Том 22. Письма 1890-1892 - Антон Чехов

С дороги в «Новое время» я не буду писать ничего*, кроме субботников. Я буду писать Вам лично; если что дорожное будет, по Вашему мнению, годиться для печати, то отсылайте в редакцию. Впрочем, там видно будет. Кусочки в 40–75 строк писать недурно бы.

Мать я беру с собой и высаживаю в Троицкой лавре, сестру тоже беру и высаживаю в Костроме. Вру им, что приеду в сентябре.

В Томске осмотрю университет. Так как там только один факультет — медицинский, то при осмотре я не явлю себя профаном.

Купил себе полушубок, офицерское непромокаемое пальто из кожи*, большие сапоги и большой ножик для резания колбасы и охоты на тигров. Вооружен с головы до ног.

Итак, до свиданья. Буду писать Вам с Волги и с Камы. Анне Ивановне, Настюше и Борису самый сердечный привет.

Ваш А. Чехов.

Чайковскому М. И., 16 апреля 1890*

804. М. И. ЧАЙКОВСКОМУ

16 апреля 1890 г. Москва.

10 апрель.

До свиданья, милый Модест Ильич, я исчезаю. Желаю Вам всего хорошего. Поклон и привет Петру Ильичу. Если напишете мне две-три строчки, то я буду больше чем благодарен, так как остров Сахалин знаменит своими туманами и гнетущей скукой. Мой адрес: Пост Александровский на о. Сахалине. Всё, что Вы напишете до 25 июля, я получу; написанное же позже уже не застанет меня на оном острове. Тот пароход, на котором я вернусь в отечество, выйдет из Одессы 1-го августа; он привезет мне почту. Письма, посланные до июня, пойдут сухим путем через Сибирь.

Когда в октябре или в ноябре Вас будут вызывать за «Симфонию»*, то вообразите, что я сижу на галерке и хлопаю Вам вместе с другими, а когда после спектакля будете ужинать, то помяните меня в своих святых молитвах*.

Крепко жму Вам руку.

Ваш А. Чехов.

На конверте: Петербург,

Фонтанка

Модесту Ильичу Чайковскому.

Суворину А. С., 18 апреля 1890*

805. А. С. СУВОРИНУ

18 апреля 1890 г. Москва.

18 апр. Среда.

Я застрял в Москве еще на один день. Спасибо за телеграмму. Да, писать мне можно только в Сахалин, ибо письма меня не догонят в Сибири. Впрочем, если напишете в скором времени письмо в Иркутск (редакция «Восточного обозрения»), то я получу его.

В телеграммах не употребляйте слово Сахалин. Для администраторского уха это звучит так же неприятно, как Петропавловская крепость.

Обь еще покрыта льдом, и посему от Тюмени до Томска мне придется скакать на лошадях. Местность адски скучная, хмурая. А ждать, когда вскроется, нельзя, так как навигация начнется только 10-го мая.

Спасибо за корреспондентский бланок*.

Следующее письмо получите с Волги*, которая, говорят, очень хороша. Я нарочно еду в Ярославль, а не в Нижний, чтобы побольше захватить Волги.

Писания мои для газеты могут начаться не раньше Томска, ибо до Томска всё уже заезжено, исписано и неинтересно.

Обнимаю Вас крепко. Посылаю два рассказа, полученных мною от Алексея Алексеевича*.

Ваш А. Чехов.

Был у меня сегодня известный Вам Гиляровский*. Он едет встречать сотника Пешкова и хочет Вам писать об его лошади.

Филиппову С. Н., 18 апреля 1890*

806. С. Н. ФИЛИППОВУ

18 апреля 1890 г. Москва.

Ну, милый Сергей Никитович, до свиданья, я исчезаю. Будьте здоровы, благополучны и пишите поразгонистее, чтобы редакторы прочитывали Ваши рукописи.

Не забывайте меня грешного*. Всякое даяние благо*, и всякая строчка, прочитанная на Сахалине, — это пение ангелов в пустыне.

Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Ленскому А. П., 21 апреля 1890*

807. А. П. ЛЕНСКОМУ

21 апреля 1890 г. Москва.

Прощайте, голубчик. Уезжаю сегодня. Ярославский вокзал, 8 ч. веч. Чеховы, Кувшин<никовы> и Левитан провожают меня до Троицы*. Приглашают Вас. Желаю всего хорошего.

Ваш Чехов.

Чеховым, 23 апреля 1890*

808. ЧЕХОВЫМ

23 апреля 1890 г. Волга, пароход «Александр Невский».

Пароход «Алекс. Невский». 23, рано утром.

