Небо помнить будет (СИ) - Грановская Елена

— Я никому не скажу. — Мужчина взял со стойки протянутый Бруно ключ, повесил его на связку в стороне и вернулся к столешнице, облокотившись на нее. — Всё, что было здесь, остается здесь. Вы же не курили запрещенную травку, не продавали в рабство дамочек сомнительного поведения. Мне всё равно, чем вы там занимались, помимо запрещенного законом, — я же не видел, потому не знаю! Поэтому, будь ко мне вопросы, я так бы и сказал: не видел и не слышал, всё! Но будьте осторожны, молодые люди. А если бы на моем месте оказался другой, подозревающий всех тип?

Дюмель и Бруно благодарно на него посмотрели. Хозяин гостиницы подмигнул. Все последующие встречи так и проходили у старины Клавье. Он их ни о чем не спрашивал: ни кто они, ни откуда, лишь здоровался и прощался. Они только платили ему символическую цену и уединялись на мансарде. Один раз Клавье отозвал Бруно в сторонку и напрямую сообщил, что немногочисленные постояльцы верхнего этажа стали ему, Клавье, жаловаться на звуки сверху, недоумевая, как кто-то живет на чердаке. Клавье убедил этих граждан, что со всем разберется. Констан и Лексен перетащили с колыхающейся и скрипучей кровати матрас к дальней стене, уложив его на досках из-под старого шифоньера, и предавались любви уже там, обучаясь скрывать свой ураган эмоций от гостей верхних номеров и быть для них несуществующими.

Встречи в комнатке происходили раз в две недели. Бруно требовал участить их свидания: первое время ему страстно не хватало близости с Дюмелем, он хотел ежедневно ласкать его кожу, мучился без его жарких поцелуев. Дюмель воспретил ему вызывать в мыслях сладостные образы.

— Отучайся. В твоей голове сеются греховные помыслы. Не чистые. То, что ты мыслишь, исходит не от сердца. Смирение, только душевное смирение поможет тебе справиться с искушением. — Констан небольно постучал Лексена по лбу, когда они прогуливались в парке у церкви после вечерней службы. — Ты борец. В тебе — сила духа. Противься. Заслужишь уважение. Если же будешь думать только об одном, ни к чему хорошему не приведет. Тебя изъест изнутри чернь. Но ты ведь был настроен избегать ее, верно? — В Констане вдруг загорелся огонь, он с жаром накидывался на Бруно. — Если ты встречаешься со мной только ради этого, только ради удовлетворения своей похоти, то уволь! Я не стану видеться с тем, которому я не интересен как человек, как собеседник, кому не интересен мой внутренний мир! И я не смогу помочь тому.

Дюмель неодобрительно зыркнул на Бруно и развернулся, сжав кулаки и успокаивая себя, прося у Бога прощения за вспышку гнева.

— Нет… Нет, Констан, что ты! Нет. Я люблю тебя! Люблю! — Лексен подскочил к Дюмелю и тронул его за плечи, но через секунду одумался, что их могут увидеть, и сбросил руки.

— За что ты меня любишь? — прошептал Дюмель, закрывая глаза. Его дыхание обожгло губы Лексена.

— Твои… твои глаза, твои волосы. Они яркие и притягательные, манящие! — выпалил Бруно, нервничая, бегая глазами по лицу Констана.

— Нет, не то! — Дюмель склонил голову и качнул головой.

— За честность! За твою чистоту!.. За… любовь ко мне… веру в меня… — С каждым новым словом голос Бруно угасал, теряя уверенность. Он опустил голову, сдаваясь.

Внезапно он почувствовал, как теплая и уверенная ладонь Констана взяла его подбородок и приподняла, а спустя миг последовал ласковый короткий поцелуй. Лексен вздохнул.

— Ты учишься и умеешь учиться. Ты хочешь найти себя и ищешь помощи. А просящему Бога даётся, — произнес Дюмель, ласково коснувшись щеки Бруно.

Юноша склонил голову, Констан положил на нее свою ладонь и произнес евангелистское изречение. После этого разговора Бруно стало легче. Ему казалось, что он заново родился. Достаточно Констану сказать только слово, как всё внутри очищается.

