Crazy - Бенджамин Леберт

Сегодняшних событий для меня как-то многовато: вместо того чтобы спать, лез по пожарной лестнице, пил все, что горит, немного потрахался и стал взрослым. На одну ночь вполне достаточно. Тут, я думаю, вытошнило бы любого. Встаю, вываливаюсь в предбанник. На пижамной куртке видны коричневые пятна. Плевать. Так и так никто не заметит. На кафельном полу лежит желтый презерватив. В нем белая жидкость. Ее хорошо видно. Думаю, утром кто-нибудь порадуется. Может быть, Мален. Может быть, воспитательница. Выхожу в коридор. Вижу на стене множество фотографий. Фотография Мален и фотографии всех остальных. Прислушиваюсь к шуму своих шагов. Я один. Никто не поможет. Стою перед комнатой номер 330. Комната Мален. Ничем не примечательная деревянная дверь с обыкновенной латунной ручкой. Нажимаю на нее.

7

Какими словами можно описать жизнь в интернате?

Тяжелая? Скучная? Напряженная? Мне приходит в голову слово «одиночество». Я чувствую себя одиноким. Хотя ни на минуту не остаюсь один. Возьмем самый обычный день: просыпаюсь в 6.30. В дверях стоит воспитатель Ландорф. «Пора», — говорит он.

Медленно поднимаю голову. Смотрю на Яноша. Видны только растрепанные волосы. У нас еще полчаса времени. Янош хочет использовать их для сна. По утрам он никогда не умывается. Я встаю. Беру мешочек с туалетными принадлежностями. Еле передвигая ноги, тащусь по Развратному коридору. Завтрак в 7.15. Булочки, «Нутелла», йогурт. Занятия начинаются в 7.45. Сначала только зубрежка. Полчаса торчишь на месте и зубришь. У них это называется силентиум. Такая фишка бывает только в интернате. Обычно народ спит, спрятавшись за приподнятую книгу. Иногда книга падает. Не повезло. Потом обычные уроки. Шесть штук в день. Включая субботу. Большая перемена после второго урока и маленькая после четвертого. Народ достает бутерброды из заначенных в столовой. К этому времени вкус у них отвратительный.

В 13.15 обед. Что дают — можно прочитать перед входом в столовую. Чаще всего рис с каким-нибудь соусом. Раз в шесть недель дежурство по столовой. Тогда приходится носиться между столами, пока остальные едят. Накрывать и убирать со стола. Когда все поели, наступает твоя очередь. Ешь с персоналом на кухне. После обеда свободный час. Потом время для домашнего задания. И ужин.

Два часа свободного времени. Вечерний туалет. Сон. Отбой для тех, кому исполнилось шестнадцать, в 22.30.

Какими словами можно описать жизнь в интернате?

А я здесь уже четыре месяца.

* * *

Вхожу в комнату Троя. В открытое окно падает слабый свет. Занавески колышутся на ветру. Их тени танцуют на потрескавшемся паркете. Пол серый, унылый. На дырявой стене пара постеров. Ужасы Второй мировой войны. Кричащие дети. Разбомбленные города. Отчаявшиеся солдаты. Рядом висят газетные статьи про SS. Смотрю на отвратительные рожи. Геббельс. Геринг. На стене краской, напоминающей кровь, написано следующее изречение: Is this the way life’s meant to be?[3] Одна буква перетекает в другую. И все равно их легко прочесть. Кровать в комнате одна. Стоит посередине. Подушка и одеяло скомканы. На них сцены из фильма «Сердце дракона». Огромный огнедышащий дракон сражается с рыцарем Круглого стола. Надпись: We will always succeed![4] Письменный стол справа у окна; на нем много всякого барахла, в основном книги, цветные карандаши и фотографии. На подоконнике пачка рисунков. Сплошь голые тетки с большими грудями. Я здесь еще ни разу не был. Мне немного стыдно. Делаю еще один шаг вперед. У левой стенки шкаф, под завязку забитый книгами. Сам Трой стоит перед шкафом и как раз в этот момент вытаскивает одну из книг. Стивен Кинг, «Отчаяние». Книга — улет. Я ее знаю. Про автора романов, который попадает в автомобильную катастрофу. В результате он оказывается у помешанной бабы. Она его мучает. Отбивает ему ногу и тому подобное. Она говорит, что является его страстной поклонницей и он должен написать книгу для нее. А если он этого не сделает, то умрет. Все очень просто. Книга шикарная. В своей старой школе я предложил читать ее на уроках немецкого. За это поимел «неуд». А читали мы «Огонь души». Вот уж мура так мура. Я так ничего и не понял. Ни одного слова. Насколько я помню, мы читали только такие книги, в которые я никак не мог врубиться. Все авторы говорят сплошными загадками. Почему бы им не писать для сборников викторин? Может быть, сам я не семи пядей во лбу. Какая разница! Подхожу к Трою. Сажусь к нему на кровать. Естественно, на самый краешек. Я не собираюсь нагонять на него скуку. Его лоб недовольно морщится. Трой приподнимает «Отчаяние» повыше. Обложка зеленая. Надпись серебристая. Когда падает свет, она начинает светиться. Писатель явно освободился от всяких забот. Нет у него больше никаких проблем. У Стивена Кинга на счету в банке миллионы. Плевать ему, что у его сына по математике. Жизнь продолжается. Он пишет книги. Счастлив. Я думаю, что хорошо быть Стивеном Кингом. Недавно у меня опять были две контрольные. Скорее всего, обе написаны ужасно. Мне их еще не вернули. Одна по математике, вторая по немецкому.

