Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв. - Александр Пресняков

Но надо отметить одну особенность. Ягайло титулует себя «rex Poloniae, supremus dux Litwaniae, heres Russiae». Вотчичем он себя называет по отношению к Руси, как и Ядвига в Галичине. Этот титул скорее всего надо понимать как относящийся к южнорусским областям. Для собственно Литвы, для великого княжества Литовского он — великий князь. И именно отсюда, из великого княжества Литовского в собственном смысле слова, вышла реакция против реального подчинения польской государственности, на которую и оперся Витовт в своем стремлении к независимости.

Первое, и по существу особенно важное исторически, проявление этой реакции не совсем ясно отразилось в источниках. Именно только в современной немецкой хронике находим рассказ о поводе для взрыва. Хроника Посильгэ (Johann von Posilge, ум. в 1405 г., орденский официал) рассказывает, что Ядвига написала Витовту письмо с просьбой милому брату, который должен помнить, как светлый князь, ее господин, король польский назначил ей в вено земли на Руси и Литве и дал их ей, когда она приняла его себе в супруги, и просила она Витовта, чтобы он поступал по-братски с ней и по верности, чтобы он ей доставил определенный чинш с названных земель, который ей давался (бы) ежегодно{35}.

Грамота Ядвиге на вено сохранилась от 1386 г.; в ней читаем о даче ей Ягайлом «occasione dotalicii. dicti vulgariter wyano, terras Cujaviae et Russiae cum earundem omnibus castris, fortaliciis, civitatibus, municipibus, districtibus, villis…»[31] Так как тут Russia стоит рядом с польской волостью Куявией, то, естественно, разумеют под ней Галицию. Но, по-видимому, была сделана попытка более широкого толкования.

Князь Витовт в молодые годы. Литография XIX в. со старинного портрета 

Как бы то ни было, письмо Ядвиги вызвало целую бурю. Витовт снова сближается с немцами, заключая с ними тайное соглашение в 1398 г. На съезде на острове Салине притом «провозгласили русские и литвины Витовта королем на Литве и на Руси». Это известие хрониста совпадает с известием о дошедших до прусского магистра сведениях, что замышляется коронация Витовта в литовские и русские короли. Собрание в Салине, по тому же рассказу, заявило, что «они всегда были свободны, как и их предки, и никогда не платили никакой дани Польше, они и не будут ее платить, а останутся при прежней своей свободе, по старине»{36}.

Это — речь литовской знати. Договор с немцами скреплен следующими лицами: князьями Владимиром Ольгердовичем, в это время уже выведенным из Киева и владевшим лишь Копылем, братом Витовта, Сигизмундом Кейстутовичем, Юрием Васильевичем пинским, внуком Наримунта Гедиминовича, Михаилом Явнутовичем заславским, Александром Патрикеевичем (внук Наримунта) стародубским, Иваном Ольгимунтовичем гольшанским, литвином не Гедиминова рода, Иваном друцким, из русских князей земли Витебской, Ямунтом клецким, литвином не Гедиминова рода.

И рядом с ними стоят бояре (bojaren) — наместники разных городов великого княжества, маршалок двора Витовтова и его маршал конюший среди них. Все имена их литовские: Минигайло, Монивид, Чупурно, Гаштольд, всего 20 подписей.

Витовт в Салинском договоре 1398 г. выступает окруженный небольшой группой подручных князей и правительственной знатью великого княжества Литовского. Имена князей и их владения также не выводят нас за пределы великого княжества, кроме стародубского князя да друцкого, что само по себе не дает еще повода говорить об участии в акте Витовта земель-аннексов{37}.

Конец XIV в. накануне катастрофы 1399 г., года, принесшего общее изменение политического положения, — кульминационный пункт политики Витовта. Выяснив себе его отношения к Ягайле за это время, остановимся на его русских, восточных отношениях. В 90-х годах XIV в. Витовт развивает широкую восточную, русскую политику, черты которой весьма характерны. Ряд ее особенностей позволяет назвать Витовта продолжателем той Ольгердовой политики, цели которой однажды выразились в заявлении, что вся Русь должна принадлежать великим князьям литовским.

Широта русских планов Витовта воплотилась прежде всего в том положении, какое он сумел занять на русском востоке в 90-х годах XIV в., а также в его татарской политике.

Время было тяжелое для Москвы. За Куликовской битвой последовал погром Тохтамыша. Донскому пришлось смириться, принять «лютого посла», собрать «дань великую по всему государству Московскому», выдать хану в заложники сына Василия. Только в 1386 г. удалось княжичу бежать из Орды через Молдавию и литовские земли. Тут он виделся с Витовтом.