Дни шли за днями. Они то стремительно летели, то не спешили покидать Париж. Дни переливались в недели, недели переходили в месяцы. Ранняя осень, пришедшая в конце августа, принесла первый холодный ветер. Парижане не успели оглянуться и привыкнуть к осенним пальто, как на улицы столицы уже упал первый снег. В неотапливаемой комнатке под потолком в гостинице Клавье стремительно холодало. Бруно и Дюмель сносили туда теплые покрывала и пледы, затыкали ими щели в окне и уплотняли под потолком и на полу голые стены. Лексен наскреб монет и на блошином рынке купил старую, но еще рабочую металлическую отопительную печку, работающую на дровах. С ней стало теплее. Их беседы после службы в церкви продолжались, только теперь они стали не наставляющими. Разговоры велись на любые темы. Констану и Лексену было хорошо вместе. Как друзьям. Как любовникам. Дюмель думал: в церкви можно найти не одного только Бога — в храмах обретается познание внутреннего мира, своего и чужого. Так Бруно нашел свет не столько через учения и наставления Господа, которые услышал от него, Дюмеля, и прочел в Библии, сколько ему становилось легко на душе от осознания своей принадлежности к одному определенному миру, познав душу человека другого. И почему Констан это понял спустя столько лет? Ему потребовалось лишь недавнее знакомство с Лексеном. Однажды их встречи вышли за рамки парка при церкви: после обычной вечерней службы Дюмель и Бруно, со стороны для горожан ведшие себя как лучшие друзья или братья, впервые вышли из парка и не спеша побрели по улочкам, незаметно, занятые беседой, дойдя аж до Трокадеро. С этих пор они продолжали встречаться, гуляя по району, выходя за пределы парковых насаждений, и, наговорившись, провожали друг друга до метро.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Приглашение на ужин было принято с наступлением сентября, за сутки до отбытия Дюмеля к матери в Обервилье. В тот день семья Бруно и Констан за столом вели себя более открыто. Элен предложила Констану как-нибудь зайти вместе со своей матерью, Дюмель пообещал передать ей. После ужина молодые люди поднялись в комнату юноши якобы для очередных наставлений. Бруно вернул Дюмелю его личную Библию.

— Я хотел бы обсудить Писание… вместе со своими страницами из дневника, — признался, наконец, Лексен, — но, так понимаю, это будет возможно только после твоего возвращения.

— Да. Хорошо. Это радует, что ты готов. Я помогу тебе разобраться в твоих мыслях. Мы вместе постараемся, — пообещал Дюмель. — Я ничего не буду думать про тебя. Я рядом не для того, чтобы подло указывать на тебя пальцем, — доверительно произнес Констан и взял Бруно за плечи, — а для того, чтобы ты нашел себя.

— Зато я уже знаю, что нашел тебя, — шепнул Лексен и поцеловал Дюмеля. Тот ответил взаимностью.

Их родные и Паскаль ни о чем не подозревали. Строгая, но любящая Элен и мягкая, верующая мать Дюмеля не догадывались, что их сыновей объединяет нечто большее, чем просто дружба. Своей матери Лексен сообщил, что его отсутствие пару дней в месяц без ночевки в доме объясняется ночным дежурством на работе. К слову, не проработав и трех месяцев на одном месте, Бруно ушел. Всю неделю, пока искал новую работу, он уходил из дома словно на рабочий день и шастал по улицам, заходя в конторы, подыскивая возможность подзаработать. Однажды мать сказала ему, что если он уволится с работы и не найдет новую, она тут же отправит его в колледж или университет. Бруно не желал учиться из принципа, потому хотел во что бы то ни стало найти любой оплачиваемый труд и тем самым стать независимым в финансах взрослым. Удача улыбнулась ему внезапно: на шестой день поисков он зашел в контору, предоставляющую услуги по государственной регистрации прав, и узнал, что свободна должность регистратора заявок. Его взяли без испытательного срока, платили больше, чем на рынке, зато к рабочему дню прибавилась пара часов. Первые дни Лексен только вливался в процесс и работал не в полную силу, но сноровистость и самоотдача сделали свое. Он вновь оказался при деньгах, даже приобрел себе новую куртку и сменил сигареты, покупая дороже и качественнее. Узнав о перемене работы своим товарищем, Дюмель поддержал его и шутя предложил сходить к цирюльнику: оброс до невозможности, будет куда потратиться. На следующую встречу Лексен пришел в новой одежде, коротко подстриженный, с красиво уложенными волосами и аккуратной бородкой, что Дюмель сперва его даже не узнал. Бруно сразу превратился в молодого респектабельного мужчину.