Избранное. Том 1. Повести. Рассказы - Ион Друцэ

Чокырлие пожелтел.

«Уж эта растрезвонит по селу…»

Пришлось написать записку Прикоки, бригадиру огородников. Женщина остается женщиной. Ни за что не угадаешь, какая блажь на нее найдет…

Параскица оставила в покое бахрому платка и ушла с бумажкой, но на другой день чуть свет Прикоки пришел в правление, чтобы внимательно прочесть новый плакат о выращивании кроликов.

— Чего это спозаранку взялся за чтение?

— С горя читаю, баде Некулай. Жена хворает…

Прикоки не мог сказать, чем болеет его жена, потому что и врачи пока не определили. Но хворь у нее жуткая, и тает она как свечка, а жаль — ведь трое детей… Хорошо, если б кто поговорил с Икимашем. Пусть допишет ей штук двадцать трудодней, а то изводят ее бабы со всей околицы, болтают всякую напраслину…

Чокырлие был глух. Перебирает бумаги на столе. Прикоки вернулся к кроликам, но на сей раз быстро дочитал.

— Баде Некулай! Может, поговоришь с Икимашем насчет трудодней? Люди, если они понимающие, всегда столкуются. Вот взять меня — душа болела, когда отдавал капусту. А ведь доставал ее этими руками…

Он показал свои руки. Показывал их еще два раза, а когда в четвертый вынул из карманов, Чокырлие послал за Икимашем.

В тот же вечер, только собрался Чокырлие домой, на пороге вырос Икимаш.

— А, здорово, кум! Как поживаешь?

И, не дожидаясь, что скажет Чокырлие о своем житье, стал сам рассказывать:

— Гость у меня. Приехал шурин из города, с семьей, жить будет тут. Вот голова — умеет расписываться на десяти языках! Так как бы получить в колхозе хоть три улья?.. Может, в виде премии?.. Страсть как он пчелок любит. Ему бы дома немного попрактиковаться — и стал бы пасечником хоть куда.

Чокырлие посинел, но просьбу об ульях словно не слышал. Икимаш не обиделся. Только на следующий день он пришел досказать то, что не успел накануне, а потом зашел растолковать все сначала… Никуда не денешься. Чокырлие велел позвать Згэрдишоарэ, пчеловода.

Но с того дня Згэрдишоарэ начал обхаживать Чокырлие, как шестнадцатилетнюю красотку, — то обласкает его взглядом, то нечаянно встретит на пути и, наконец, в подходящий момент вздохнул.

— Тяжко нам, интеллигентам, все имущество в чемодане, ни тебе дома, ни сада…

Домик, собственно говоря, он бы себе поставил, но пока вырастет сад… Может, Чокырлие замолвит словечко, чтобы ему дали уголок, какой ни есть, пусть яблони, пусть груши, — ведь и груши, в конце концов, имеют свой вкус.

Чокырлие почернел, повернулся к пчеловоду спиной и ушел. Но Згэрдишоарэ продолжал ухаживать, и шестнадцатилетняя красотка, как говорится, не устояла… Позвали Василие Лупу, колхозного землемера, который отделил для Згэрдишоарэ угол колхозного сада…

Но с той поры заметил Чокырлие, что Лупу зачастил к нему в кабинет и вдруг ни с того ни с сего сказал:

— Дай справку.

— Какую еще справку?

— Отцу в Бельцы перебраться. Тут климат ему вреден. Болеет.

Чокырлие улыбнулся: здесь родился человек, здесь жизнь прожил, а теперь, видите ли, климат ему не в прок.

Но Лупу тоже был не дурак.

— Ничего, справку ты дашь. Поразмыслишь — и дашь…

Чокырлие побелел. Понял, что в конце концов даст справку… А что следует после справки? Ведь это обвал, из-под которого может и не выбраться!! Ходил он пару дней по полям, насвистывал грустные мелодии, да что проку в этой печали? Тут вспомнил, что и у него есть в селе отец, человек, который на своем веку многое распутал…

Чокырлие пришел и излил ему свое горе. Отец не поверил. Не поверил, что его сын так запутался. Чокырлие не стал его ни в чем разубеждать. Вернулся, позвал Лупу и сказал при людях, что не видать ему справки как своих ушей. Лупу не обиделся. Сказал: «Ладно» — и ушел.

Зато через полчаса прибежал Згэрдишоарэ. От ярости у него даже выскочили веснушки. Как, у него отбирают сад?! Пожалуйста, пусть берут, но хотел бы он знать, кто возместит убытки.

— Какие убытки?

