Лед - Анна Каван

И мы пошли, но она все медлила, и я стал подумывать, а знает ли она вообще дорогу.

Нервы мои были на пределе, мне хотелось ее ударить, сдерживать себя становилось все труднее. Я боялся опоздать. Сказал, что должен говорить с правителем, что на празднике сделать это будет невозможно, и с облегчением услышал, что он никогда не приходи^ к самому началу, но появляется только часа через два, когда все уже поели и выпили. Наконец, я узнал те самые крутые ступени. Она указала на дверь, схватила деньги, которые я держал в руке, и метнулась обратно тем же путем, которым мы пришли.

Я поднялся и открыл единственную дверь. В звуконепроницаемой комнате было темно, лишь из алькова падал тусклый свет. Я увидел девушку, она лежала на кровати полностью одетая, рядом — книга; она читала и заснула. Я тихо произнес ее имя. Она начала подниматься, блестя волосами. «Кто это?» В голосе слышался страх. Я подвинулся так, чтобы тусклый свет падал мне на лицо. Она сразу узнала меня: «Что вы здесь делаете?» Я сказал: «Вы в опасности. Я пришел, чтобы забрать вас отсюда». — «Но почему я должна идти с вами?» Она была крайне удивлена. «Какая разница…» Звук мы услышали одновременно: на лестнице послышались шаги. Я сделал шаг назад, застыл, затаил дыхание. Слабый свет с лестницы погас. Спрятавшись в тени, я был в полной безопасности, если только она не выдаст меня.

Грубые мужские руки схватили ее. «Быстро надевай верхнюю одежду. Мы уезжаем. Прямо сейчас», — сказал он тихим безапелляционным тоном. «Уезжаем?» Она уставилась на него, он виделся ей тенью, чернеющей на темном фоне, холодные губы зашептали: «Зачем?» — «Не задавай вопросов. Делай, что говорят». Она покорно встала, поежилась от сквозняка из двери. «Как прикажешь найти что-нибудь в такой темноте. Свет мы можем включить?» — «Нет, могут увидеть». Он сверкнул фонариком и, увидев, что она взяла гребень и стала расчесывать волосы, выхватил его. «Брось! Надевай пальто — живо!» Его раздражительность и нетерпение лишь провоцировали ее медлительность и неуклюжесть. Передвигаясь по комнате на ощупь, она нашла пальто, но не смогла надеть, так как держала вверх тормашками. Он злобно схватил его, перевернул, запихнул ее руки в рукава. «Идем! Только ни звука. Никто не должен знать, что мы ушли». — «Куда мы идем? Почему мы уходим так поздно?» Ответа она и не ожидала, и когда он пробурчал: «Это единственный шанс», — и добавил что-то про надвигающийся лед — засомневалась, правильно ли расслышала. Он схватил ее за руку, потянул за собой по комнате к лестнице. Луч фонаря, периодически пронзая кромешную тьму, высвечивал его непомерно разросшуюся, нависающую над ней тень, за которой она брела будто во сне через все разветвления огромного здания в ледяную снежную ночь.

Шел сильный снег, но на черной машине не было ни снежинки; кто-то ее явно только что почистил, хотя вокруг не было ни души. Поежившись, она села в машину и молча ждала, пока он наспех проверял цепи на колесах. Под окнами девственно белый цвет пятнали желтые неправильной формы четырехугольники; в льющемся из дома свете снег превращался в золотой дождь. Беспорядочный шум из столовой залы, голоса, звон тарелок заглушал звук заводящегося мотора, и она спросила:

«А как же люди, которые ждут тебя? Ты к ним не выйдешь?»

Он и так был в состоянии крайнего нервного напряжения, и этот вопрос вызвал у него взрыв раздражения, он оторвал руку от руля, замахнулся на нее. «Я велел тебе молчать!» Голос был страшен, глаза сверкали в темном салоне машины. Она отпрянула, чтобы избежать удара, но, оставаясь в пределах досягаемости, пригнулась и прикрылась рукой, а когда кулак по касательной задел ее плечо и вмял в дверь, не издала ни звука; а потом так и сидела, свернувшись клубочком, прячась от его молчаливой ярости.

Приглушенная снегом тишина снаружи; глухая тишина внутри. Он вел машину, не включая фар, его глаза, как у кошки, видели в снежной мгле. Машина-призрак, невидимая и беззвучная, летела прочь от города развалин. Древние фортификации становились все меньше, исчезая под снегом, проломленные стены остались позади. Впереди чернела живая стена леса, и призрачная белизна парила над его кронами, как пена, которую ветер сдувает с рассеченной волны. Она ждала, когда черная масса с грохотом обрушится на них, но никакого грохота не было, только снег и безмолвный лес за бортом, а в машине — только его молчание и ее дурные предчувствия. Он ни разу не заговорил, не посмотрел на нее, гнал мощную машину по замершей дороге, на скорости преодолевая препятствия, словно силой воли вписываясь в повороты. От резких маневров ее кидало в разные стороны; чтобы удержаться на сиденье ей не хватало веса. Когда ее бросило на него, то, невольно коснувшись его пальто, она отскочила, как от огня. Он как будто и не заметил. Она чувствовала себя забытой, покинутой.

