Суд и ошибка. Осторожно: яд! (сборник) - Энтони Беркли

Фарроуэй меж тем, некоторое время разглядывавший ковер, поднял глаза на зятя, буквально поднял, поскольку последний был выше его дюйма на четыре, не меньше, этакая белокурая, кудрявая помесь Аполлона и гребца из студенческой команды, на взгляд мистера Тодхантера, красивая почти до непристойности.

– Джин говорила, когда вернется?

Молодой человек не повернул головы, отсутствующе глядя в окно.

– Я ее не видел, – отозвался он. Прислонясь к каминной полке, он курил с видом столь отчужденным, что эффект это имело почти вызывающий.

Даже мистер Тодхантер, отнюдь не отличавшийся проницательностью, понял, что здесь что-то не так. Эти двое держались почти как враги. И кем бы ни была неведомая Джин, женой или дочерью Фарроуэя, странно, что его зять так раздражается, когда упоминают ее имя.

Раздражение передалось и Фарроуэю.

– Что, Винсент, на фирме дали вам выходной? – осведомился он с резковатой ноткой в его обычно негромком голосе.

Молодой человек смерил его надменным взглядом.

– Я здесь по делу.

– Вот как? Что, «Фитч и сын»? – Сарказм прозвучал почти оскорбительно.

– Нет. По частному делу, – ледяным тоном ответил молодой человек.

– В самом деле? В таком случае воздержусь от расспросов. А мы с мистером Тодхантером…

– Ну ладно, – грубо перебил его зять. – Я все равно собирался уходить.

Коротко кивнув в направлении мистера Тодхантера, он тяжелым шагом вышел из комнаты. Фарроуэй вяло упал в кресло и вытер лоб. Мистер Тодхантер, смущение которого росло с каждой минутой, не нашел ничего лучше как заметить:

– На редкость красивый молодой человек.

– Винсент? Да, пожалуй. Он инженер, служит в «Фитч и сын». Большая компания, что-то там со стальными конструкциями. Железобетон – кажется, это так называется. Ума не палата, но в своем деле толков. Он женат на моей старшей дочери. – Фарроуэй снова вытер лоб, словно эта биографическая справка лишила его последних сил.

От необходимости отвечать мистера Тодхантера избавила чрезвычайно хорошенькая горничная, изящество которой подчеркивал почти опереточный наряд: чересчур короткая, пышная юбка из черного шелка, крошечный, перегруженный оборками фартук, а в волосах – замысловатая кружевная наколка.

– Чай, сэр, – войдя, объявила она с неприкрытой дерзостью в голосе.

– Спасибо, Мари, – безжизненно отозвался Фарроуэй, но когда горничная направилась к двери, добавил: – Да, Мари, я жду звонка из Парижа. Если позвонят, доложите немедля.

– Слушаюсь, сэр! – Девушка выпорхнула из комнаты.

Мистер Тодхантер ждал, что на пороге она сделает антраша, но не дождался.

– Надеюсь, я буду иметь честь познакомиться с вашей женой? – решился спросить он.

Фарроуэй взглянул на него поверх чайника.

– Моя жена дома.

– Дома?

– На севере. Мы живем в Йоркшире. Я думал, вы знаете, – тусклым голосом произнес Фарроуэй, механически разливая чай. Похоже, уход греческого бога поверг его в хандру. – С молоком и сахаром?

– Один кусочек сахара, поменьше, пожалуйста, потом налейте заварки, а потом совсем чуточку молока, – четко указал мистер Тодхантер.

Фарроуэй растерянно посмотрел на поднос.

– А я уже налил заварки… что, так неправильно? – Он неуверенно посмотрел на колокольчик, не вызвать ли горничную, чтобы принесла чистую чашку.

– Ничего, не беспокойтесь, так тоже можно, – вежливо заверил мистер Тодхантер. Однако его мнение о Фарроуэе, которое неуклонно снижалось с тех пор, как он вошел в эту комнату, упало еще на пару дюймов. Человек, который обольщается, что в чашку сначала наливают заварку, а уж потом кладут сахар, даже хуже человека, который позволяет жене застилать пианино вышитой дорожкой и наряжать горничную как хористку из кабаре. – Нет, – продолжал он с деланным оживлением, – я не знал, что вы живете на севере. Значит, этот лондонский дом – ваше временное пристанище?

– В некотором роде. – Фарроуэй как будто сконфузился. – Видите ли, это квартира не моя, вернее… словом, я пользуюсь ею, когда бываю в Лондоне. Скажем так: у меня есть здесь спальня. Понимаете, мне приходится довольно часто сюда приезжать. По делам… и так далее. И обе мои дочери постоянно живут здесь, в Лондоне.

– Ах вот оно что! – покивал мистер Тодхантер, гадая, с чего это Фарроуэй вздумал оправдывать перед ним, малознакомым ему человеком, свою необходимость приезжать в Лондон.

– Моя младшая дочь, видите ли, еще не замужем, – с неожиданным пылом продолжил тот. – Я решил, что время от времени за ней нужно приглядывать. Жена согласна со мной.

– Вот оно что, – повторил мистер Тодхантер. Недоумение его возрастало.