Друзья мои тунгусы! Был ли у Вас дождь, когда Иван вернулся из Лавры? В Ярославле лупил такой дождь, что пришлось облечься в кожаный хитон. Первое впечатление Волги было отравлено дождем, заплаканными окнами каюты и мокрым носом Гурлянда, который вышел на вокзал встретить меня. Во время дождя Ярославль кажется похожим на Звенигород, а его церкви напоминают о Перервинском монастыре; много безграмотных вывесок, грязно, по мостовой ходят галки с большими головами.

На пароходе я первым долгом дал волю своему таланту, т. е. лег спать. Проснувшись, узрел солнце. Волга недурна; заливные луга, залитые солнцем монастыри, белые церкви; раздолье удивительное; куда ни взглянешь, всюду удобно сесть и начать удить. На берегу бродят классные дамы* и щиплют зеленую травку, слышится изредка пастушеский рожок. Над водой носятся белые чайки, похожие на младшую Дришку.

Пароход неважный. Самое лучшее в нем — это ватерклозет. Стоит он высоко, имея под собою четыре ступени, так что неопытный человек вроде Иваненко легко может принять его за королевский трон. Самое худшее на пароходе — это обед. Сообщаю меню с сохранением орфографии: щи зеле, сосиськи с капу, севрюшка фры, кошка запеканка; кошка оказалась кашкой. Так как деньги у меня нажиты по́том и кровью, то я желал бы, чтобы было наоборот, т. е. чтобы обед был лучше ватерклозета, тем более что после корнеевского сантуринского у меня завалило всё нутро, и я до самого Томска обойдусь без ватера.

Со мной едет Кундасова. Куда она едет и зачем, мне неизвестно. Когда я начинаю расспрашивать ее об этом, она пускается в какие-то весьма туманные предположения о ком-то, который назначил ей свидание в овраге около Кинешмы, потом закатывается неистовым смехом и начинает топать ногами или долбить своим локтем о что попало, не щадя <…> жилки. Проехали и Кинешму, и овраги, а она все-таки продолжает ехать,

чему я, конечно, очень рад. Кстати: вчера первый раз в жизни видел я, как она ест. Ест она не меньше других, но машинально, точно овес жует.

Кострома хороший город. Видел я Плес, в котором жил томный Левитан; видел Кинешму, где гулял по бульвару и наблюдал местных шпаков; заходил здесь в аптеку купить бертолетовой соли от языка, который стал у меня сафьяновым от сантуринского. Аптекарь, увидев Ольгу Петровну, обрадовался и сконфузился, она — тоже; оба, по-видимому, давно уже знакомы и, судя по бывшему между ними разговору, не раз гуляли по оврагам близ Кинешмы. Так вот они где шпаки*! Фамилия аптекаря Копфер.

Холодновато и скучновато, но в общем занятно.

Свистит пароход ежеминутно; его свист — что-то среднее между ослиным ревом и эоловой арфой. Через 5–6 часов буду в Нижнем. Восходит солнце. Ночь спал художественно. Деньги целы — это оттого, что я часто хватаюсь за живот.

Очень красивы буксирные пароходы, тащущие за собой по 4–5 барж; похоже на то, как будто молодой, изящный интеллигент хочет бежать, а его за фалды держат жена-кувалда, теща, свояченица и бабушка жены.

Папаше и мамаше поклон до земли; всем прочим по пояс. Надеюсь, что Семашко, Лидия Стахиевна и Иваненко ведут себя хорошо. Интересно знать, кто теперь будет кутить с Лидией Стах<иевной> до 5 часов утра? Ах, как я рад, что у Иваненки нет денег!

Чемодан, купленный Мишей, рвется. Благодару́ вам. Здоровье у меня абсолютное. Шея не болит. Вчера не выпил ни капли.

Возьмите у Дришки* Фофанова*. Кундасовой отдашьте* французский атлас* и путешествие Дарвина*, стоящее на полке. Это по части Ивана.

Солнце спряталось за облако, стало пасмурно, и широкая Волга представляется мрачною. Левитану нельзя жить на Волге. Она кладет на душу мрачность*. Хотя иметь на берегу свое именьице весьма недурно.

Желаю всем всего хорошего. Сердечный привет и 1000 поклонов.

Миша, научи Лидию Стах<иевну> отправлять заказную бандероль и отдай ей билет на Гоголя*. Помните, что Суворину возвращен один том Гоголя для переплетного образца. Значит, получить надо 3 тома.

Если бы лакей проснулся, то я потребовал бы кофе, а теперь приходится пить воду без удовольствия*. Поклон Марьюшке и Ольге*.