне устраивает.

Гвен ответ не понравился. Она торопливо встала и нетвердой походкой направилась к помойному ведру позади Рианнон. С громким шорохом запихала в него пустую бутылку, втоптала ее поглубже и стала стучать пепельницей о край ведра, вытряхивая мусор. Все это время она молчала — наверное, перегруппировывалась. Когда Гвен заговорила, по звучанию голоса было понятно, что она стоит, повернувшись спиной. Рианнон беспокойно поерзала на стуле.

— Знаешь, твое письмо ошарашило Малькольма. До нас уже доходили слухи, но ничего определенного. Он буквально ошалел.

— Надеюсь, не от ужаса.

— Конечно, нет. От восторга. От радости. — Гвен не было видно, но громкий хлопок недвусмысленно дал понять, что она делает. — И еще кое-чего — ты же сама понимаешь, Ри.

Гвен подошла к столу, держа новую бутылку вина и пустую, но грязную пепельницу, и с размаху плюхнулась на свое место.

— Ты была его первой любовью, — безапелляционно заявила она.

— Приятно слышать. Он ужасно милый.

Рианнон не покривила душой и не могла понять, почему ей так неловко говорить об этом вслух.

— Он ничего не рассказывает, — продолжила Гвен, взглянув на часы. — О том, что у вас было.

— Гвен, ему нечего рассказывать. Ничего не было.

Рианнон почувствовала, что почти восхищается подругой и одновременно хочет стукнуть ее чем-нибудь тяжелым — за то, как та приняла объяснение, даже не пытаясь сделать вид, будто поверила или, наоборот, не поверила. Просто кивнула, а затем принялась вертеть в руках заново наполненный бокал, и лишь по сдвинутым бровям можно было понять, что она вот-вот начнет атаку. Едва Гвен набрала в легкие воздуха, как в дверь позвонили, резко и настойчиво. Мгновение спустя Рианнон услышала голос Дороти и усмехнулась про себя.

Дороти ворвалась в комнату, долго обнимала Рианнон, извинилась за то, что пришла раньше назначенного времени, потребовала, чтобы ей рассказали все новости, и выслушала их — по крайней мере молчала и смотрела на подругу, пока та говорила. Такое поведение заинтриговало Рианнон и явно огорошило Гвен, которая заметно сдерживалась, чтобы не воскликнуть, что все подстроено с единственной целью — выставить ее в неприглядном свете, а Дороти ведет себя непорядочно и долго не продержится. Так или иначе, с последним она бы попала в точку: Дороти осушила первый бокал уже через десять минут, второй — еще быстрее. Задолго до конца вечера (но уже после того как Алун, Малькольм и Перси вернулись из паба), она принялась рассказывать всем, а потом только Гвен, об одном племени из Новой Гвинеи, которое строит на деревьях хижины, однако в них не живет; возможно, в далеком прошлом эти дома предназначались для душ предков, а может, и нет. Когда пришло время идти домой, она послушно пошла к двери и минут пятнадцать пыталась выйти, несколько раз повторив, что утром ждет Гвен и Рианнон у себя дома, на чашечку кофе.

— Думаешь, она теперь всегда в таком состоянии? — спросил Алун, когда они с Рианнон раздевались в маленькой спальне для гостей. — Малькольм кое-что рассказывал.

— Наверное, хотя мне кажется, что сегодня она перебрала на радостях, что нас видит.

— Скорее тебя. На меня у нее времени не нашлось. — Он стоял на одной ноге и энергично тряс другой, пытаясь вытащить ее из штанины. — Интересно почему?

Рианнон села на кровать и начала тщательно взбивать подушку, придавая ей форму поудобнее.

— Она была трезвой, когда пришла.

— Просто если выпивать каждый день, образуется что-то вроде критической массы. Достаточно принять совсем немного — и все, с ног долой.

— Вот бедняжка!

— К чертям собачьим таких бедняжек, — произнес нараспев Алун, укладываясь в постель. Он выключил свет, лег и обнял Рианнон, как обнимал всегда, вернее, каждую ночь, когда был с ней. — Это мы бедняжки, нам приходится это терпеть. А больше всех не повезло старине Перси.

— Думаю, он с ней справляется. Я вообще-то хотела сказать, что она, видимо, все понимает. Не пила целый день, хотела быть в нормальном состоянии, когда встретит меня, старую подругу. Наверняка она знает, что обычно напивается. Или нет?