– Ну, вы же знаете, театр… – неопределенно проговорил Фарроуэй и рассеянно откусил от тонкого, словно вафля, ломтика хлеба с маслом, которым только что с чувством размахивал.

– О, ваша дочь играет в театре?

– Фелисити? Нет, не думаю. Точнее говоря, не знаю. Раньше – да, играла, но, кажется, ушла… Сказала мне, что хочет уйти, когда я в последний раз ее видел. Но это было уже довольно давно.

Не будь мистер Тодхантер так хорошо воспитан, он вытаращил бы глаза. Теперь он ничуть не сомневался, что имеет дело с умалишенным, а он с такими иметь дела избегал. В нарастающей тревоге он даже взял с блюда маленький кекс, покрытый сахарной глазурью, хотя кексы с глазурью грозили ему несварением. Только он стал подумывать, под каким предлогом лучше уйти, как Фарроуэй вдруг резко переменил тему:

– Кстати, вы заметили ту маленькую картину маслом, которую выставили сразу после большого Лоуренса? Ее приписывают одному из ван Остаде, но, по-моему, это совсем не их стиль. Я бы не удивился, если б оказалось, что это ранний Франс Хальс. Я чуть было не принял участие в торгах. И принял бы, если б мог себе это позволить.

Временное прояснение, решил мистер Тодхантер и поспешил поощрить собеседника.

– Помню, помню! – сказал он, погрешив против истины. – Постойте-ка, за сколько ее продали?

– За двадцать четыре фунта.

– Ах да, конечно. Очень любопытно. Да, вполне возможно… – Про себя мистер Тодхантер удивился, что человек с доходами Фарроуэя сомневается, что может себе позволить отдать двадцать пять фунтов за картину, но задерживаться на этой мысли не стал, чтобы не дать разговору сбиться с разумной темы.

На протяжении десяти минут они обсуждали произведения искусства. Фарроуэй оказался ценителем знающим и опытным. Хандру его как рукой сняло, речь стала точной и выразительной. Затем откуда-то послышался перезвон, и Фарроуэй навострил уши.

– Похоже, это мне, – заметил он.

Вскоре на пороге возникла горничная из оперетки.

– Париж на проводе, сэр! – ослепительно улыбнувшись, объявила она и кокетливо взмахнула подолом почти несуществующей юбки, – жест, который в равной мере мог адресоваться и мистеру Тодхантеру. Тот скромно отвел взгляд, его собеседник извинился и вышел. Если что и пугало мистера Тодхантера и отталкивало его, так это кокетливые авансы со стороны прекрасного пола. К счастью, на его долю их выпадало не много.

Оставшись в одиночестве, мистер Тодхантер провел ладонью по своей веснушчатой лысине и протер пенсне, гадая, что лучше, дождаться хозяина или сбежать, пока путь к двери открыт. Преимущества второго решения были очевидны, но природное любопытство (а природа наделила мистера Тодхантера изрядной его долей) призывало его остаться и снова направить разговор на частную жизнь Фарроуэя, поскольку то, что жизнь эта необычно занимательна, было очевидно так же, как блеск отполированной лысины мистера Тодхантера. И полминуты не прошло в таких размышлениях, как их прервали голоса за дверью той комнаты, где находился мистер Тодхантер.

Хлопнула тяжелая дверь, скорее всего входная, и низкий женский голос произнес холодно и размеренно:

– Я плачу вам за то, чтобы вы открывали дверь сразу, Мари, а не заставляли меня ждать на пороге.

3

Мистер Тодхантер не постеснялся приставить костлявую ладонь к уху. Голос, даром что низкий, показался ему столь неприятным и резким, что любопытство взыграло.

Ответа горничной он не расслышал, но следующая реплика новоприбывшей дамы прозвучала вполне отчетливо:

– Телефонные разговоры мистера Фарроуэя меня не интересуют. Должна напомнить вам, Мари, что вы служите у меня, а не у мистера Фарроуэя. В последнее время я заметила, что вы этого, видимо, не понимаете. Сделайте одолжение, не заставляйте меня напоминать вам об этом еще раз. – Горничная почтительно извинилась вполголоса, вслед за чем мистер Тодхантер услышал раздраженное: – Джентльмен? Какой еще джентльмен?

И не успел мистер Тодхантер и пальцем пошевелить, как дверь распахнулась и обладательницу неприятного голоса внесло – другого слова не подберешь – в комнату. Мистер Тодхантер торопливо поднялся на ноги.

Это было создание воистину великолепное – высокая стройная темноволосая женщина, элегантно и роскошно одетая, умеющая носить меха. Одного этого хватило бы, чтобы выбить мистера Тодхантера из колеи, а она к тому ж еще и взирала на него холодно, враждебно и вопросительно; но окончательно добило его любопытное свойство глаз этой дамы. Темно-карие, большие, сияющие, они были даже прекрасны, но, на вкус мистера Тодхантера, определенно великоваты. Виделось в них что-то наглое, почти бесстыжее, а хуже всего было то, что они неудержимо притягивали к себе блекло-голубой взор самого мистера Тодхантера.