К этому времени предание, сохраненное Никоновской летописью, относит его обещание жениться на Софье Витовтовне, — причем тут дело так представлено, что этим Витовт обусловил свое согласие отпустить московского княжича к отцу{38}. Но исполнение этого уговора, как только Василий Дмитриевич стал великим князем московским, и то политическое значение, какое приобрел этот брак в течение первого десятилетия его княжения, показывают, что дело шло о союзе. Острие этого союза могло быть направлено только против татар.

Беглец из Орды, Василий Дмитриевич, видя татарскую силу отброшенной с южной Руси Литвою, легко мог прийти к мысли искать тут опоры против врага, которого не сломило куликовское поражение. К 1390 г., когда Витовт новым союзом с немцами вынудил у Ягайла признание себя правителем Литвы, в столицу орденских владений прибыло московское посольство о сватовстве. Брак был заключен и связал на ряд лет зятя политикой тестя.

Если были у Василия Дмитриевича расчеты на помощь против татар, то они не оправдались. Пока силен был Тохтамыш, его сила давила московскую политику, когда пал Тохтамыш по разгроме Золотой орды Тамерланом в 1395 г., положение уже сильно изменилось и явно выступили опасные для Москвы замыслы Витовта.

В эти-то годы слагается, с другой стороны, своеобразное политическое положение на русском севере: Витовт, князь литовский, правитель Литвы под рукою великого князя литовского, Ягайла, каким он был в это время, развивает энергичную деятельность по расширению своего влияния и прямого владычества в северной Руси, не только не встречая противодействия Москвы, но поддерживая на съездах с московским и тверским князьями, Василием Дмитриевичем и Михаилом Александровичем, свое влияние на них как сильнейшего. Ближайшая цель Витовта — подчинение Смоленска и Новгорода.

В 1395 г. Витовт, воспользовавшись смутами Смоленских Святославичей, явился под Смоленском с войском, «творяся на Темир-Аксака», и, призвав к себе споривших князей как бы на третейский суд, поймал их и послал в землю Литовскую, а в Смоленске посадил своих наместников{39}.

Уцелевший Смоленский Святославич Юрий, который во время этих событий был в Рязани, поднял на Литву Олега рязанского. Но Москва поддержала Витовта.

В том же 1395 г. Василий Дмитриевич с митрополитом Киприяном приехали к нему в Смоленск, и посол московский «отведе» Олега от осажденного им Любутска. Витовт перешел в наступление, пошел к Рязани, попленил землю и «люди изсек», а затем видим «апять его свидание с московским зятем на Коломне, где князь великий воздает ему «честь многу»{40}.

Василий I Дмитриевич и его жена Софья Витовтовна (изображение на Большом саккосе митрополита Фотия, художник Солнцев Ф.Г.) 

Этим Смоленское дело не кончилось. В Смоленске после поражения Витовта татарами на Ворскле поднялась смута: «инии Витовта хотяху, а инии вотчича, князя Юрия Святославича», и Юрий с помощью Олега рязанского занял Смоленск и удержался в нем, заключив с Витовтом перемирие. Когда же в 1404 г. Витовт опять начал с ним войну, Юрий пошел в Москву искать помощи, но великий князь «не прия его, не хотя измените Витовту». Смоленск без него сдался. Витовт водворил там наместников, а «по князя Юрия посла на взыскание», и тот, боясь выдачи, бежал из Москвы в Новгород{41}.

Сходно взаимное отношение за эти годы Литвы и Москвы в делах новгородских. Еще в 1389 г. удалось Ягайлу установить известное влияние в Новгороде. Новгородцы «прияша в честь» присланного к ним Семена Ольгердовича. Как это понималось в Вильно и Кракове, видно из следующей грамоты этого князя:

«Володислав… король польский… поставил нас опекальником мужем и людем Великого Новгорода, и мы тому королю и Ядвизе, королици королевства Польского и с тыми людми Великого Новагорода, какоже долго держим у нашем опеканью, слюбили есмы и еще сим листом слюбуем, иж хочем при них, при коруне королевства Польского пристати»{42}.

Написанная по шаблону иных княжих обетных грамот, эта грамота обличает своеобразие сложившихся отношений словами «какоже долго держим у нашем опеканью» и не дает основания говорить о каком-либо присоединении Новгорода к великому княжеству Литовскому или короне Польской: договор обусловленный и временный. Этим, вероятно, объясняется та странность, что латинский ее противень совсем не называет Новгорода и поминает лишь о верности Семена Ольгердовича со всеми его землями, владениями и людьми.