Хищник (ЛП) - Мэнн Марни

Я еще раз улыбнулась ему. В этот раз немного наклонила голову и посмотрела на него из-под прикрытых век.

— Допивай. Я готова ко второму заходу.

Пока он смотрел на мою грудь, я передвинула руку с бокалом в угол кабинки и вылила большую часть на пол. Ковер был темный, освещение тусклым, а Дин был слишком сосредоточен на другом, чтобы заметить.

Затем снова подняла бокал к губам и сделала последний глоток.

— Повторим? — спросила я. — Или ты хочешь что-то другое? — я встала прямо перед ним, делая вид, будто жду его ответа.

— То же самое.

Я ухмыльнулась его реакции. Несмотря на то, что он был сосредоточен на моем теле, я восприняла это как знак того, что хорошо справляюсь.

— Никуда не уходи. Я сейчас вернусь.

По пути к бару, я открыла свой клатч и полезла во внутренний карман, куда положила флакон. Пока ждала бармена, я незаметно открыла его и зажала между пальцами. Другой рукой я вытащила две двадцатидолларовые купюры.

— «Олд фешен» и белое вино, — сказала я, когда бармен ко мне повернулся.

— Какого сорта вино?

«Всегда заказывай одно и то же вино, — говорила Мина. — Когда ты работаешь, то должна помнить все мелочи, йереха. Держи их у себя в голове. Нам нужно действовать тихо, не привлекая к себе лишнего внимания».

— Пино Гриджио. И, если есть, холодное.

Когда бармен принес напитки, я взяла бокалы за ободок, чтобы было удобнее высыпать содержимое флакона в напиток Дина. Через секунду безвкусная смесь растворится, и он никогда не узнает, что она была там.

Протянув Дину напиток, сунула флакон обратно в сумочку и достала блеск. Я практиковала это движение в своей комнате в общежитии всё утро.

— За что пьем? — спросил он, приподнимая свой бокал.

Я притворилась, что раздумываю, улыбаясь самой соблазнительной улыбкой.

— За то, что случится дальше.

Я уже знала, что произойдет дальше.

А сейчас мне оставалось только ждать, пока он выпьет свой напиток.

Глава 8

Бородач

— Почему ты это сделал? — зарычал я на ухо заключенному № 1497.

Я вытащил заключенного из камеры и привел в Операционную. Или, проще говоря, пыточную. В тюрьме таких комнат было три. У каждого охранника была своя, и все они были устроены под каждого из нас, с различными карательными устройствами.

В этих комнатах мы были кем-то типа докторов. Нам нужно было пространство для работы, а клетки таковым не располагали. Пыточные давали нам достаточно места для использования инструментов, а также тут был доступ к электричеству и воде. И в каждой Операционной имелась небольшая дверца, как для собак. Она была для малышей. Этим маленьким ублюдкам не разрешали находиться в камерах — им там было небезопасно. Если заключенный навредит такому, Шэнк потеряет рассудок.

Это о многом говорило, особенно о том, что он еще более больной ублюдок, чем я.

Заключенный наклонил голову в сторону и кашлянул кровью. Большая часть полилась на плечо, а остальная по руке.

— Пошел на хер!

Он бросает мне вызов.

Все они начинают именно с этой стадии. Затем приходит повиновение. Они будут клясться всем, что у них есть — жизнью своих детей, бизнесом, их домами. И только после того, как мы сломаем их физически, они, наконец, скажут правду.

А этот кусок дерьма еще держался.

Его руки были связаны за спиной, лодыжки прикованы к ножкам стула. Вместо стула гинеколога или дантиста, для сегодняшней пытки я использовал простой старый деревянный стул.

Похоже, сегодня я более мягок, чем обычно.

Видимо, Лейла каким-то боком на это повлияла.

— Почему ты сделал это? — повторил я.

Каждый раз, когда он двигал своей головой, веревка, обернутая вокруг его шеи, врезалась немного глубже. Я завязал ее так не для того, чтобы задушить его, а затем, чтобы дышать с каждым разом становилось немного сложнее.

Задушить его было бы слишком просто.