Это невероятное бесконечное бегство было для нее непостижимым. Не кончался бескрайний лес. Не прерывалась тишина. Снег перестал, но теплее не стало, морозило даже сильнее, как будто под черными деревьями стыли их черные ледяные выделения. Немало часов прошло, прежде чем слабый свет начал с неохотой просачиваться сквозь крышу ветвей, освещая лишь мрачные ельники, где смешались деревья живые и мертвые и в ветвях часто попадались мертвые птицы, словно специально пойманные в сети. Вздрагивая, она узнавала себя в этих мертвых птицах. Это она попала в капкан, свитый из черных ветвей. Со всех сторон ее окружали армии деревьев, марширующих сразу во всех направлениях. В стекло снова полетел снег, размахивая белыми флажками. Она сдалась уже давным-давно. Не понимала, что происходит. Машина подпрыгнула, ее подбросило, и она больно ударилась посиневшим плечом, безуспешно попытавшись защитить его рукой.

Весь короткий день он проехал на большой скорости, без остановок. Ей казалось, что эта ужасная поездка в тусклом свете длится всю жизнь и ничего другого она не знала, кроме тишины, холода, снега, надменной фигуры за рулем. Холодные глаза изваяния, глаза Меркурия, ледяные, гипнотические, наводящие страх. Лучше б он ее ненавидел. Так было бы проще. Деревья поредели, неба стало чуть больше, а с ним и последних уходящих лучей. Вдруг она с удивлением увидела две деревянные хижины и между ними ворота, перекрывающие дорогу. Проехать можно, только если ворота откроют. Она смотрела, как укрепленные металлическими пластинами и колючей проволокой створки несутся им навстречу. Машина врезалась с жутким сокрушительным грохотом, полетели щепки, оторванные детали, пронзительно заскрежетал металл по металлу. Ее окатило осколками, она инстинктивно пригнулась, и длинный острый кусок стекла пролетел прямо над ее головой. Машина встала на два колеса — вот-вот перевернется. В последний момент каким-то чудом, умением, мощью, а может, просто силой воли, водитель сумел поставить автомобиль обратно на обе оси и повел дальше, как ни в чем не бывало.

Воздух за ними взорвался криками. Прозвучало несколько выстрелов, но ни один не достиг цели. Оглянувшись, она увидела бегущие мундиры; и все волнения стихли, остались позади за черными деревьями. По эту сторону границы дорога стала лучше, машина шла быстрее и мягче. Она подвинулась, уклоняясь от ледяного ветра, врывавшегося в разбитое окно, стряхнула с колен осколки. На запястьях была кровь, на обеих руках порезы, она смотрела на них словно со стороны.

Я бежал по лестницам и коридорам. Завидев входную дверь, спрятался в тени и стал наблюдать за охраной. Из залы доносились звуки праздника, стало оживленнее, по-видимому, выпили уже достаточно. Кто-то с другого конца промерзлого коридора окликнул гвардейцев. Посовещавшись, они оставили свой пост и, пройдя совсем близко от меня, присоединились к остальным. Никем не замеченный, я проскользнул в дверь, которую они должны были охранять.

Шел сильный снег. Я едва мог различить ближайшие от меня развалины, белые статичные тени за движущейся полупрозрачной тканью в белую крапинку. Возле горящих окон снежинки желтели и напоминали пчелиный рой. На заснеженных просторах темнело место, где стояла машина правителя. Я сообразил, что ряды сугробов это, должно быть, машины, принадлежащие его домочадцам, и пошел, утопая в глубоком снегу. Дернул дверцу первой машины, она оказалась не заперта. Машина была погребена, снег забился в колеса, завалил лобовое стекло. Целый сугроб обрушился на меня, когда я открыл дверь; когда пытался очистить стекло, в рукава забился снег. Я думал, она никогда не заведется, но машина наконец медленно двинулась вперед. Я аккуратно надавил на газ, так чтобы шины схватывали снег, и поехал по едва заметному следу машины правителя, который очень быстро заносило. За пределами стены его уже было практически не видно. Окончательно потеряв след на опушке леса, я наехал на дерево, содрав кору. Машина остановилась, отказываясь ехать дальше. Колеса проворачивались и без толку месили снег. Как только я вышел, с веток осыпался целый сугроб. В две секунды моя одежда покрылась коркой подтаявшего снега. Я наломал еловых веток, бросил их под колеса, сел в машину и снова запустил двигатель. Это не помогло; шины не схватывали, колеса проворачивались со свистом, машина скользила вбок. Я отжал ручной тормоз и, прыгнув прямо в сугроб, погрузился в него по плечи. Пока я барахтался, снег летел со всех сторон, забивался под воротник, просачивался под рубашку, я уже чувствовал его в пупке. Выбраться оказалось совсем непросто. Я подложил под машину еще веток, но и это не помогло. Я понял, что проиграл, что перед лицом невыносимых погодных условий придется сдаться. Невероятным усилием я все-таки заставил машину тронуться и пополз обратно в город. В данных обстоятельствах это было единственно возможное решение.