Lied uber dich (СИ) - Емельянов

новой темницей, которую она разделит с ребёнком и рыцарем. — Скажи мне, скажи!

Хранитель тяжело выдохнет, принимая сидящее положение, позволит той голову на своих коленях устроить и зароется пальцами в сапфировые пряди, хитро на девушку поглядывая. Да, он знает, беременными слишком тяжело, знает, что всё это не закончится, а наличие ребёнка едва ли удержит бывшего капитана от попыток покинуть это место. Не факт, что она сама примет новорождённого, не попытается от него избавится, как избавлялась от лишних свидетелей и врагов города ветров. Он всё понимает, а потому молчит, осторожно обволакивая своим запахом, совершенно для успокоения и убаюкивания не предназначенным, но порою вонь, причиной которой являлась тревога и замешательство девушки стояла невыносимая, и ладно, если бы это било лишь по рецепторам. Тревога чёрной кошкой скреблась под рёбрами, заставляя порою жалеть о сделанном. Да, Ирмансула больше нет, но… Ему было совсем необязательно ради этого совершать столько ненужных побочных действий. Ради этого не стоило вредить принцессе, насильно забирая ту в колыбель большей части её кошмаров, не стоило оставлять той ребёнка и бросать огромные силы на то, чтобы удержать Альберих подле себя… Он не может оправдаться уничтожением чёртового дерева лишь потому, что… Он сделал всё это специально. Не в попытках защитить принцессу от ордена бездны или рыцарей, если те прознают её секрет. Не из-за желания сохранить в целости и без этого бессмертную надежду падшей цивилизации, вовсе нет… Всё гораздо проще, он желал обладать…

Обладать раскрывшимся цветком, что оказался прекраснее всех ожиданий, обладать чужим сердцем, словно нарочно в руки человека, который в нём не нуждался отданным. И расплываясь в спокойной улыбке, он треплет девушку по волосам, понимая что его сложности только начались, ведь…

Жизнь под небом не идёт ни в какое сравнение с существованием в руинах былого величия, почти оборвавшем ей крылья в далёком детстве. Кэйа выросла, но кажется… Все страхи из темницы никогда не оставляли её… Ни в день, когда она оказалась бастардом Рагнвиндров, ни в день злополучной драки, ни в повседневной жизни. И он понимает, она боялась не зря. Она снова заперта, но цепи теперь их связь, а наказание ребёнок, от которого будет проблематично избавиться. Он выдыхает, шепча той о своей любви. Он будет любить её, даже если она его ненавидит, ведь в какой-то мере… Он ведь к этому шёл, намеренно подходил ближе и в итоге…

Шумно выдохнув, он глубоко вдыхает, понимая что больше отступать некуда. Кэйа не угомонится не узнав ответа. И сглатывая, он мысленно считает до трёх, скорее готовя себя к очередному признанию, нежели её. Как много раз он сказал ей это? Ещё больше ругал себя за сделанное. Да, принцессу необходимо было вытаскивать, да, он бы так или иначе навредил бы ей, в отчаянном желании спрятать её от бездны, но, честное словно, изначально он и думать не смел о том, что в конечном итоге сделал. Да, затянувшийся порыв, вызванный бесчисленным множеством факторов спихнул чужую веру в него в самую глубокую бездну, да, он сделал это почти что специально, ведомый низменными инстинктами, и сейчас, совершенно чётко осознавая то, насколько большую ошибку он совершил, рыцарь оставляет осторожный поцелуй на её виске, зарывается пальцами в синеву волос, мягко проводя по голове, она сейчас не уснёт, будет выспрашивать, почему он сделал ей больно, зачем лишил какой-либо возможности жить счастливо, с какой целью в груди её зияющую дыру оставил, и ему бы заткнуть её, попросить успокоиться, да только что-то под рёбрами шипит, шепча о том, что он виновен, что это из-за него она страдает, что вины Рагнвиндра здесь нет, он даже не прикасался к ней…

— Конечно люблю, милая… — на выдохе ответит Дайнслейф, продолжив гладить девушку, он прикусывает губу, понимая, что сейчас она начнёт, стискивает зубы, но вместо запаха горечи, почти истаявшего в течении чужой беременности, он чувствует спокойствие, едва устойчивое, рискующее в любой момент исчезнуть, но это заставляет его вскинуть брови, особенно, когда супруга кое-как перевернётся на спину, зажмуривая глаза и тихо вздыхая, вцепится в руку его.

— Когда это всё закончится… Мы ведь выйдем под звёзды? — она говорит это тихо, словно смирившись со всем, словно приняв его как защитника. — Кем бы эта дрянь ни была, мы ведь не станем растить её здесь, правда, Дайн?

Дайнслейф скривится от чужих слов. Кэйа приняла его, но ребёнок кажется ей абсолютно чужим. Она столько раз просила его пронзить живот мечем, так, как он умеет, одним-единственным ударом, чтобы ему оставалось лишь подлатать её… Тогда, обычно успокаивать было бессмысленно, он прикрывал глаза, давая той цепляться за свои плечи и кричать, давал, потому что осознавал чужое отчаяние, понимал, что её совершенно не волновали.

— Конечно… — спокойно отвечает он, зная, что как бы ему того ни хотелось, им придётся выбраться, едва волнения успокоится, орден совершенно точно нагрянет сюда, да так неожиданно, что он едва ли успеет хоть что-то сделать. — Да, мы выберемся на поверхность, едва ты оправишься после родов…

Принцесса в его руках успокоится, щекой прильнув к его руке. Это так странно и безумно приятно. Ему хочется верить в то, что она признала его, а не влияние положения, заставляющее льнуть к тому, кто защитит, кто будет рядом и желательно ласков… И улыбка расползается по его лицу, когда он осторожно перекладывает её в постель со своих коленей, целует в щеку, едва услышав тихий вздох, а потом укладывается рядом, позволяя той голову у себя а плече уложить. Это так просто, видимо, сейчас у неё уходит слишком много сил на нежеланного ребёнка, которого она каждый вечер шепотом обещает растерзать, избавиться, искалечить…

— Как думаешь, они ищут меня? — шепотом спросит она, утыкаясь носом тому в ключицу, запах мака и перца ей не нравится, но выбирать не приходится… — Должны же в ордене озаботиться тем, куда делся их капитан?

— На поверхности прошло чуть больше недели, милая, когда мы выйдем на поверхность, пройдёт не больше двух… — он понимает, что она волнуется, что хочет вновь стать рыцарем, обрывать жизни, и быть обожаемой, он уже понял насколько сильно та ненавидит одиночество, как дрожит, стоит ему хоть на секунду отстраниться от неё, он вздыхает. — Но надолго мы там не задержимся, максимум, на неделю, чтобы переждать происки ордена…

Она всхлипнет, сжав руку в кулак, но смолчит, сожмёт зубы, а после мазнёт носом по чужому плечу.

— Я тебя укушу… Интересно, привяжет ли тебя это ко мне? — она лизнёт чужое