Камень богини любви - Елена Арсеньева

– Ага, конечно, я помню, – кивнула Алёна, но вдруг спохватилась: – Как «Зергут»? Вроде же был «Визард»?

– Алёна, ты опять все перепутала, – сокрушенно вздохнула Зоя. – Какой «Визард»? Мы с самого начала собирались в «Зергут»! Это очень приличный пивной клуб.

«Пивной клуб?!» – чуть не возопила наша героиня, которая ненавидела пиво, но вовремя прикусила язык: дареному коню… и все такое.

– Я помню, что ты терпеть не можешь пиво, – хихикнула догадливая Зоя. – Но вино там тоже хорошее. А мясо – только что поджаренное прямо на твоих глазах…

Алёна усмехнулась невыносимым приколам русского языка, но углубляться в любимую лингвистику не стала, просто дала слово, что ничего не перепутает и ровно в восемь будет в «Зергуте», простилась с Зоей – и очень кстати вспомнила, что на день рождения надо приходить с подарком.

Глупо, конечно, но Алёна многие дела оставляла напоследок. Повелось это с тех времен, как она, еще в студенчестве, готовилась к экзамену в последнюю ночь. Да так и осталось пожизненно: романы свои она тоже дописывала в последние часы и даже минуты, зная, что там, в Москве, в любимом издательстве «Глобус», ее уже поминает злым, громким словом редактор, у которого срывается план из-за несобранной, ленивой, необязательной писательницы Дмитриевой…

Алёна подумала, что искать подарок – это вам, товарищи, не романы писать, надо подойти серьезно. Зою она очень любила – и за ее лучшие, как принято выражаться, человеческие качества, и за то, что она была, так сказать, личным косметологом Алёны Дмитриевой, которая свою уникальную красоту лелеяла весьма трепетно и не жалела на это никаких денег – в тех пределах, понятно, какие ей отпускали издатели. Зоя была женщина практичная и романтичная враз. Ну, практичные подарки ей всегда дарят Коля с Надей, старинные друзья семьи, а вот романтичные оставались как бы привилегией писательницы Дмитриевой. А что может быть романтичней красивой бижутерии? Да ничего!

Алёна мысленным взором окинула окрестности. В «Клеопатру» идти нет совершенно никакой охоты, вдруг нарвешься на неприятную продавщицу, как ее там звали… Раиса Федоровна, кажется. О, в «Шоколаде» на втором этаже есть отличный отдельчик бижутерии в стиле Сваровски, только еще лучше! Алёна мигом собралась, прикинула время – вполне можно успеть сбегать на шейпинг, потом поискать себе какую ни есть новенькую одежонку для выхода в свет – мероприятие для нашей героини отнюдь не частое! – и на возвратном пути зайти в «Шоколад» за подарком, – и выбежала из дому.

Первое, что она услышала, войдя в зал, был вопрос Анжелы:

– Ну что, нашли свой браслет?

Ну вот, разве тут забудешь…

Хотела Алёна того или нет, но воспоминания об этой загадочной истории не шли из головы и изрядно отравляли удовольствие от любых занятий. Следовало смотреть на монитор, следить за тем, как правильно отводить в сторону ногу, чтобы на бедрах не образовывались ужасные «уши», а Алёна вместо этого (может, потому, что никаких «ушей» у нее отродясь не водилось нигде, кроме как на законном месте, в смысле на голове) оглядывалась, прикидывая, как мог свершиться странный и совершенно уму непостижимый обмен. Следовало смотреть на монитор, следить за тем, как правильно поднимать ногу назад, чтобы усиленно работали ягодичные мышцы, а Алёна вместо этого (может, потому, что с означенной частью тела у нее тоже было все вполне очаровательно) косилась на лица женщин, которые махали ногами и руками, неотрывно глядя на мониторы. Неужели кто-то из них?..

В общем, сказка про белого бычка. Она была бы, возможно, даже забавной, если бы не гибель ювелира. В какие же игры заигрался симпатичный парень? Данила говорил что-то о каких-то золотых побрякушках. Может быть, левый товар мастырили, а потом пускали в продажу? Скорее всего, так и есть. «Золотые побрякушки» – это, наверное, какие-нибудь цепочки, серьги, браслеты…

Браслеты! Ну снова, хочешь не хочешь, а думается: зачем, зачем, зачем был подменен Алёнин браслет? И ведь им занимался погибший ювелир… Правда, смастырить там ничего было просто невозможно, кому надо латунь подделывать, однако…

Просто совершенно ничего не шло в голову, никакой догадки, кроме того, что жил на свете маньяк, собиратель «волосатиков», и до того мечтал иметь в своей коллекции камень с золотистыми волосами Венеры, что в лепешку разбился ради того, чтобы заменить его на бороду Магомета.