Сначала ему нужно испытать настоящую боль.

— Отвечай, — потребовал я, врезав кулаком по его физиономии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Кровь быстрее полилась по его подбородку, всё больше выливаясь из носа. Когда она дошла до его губ, он выплюнул:

— Пошел ты!

Пошел я?

Я засмеялся.

Он сделал достаточно дерьма. Поэтому-то он и здесь.

Обычно нам было насрать на преступления, совершенные нашими заключенными. Нас нанимали пытать и убивать, и это мы и делали.

Но вот преступления этого чувака нас волновали.

Потому что этот засранец был последним мудаком.

Он наш заключенный уже больше месяца. Мы никогда не держали их здесь так долго. Обычно они не выживали больше недели. Но семи дней этому было недостаточно. Ему нужно было по-настоящему страдать. Нужно было почувствовать уровень боли, которого он еще не достиг.

Этот клиент уже нанимал нас раньше. Это случилось несколько лет назад, когда один из его сотрудников угрожал утечкой некого программного обеспечения, которое он создал. У сотрудника не было возможности продать его их крупнейшему конкуренту. За несколько дней до продажи мы поймали ублюдка. И притащили его сюда. И он умер двенадцать часов спустя.

Его было легко сломать.

Но на этот раз парень, сидящий передо мной, не был сотрудником нашего клиента.

Он был человеком, который изнасиловал семилетнюю дочь нашего клиента.

Его нашли в ее постели, его член был в заднице девочки. Она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, чтобы ее крики не были слышны. И в тот день он насиловал ее уже не в первый раз.

Или в том месяце.

Когда наш клиент спросил свою домработницу, почему она не сказала ему о крови, которую нашла на трусиках маленькой девочки, домработница сказала, что она думала, что кровь из-за того, что у нее месячные.

У семилетней девочки не может быть месячных.

Любая, блядь, женщина знает это.

Именно это сказал Шэнк той суке, прежде чем перерезал ей горло.

Этот кусок дерьма больше никогда не тронет ту маленькую девочку. У него не будет суда. Ему никогда не удастся поговорить с тем, у кого будет возможность спасти его.

Всё, что он получит — это смерть. Но только когда мы решим, что с него достаточно. А пока заключенный № 1497 был нашей игрушкой.

Я взял нож с одной из полок и прижал кончик к его лбу. Лезвие было достаточно острым, чтобы сразу же проколоть его кожу.

— Ой, это чертовски больно, — закричал он. — Остановись! Я не могу...

Я посмотрел ему в глаза и огрызнулся:

— Не двигайся, иначе будет намного больнее.

Провел нож к его брови и обратно под другим углом, пока не достиг линии роста волос, а затем вниз к его брови снова. Я закончил букву и поднял нож, чтобы начать писать следующую. Он скулил, его слезы смешивались с кровью, но это меня не остановило. Это заставило меня прижать нож еще сильнее к его коже.

Закончив последнюю букву, я отошел на шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой.

ПОЧЕМУ?

Вопрос, на который он мне до сих пор не ответил, теперь будет высечен у него на лбу. И выглядел этот вопрос чертовски здорово.

Я взял зеркало с той же полки и повернул его так, чтобы заключенный тоже смог полюбоваться моей работой.

— Теперь расскажи мне, — сказал я.

И этот мудак заплакал. Для меня этого было недостаточно. Время раскаяния прошло, пришло время сказать мне правду.

Одной рукой я схватил его затылок, а другой, в которой всё еще держал зеркало, ударил прямо ему в лицо, как будто вместо зеркала у меня был чертов пирог, и закричал:

— Почему?

— Она трогала меня.

— Продолжай.

— И... и... мне нравилось, как она трогала меня.

Я наклонился к его уху. Если бы он не вонял так сильно, я бы его откусил.

— Это тебя не оправдывает. Ей всего семь лет, ты, больной ублюдок.

— Я люблю ее.

— СЕМЬ.

— Но я люблю ее.

— Ты, блядь, не любил ее. Если бы любил ее, то не засунул свой член в ее задницу.