— Какая разница, знает или не знает. Ей все равно, иначе бы не надиралась.

— Скорее всего она ничего не может с собой поделать, слишком поздно.

— Если смогла сдержаться и не пить один раз, значит, может.

Алун довольно долго шмыгал носом, откашливался и кряхтел. Закончив, он сказал:

— Похоже, старушка Гвен тоже не прочь пропустить стаканчик-другой, правда?

— Правда, а раньше вообще не пила. Она сильно изменилась.

— Я, конечно, сужу со своей колокольни, но годы возлияний не могут не сказаться на характере человека. Господи, куда мы с тобой попали? Ладно, зато не соскучимся. В некотором смысле. Вот с тобой, милая, таких проблем никогда не будет. Впрочем, и других тоже. Как отрадно это осознавать!

Через одну-две минуты Алун убрал руки с тела Рианнон и повернулся к ней спиной. Обычно он так не делал.

3

Спустя несколько дней телеканал «Кембрия ТВ» организовал интервью с Алуном в доме, который Уиверы сняли в Педварсенте, бывшей рыбацкой деревушке, а теперь — пригороде, где они рассчитывали обосноваться навсегда. Когда-то от ныне исчезнувшей пристани многочисленные суденышки уходили за устрицами, в изобилии водившимися с восточной стороны до острова Корси, а улов продавался повсюду от Бристоля до Барнстейпла, пока перед Второй мировой войной чрезмерный промысел и загрязнение моря промышленными отходами не уничтожили устричные банки. В прошлом году тут выстроили пристань для яхт, и в Педварсент потянулись хозяева небольших казино и владельцы прачечных-автоматов из Бирмингема и населенных пунктов дальше к северу. Отдыхающие приезжали на выходные по автострадам М-5 и М-4 либо все чаще летали авиатакси, для чего в Суонсете на Корси построили грунтовую взлетно-посадочную полосу. Там, где раньше торговали жареной рыбой с картошкой, маринованными моллюсками, пирогами со свининой и пивом «Троит», теперь предлагали каннелони, паэлью, стифадо, баночное пиво «Фостер», красное испанское вино риоха и, само собой, «Курвуазье» с «панателами», длинными тонкими сигарами.

Все это, за исключением, пожалуй, печальной истории исчезновения устриц, нисколько не трогало Алуна, а уж сегодня — в особенности. Его возбуждало присутствие съемочной группы; перспектива выступить перед камерой радовала куда больше, чем отвоеванное в тяжелых боях право опубликовать в газете статью «Неделя в Уэльсе». Впрочем, пресса тоже необходима, считал он. При зрелом размышлении, без нее не обойтись. Он уже проработал Англию, вытянул из нее все, что мог, хотя никогда и не надеялся стать там вездесущим. А вот в Уэльсе у него такая возможность есть, и, черт возьми, он ею воспользуется!

Дом принадлежал на удивление зажиточному чиновнику из местной жилищной конторы, который со своей женой отдыхал сейчас на Карибских островах, человеку, чья дружба могла бы пригодиться. Алун решил, что съемки в роскошной гостиной тоже неплохой ход, особенно для простых людей. Левацки настроенным педантам наверняка покажется, что вокруг слишком много серебра, стекла и тикового дерева, но они сразу утихомирятся, когда на вопрос о будущих планах он поведает о скором переезде в собственное непритязательное жилище и окинет комнату чуть изумленным взглядом. Алун пока не обдумал маленькие хитрости вроде этой как следует, но он всегда был сторонником тщательной подготовки.

Для начала он решил подольститься к съемочной группе. Конечно, тут требовалось действовать чуть тоньше, чем с Эмрисом в поезде, но Алун чувствовал, что этим ребятам довольно будет и небольшой дозы того, что — пусть и несправедливо — называют валлийской лестью. Пообщавшись с ними, Алун переключился на интервьюера, светловолосого, одетого в бордовую куртку юношу, совершенно непохожего на валлийца и с ходу давшего понять, что сегодняшнее задание для него — повседневная рутина, которой он вынужден заниматься, пока ищет приличную работу подальше отсюда. При других обстоятельствах Алун бы в два счета разобрался с молокососом, однако на сей раз он изо всех сил делал вид, будто ничего не замечает, и даже не пытался понравиться — симпатия либо есть, либо нет.