В последнее время все действует мне на нервы.

Кровать, на которой я сижу, очень мягкая. Я бы с удовольствием поспал. Мне это крайне необходимо. Сегодня ночью мы опять шлялись. Были внизу, возле столовой. Немного покурили. Немного потрепались. Были немного счастливы. Янош сказал, что в будущем мы должны повторять такие вылазки почаще. Но я не думаю, что это полезно. Ведь каждому требуется хоть немного сна. Я оглядываюсь. Комната действительно крошечная. Нравится ли она Трою? Не знаю. Отклоняюсь назад. Смотрю на часы. 17.30. До ужина еще час.

— Трой, что ты делаешь?

— Ничего.

— Но ведь должен же ты что-то делать!

— Нет, не должен.

Чуть-чуть поворачиваю голову. Провожу рукой по волосам. Трой все еще сидит рядом. Прямо у его лица замерла муха. Но он не пытается ее отогнать. Не теряет спокойствия. Глаза бегают. Он кашляет.

— Почему ты один, Трой? — я делаю еще одну попытку. — Почему ты все время стараешься остаться один?

Глаза Троя устремлены в даль. В нем идет внутренняя борьба. Такие вопросы ему задают редко. И отвечать на них приходится тоже редко. Откашливается.

— Я не такой как все, — отвечает он глубоким голосом, — просто другой. Но людям не нравятся те, кто на них не похож. Вот так. Люди не обращают на меня внимания. Я им не нравлюсь. — Трой смотрит на меня. Ресницы подрагивают. Губы сжимаются. Впервые я слышу, чтобы он так разговаривал. Глаза смотрят по-доброму.

— Но ведь мы же тебя любим, Трой! — Я глажу его по руке. — Мы все тебя любим.

— Вы регистрируете мое наличие. Но не любите. Вы берете меня с собой просто потому, что должны брать меня с собой. Например, для транспортировки пива. Или чтобы ругаться. Яношу всегда нужен кто-нибудь для ругани.

— Но ведь ты же наш. Как Флориан или толстый Феликс. Ты один из нас. Герой, как сказал бы Янош. Нам бы тебя не хватало.

— Я не герой. На меня никто никогда не обращал внимания. Я же писаюсь. Сам посмотри!

Он медленно отодвигает покрывало с драконом. На льняной простыне большое пятно.

— По ночам все время так. Я писаюсь в кровати. Почему — понятия не имею. И никто не понимает. Поэтому я лучше один. Когда человек один, его никто не может обидеть.

Трой встает. Подходит к окну. Стоит там. Потом возвращается к кровати. Садится.

— Ты когда-нибудь боишься? — спрашивает он. — Не экзамена. И не воспитателя. Я имею в виду, ты когда-нибудь боишься по-настоящему? Ты знаешь, что такое бояться жить? — Трой сглатывает. Наклоняется вперед.

— Жить — это и значит бояться, — отвечаю я. Мне становится неприятно. В общем-то, я никогда об этом и не думал. Но, наверное, это так и есть. — Так и должно быть. Сам не знаю почему, но почему-то так и должно быть! Может быть, все дело в том, что иначе люди наделали бы бог знает каких глупостей. Ведь у них не было бы страха.

— Но разве так должно быть всегда? Я больше не хочу бояться. Все происходит так быстро. Я не поспеваю. И боюсь.

— Ты прав, Трой. Все происходит слишком быстро. Почему мы не имеем права подождать? Просто посмотреть? Отмотать ленту назад?

— Видимо, потому, что жизнь — это не видик, — в голосе Троя слышен страх.

— А что?

Трой начинает нервничать. Проводит рукой себе по глазам. На лбу у него выступает пот. Он глубоко дышит.

— Жизнь — это… — Он запинается. Дрожит. Раскачивается из стороны в сторону. Муха улетает наконец от его лица. Ищет местечко поспокойнее. Стул. Или стол. Ползет вперед.

— Жизнь — это?..

— Жизнь — это когда все время писаешь в кровать, — выдавливает он наконец.

Заплакал. Слезы ползут по его щекам. И глаза полны слез. Он всхлипывает. Я придвигаюсь к нему поближе. Я же этого не хотел. Осторожно провожу рукой по его спине.

— Бог мне не помогает, — всхлипывает Трой, — просто не помогает. Сытый и довольный сидит там, наверху, и не помогает мне. — Трой закрывает лицо руками. Наклоняется вперед. Плачет. Слышны его тихие стенания.