Убытки действительно были велики… Прежде всего Згэрдишоарэ позаботился купить козу — в саду росла всякая трава, а зачем зелени даром пропадать? Затем привез две машины камня — огородить сад со стороны дороги. Наконец, послал телеграмму в Харьков — пригласил тещу сторожить сад; хорошо, если она еще не выехала, но если она в пути, тогда прикиньте билет из Харькова, туда и обратно…

Через два дня пришла весть, что теща выехала вместе с племянницами, коза оказалась яловой, а камень стащил откуда-то шофер, так что его надо вернуть да еще объяснение написать.

Чокырлие вынул бумажник, расплатился до копеечки, но Згэрдишоарэ, возместив убытки, потребовал, чтоб вернули ульи. Пошли к шурину Икимаша, который умел расписываться на десяти языках. Тот оказался человеком деликатным — вместо того чтобы выйти из себя, спокойно, не повышая голоса, сказал, что вернул бы с огромным удовольствием, да нет их.

— Были ульи, да сплыли…

— Как сплыли? Куда?

Известно, куда… Один улей продал, а на вырученные деньги застраховал жизнь, потому что каждый уважающий себя человек должен быть застрахован от всяких случайностей. Мало ли что! Второй выменял на радиоприемник, потому что не может заснуть без последних известий, а в третий залез поросенок, рой улетел, а поросенок хворает — что, если издохнет, бедняга?

Похоже, он валял дурака. Чокырлие решил сам во всем убедиться, но дела обстояли еще хуже… Госстрах может вернуть деньги через десять лет, с условием, что за это время шурин Икимаша не пострадает физически; радиоприемник забыли выключить на ночь, и лампы перегороди; третий улей, верно, мог еще пригодиться, да, пока они все проверяли, поросенок издох.

Опять пришлось Чокырлие тряхнуть мошной. Расплатился сполна, но теперь Икимаш пристал к нему: зачеркни, мол, двадцать трудодней жене Прикоки, это ж лентяйка, каких свет не видывал.

Легко сказать — зачеркни. Но как это сделать, если жена Прикоки успела получить и пшеницы, и сто рублей деньгами, и две тонны винограда?..

Пшеницу она уже смолола, на деньги купила сыну патефон, виноград дала одним добрым людям, чтоб отвезли в Ленинград.

И это бы еще ничего, но из муки жена Прикоки испекла бублики — только они и помогают ей от болезни, сын подарил патефон однокласснице, с которой дружит, — не может же он пойти к девушке и отобрать патефон, а добрые люди прислали письмо, что виноград испортился. Могут и справку представить…

Чокырлие еще раз достал бумажник — в последний раз, решил он, — но не успел отсчитать денег, как Прикоки заявил, что рассердится, если Параскица не вернет капусту. А когда сердится Прикоки, сказал он тогда, дело дрянь…

Параскица милая женщина. Она бы с дорогой душой вернула капусту, но… Во-первых, капуста уже в подвале, а кроме того, даже если б ее не было там, все равно она бы не вернула, пока Прикоки не заплатит за кролика — был у нее кролик с пепельными ушками, а его придушил кот Прикоки. Пусть заплатит за кролика. Всем известно, что кролик с пепельными ушками стоит втрое дороже простого…

Дорого ли, дешево — заплатил Чокырлие, и капуста вернулась назад.

Но на другой день рано утром пришла Параскица в правление.

— А гусачок?

— Какой гусачок?

— Скажите пожалуйста. Не я ли взяла гусачка и отдала тому начальнику?

Чокырлие пришел домой, поймал своего собственного гусачка — дети и теща помогли — и был наконец спасен.

Два дня приходил в себя. Почти совсем оправился, когда в одно прекрасное утро увидел Фому Фомича на пороге кабинета.

— Послушай, Чокырлие, ты дал гусачка, а для разводу мне гусынька нужна. Ну так как же насчет гусыньки?

Перевод: М. Хазин

Падурянка

Собственно, что такое большое село? Пятьсот дворов достаточно? Ну если пятьсот дворов достаточно, то Кумпэна Веке по-настоящему большое село, так как насчитывает оно тысячу дворов с лишком. А сколько там того лишку, один бог знает. Над этим бились до седины уже четыре секретаря в сельсовете, теперь и у пятого проседь, а ясной картины, увы, все еще нет.

Все дело в том, что кумпэнцы народ чрезвычайно подвижный. Почти каждый день здесь кого-то провожают и кого-то встречают, почти каждый день в одном конце села рушится избушка, а в другом конце уже глядит чистыми окнами новый домик.

Кроме того, жители Кумпэна любят пошутить. Допустим, идет перепись. Одни, более чувствительные к славе, записываются по два-три раза, а другие вовсе не записываются, чтобы полюбопытствовать, кто и когда о них вспомнит. Проделывать такие штуки очень легко, ибо добрая половина этих кумпэнцев носит одинаковые фамилии — Падурару. Есть даже четыре Ивана Ивановича Падурару. В двух местных школах треть учителей и больше половины учеников тоже Падурару, а в классных журналах добрые две трети списка на букву «П».