Всякое бывает. Вообще тут много о чем было подумать… и Алёна думала, думала…

Внезапно какой-то ужасный звук, воющий и скрежещущий, раздался над ухом. Алёна вздрогнула, замерла, прижав к груди сумку… изумилась, почему у нее в руках сумка, когда идет тренировка, и обнаружила, что находится уже не в спортзале, а на улице, а точнее, в центре проезжей части одной из самых шумных и буйных магистралей: Большой Покровской, но не той части, которая проходила по историческому центру города и была непроезжей, а той, что выше площади Горького и изрезана четырехполосным трафиком. И вот сейчас этот непростой трафик замер, чтобы писательница-детективщица Алёна Дмитриева не лишилась жизни в дорожно-транспортном происшествии. Ужасные звуки были не чем иным, как визгом тормозов и ревом клаксонов, которыми водители прокомментировали ее гениальную рассеянность.

Ведь получилось что? Она, балда такая, настолько утонула в своих мыслях, что даже не заметила, как закончилось занятие, как она переоделась (не забыв, заметьте, надеть часы и пресловутый браслет с бородой Магомета!), вышла из шейпинг-зала и направила свои стопы, куда глаза глядят… вернее, ничего перед собой не видя, повинуясь, наверное, инстинкту, который ведет в темноте птиц… если птицы вообще летают по ночам, конечно. Ну и куда же привел ее этот самый инстинкт?

Алёна поскорей добралась до тротуара и попыталась сориентироваться во времени и в пространстве. Если со временем дело обстояло еще так-сяк (после окончания тренировки минуло каких-то десять минут), то насчет пространства все не выглядело так уж благостно. Оказывается, Алёна сейчас стояла на перекрестке улиц Большой Покровской и Крупской (ну да, а как же обойтись в Нижнем Горьком без Надежды Константиновны!), а впереди, на расстоянии небольшого квартала, простиралась улица Арзамасская.

«Я, в общем, адреса точно не знаю, но это почти как раз на пересечении Арзамасской и Крупской. Там напротив перекрестка тропинка между домами, как бы к Ильинке ведет. Проедешь во дворы – ну и второй дом налево, главная примета – чердачное окошко досками перезаколочено, первый этаж», – вдруг вспомнилось ей.

Батюшки-светы! Это место, которое Константин описывал Даниле в магазине. Ну а Алёна Дмитриева здесь зачем? Какая неведомая сила привела ее сюда? Может, та штука, которая называется интуицией и которая у нашей героини сверх неприличия развита? Правда, срабатывает она порой весьма некстати, вот как сейчас, например. Притащиться к заброшенным улицам, заваленным просевшими, неуютными сугробами, к этим скопищам старых-престарых домишек, до которых еще не добралась вездесущая рука городских бизнесменов, делающих колоссальные деньги на строительстве, – притащиться, даже не ведая, по какой причине…

Ну ладно, раз уж пришла, надо ситуацией воспользоваться. Времени до вечеринки вагон и маленькая тележка, чтобы и здесь прогуляться, и в магазины зайти.

Алёна «прогулялась» по тропинке, о которой говорил Константин. Это оказалась вовсе даже не просто тропинка, а, как явствовало из единственной таблички, переулок Клитчоглоу. Кто такой этот Клитчоглоу, чем знаменит, почему в честь него понадобилось называть переулок, да еще такой крохотулечный, Алёна не имела ни малейшего представления, да и не слишком была этим озабочена. Может, очередной пламенный революционер, а может, и нет.

Она с особым вниманием поглядела на второй дом налево, с забитым чердачным окошком. Именно на нем, кстати, и висела табличка с названием. Дом как дом, под стать собратьям своим, утонувшим в дворовых сугробах, столь же мифологической, почти нереальной вышины, как и уличные. Из сугробов торчали невзрачные сараюшки и бесколесный, с выбитыми окнами «пазик». Сиденья его были завалены снегом – так же, впрочем, как и крыши домов, и навесы над дверьми и над входами в подвалы. Конец зимы – картина вообще не вдохновляющая, особенно в серый денек, особенно когда ветерок пробирает, но здесь, в этом не то городском, не то деревенском уголке, носившем на себе отчетливое клеймо бытовой заброшенности и общей социальной усталости, совсем уж уныло. Неудивительно, что Алёна поспешила уйти восвояси, пока не промочила ноги. А шанс такой имелся – то и дело она съезжала с наскольженной тропинки в рыхлые предвесенние сугробы и проваливалась в них чуть не по колени, а однажды едва не угодила ногой в низенькое, почти утонувшее в снегу окошко: виднелась только верхняя его часть. Недовольно колыхнулась грязно-белая, в тон сугробам, занавеска, прикрывавшая окно до половины – и в этой, с позволения сказать, хоромине кто-то обитал! – но Алёна успела смыться прежде, чем занавеска отдернулась и появилась физиономия возмущенного хозяина. Можно себе вообразить, каким лексическим запасом он будет оперировать – в таких-то декорациях! Да, если вспомнить женщину, о которой говорил Константин, надо быть в самом деле очень скупой, патологически, чтобы обитать здесь, имея хорошую квартиру в хорошем районе. Тут все не просто заброшенное, но даже какое-то криминальное… хотя можно представить, как великолепно цветут в мае эти старые, покривившиеся груши и яблони да эта полуобломанная сирень (сирень, как известно, чем сильней ломаешь, тем это ей больше на пользу), как щедро вьется летом по серым щербатым заборам хмель и какие невероятные золотые шары и космеи буйно желтеют и розовеют там и сям, притулившись к полинялым дощатым стенам!