Черный археолог из будущего. Дикое Поле - Анатолий Спесивцев

«Вот, чертовщина какая! Кто бы мог подумать, что придётся опекать человека из другого времени? И как это, возможно, провалиться не в яму с дерьмом, а в прошлое? Впрочем, судя по виду Аркадия, яма с дерьмом куда предпочтительней, чем яма во времени».

Тащить попаданца к куренному костру, и в этот раз не стал. Кликнул новоиспечённого джуру, старые то разосланы с невероятной вестью, чтоб принёс поесть из куренного казанка и, обождав пока Аркадий сбегает по утренним делам, попытался расспросить его о событиях ближайшего будущего подробнее. Нормального разговора, к его великому сожалению, не получилось. Аркадий выглядел разбуженным, но не проснувшимся. То и дело кривился, охал, жаловался на боль, недостаточность сна и отсутствие кофе. Единственным связным сообщением, на которое он сподобился, был рассказ об этом самом кофе, который, якобы, уже вовсю пьют турки. Да легенда об открытии кофе людьми (монахи, козы…).

У куренного атамана в походе хватает забот, даже у него есть хорошие помощники. Не успели Иван с Аркадием позавтракать, как прибежал Панько Малачарка.

— Батько, Степана Здоровило поймали на краже! Он Незамая саблю присвоил да спрятал!

Пришлось бросать еду и бежать для прояснения дела, надеясь, что Панько ошибся. Молодой Степан, крестник Иванов, прозванный Здоровилом за стройность и отсутствие рельефной мускулатуры, был сыном старого друга Ивана, Степана Полууса. И отец молодого казака, и, в своё время, его дед, погибли на кольях в Константинополе, но казацкой славы не посрамили. Пощады не просили, на турок с высоты кольев плевали. Иван взял молодого казака под свою опеку, надеясь, что из него вырастит не менее славный защитник православной веры и народа русского, чем его дед и отец. И тут такое!

Надежда на ошибочность сообщения Панька не оправдалась. Степан, оказавшийся невдалеке от места задержания грешивших противоестественным образом казаков, позарился на булатную саблю Незамая, снятую с убитого им турецкого аги. Воспользовавшись замятнёй, что случилась во время задержания, Степан потихоньку поднял с земли сорванную с казачьего пояса саблю и, сунув её под жупан, удалился с места события. Воистину, бес молодого казака попутал, потому как для казака воровство у своих — точно смертный грех. В смысле, ведущий к скорой смерти нечистого на руку. К крысятничеству казаки относились отрицательно. В самой, что ни на есть, категоричной форме, проявляя это отношение.

Бог один знает, на что рассчитывал Степан. Пусть никто сабли попавшегося на таком стыдном деле казака не хватился, но ведь сам Степан не в отшельническом ските обретался. Да и, дурачок, прикрепив саблю, обмотав её запасными штанами, к своему вьюку, он не выдержал соблазна и прилез ночью полюбоваться ею. На чём был и пойман. В казачьем лагере, пусть, вроде бы, спящем поголовно, всегда найдутся зоркие и внимательные глаза. А застуканный на горячем, с ворованной саблей в руках, Степан так растерялся, что сразу во всём признался на вопрос: — Чего это ты по ночам чужой саблей (своя сабля у Степана болталась у пояса) машешь? — Подписав себе признанием смертный приговор.

Расстроенный донельзя, Иван провёл следствие с подъесаулом, сопровождавшим отряд, попутно проясняя отношение казаков (ох, как оно бывает изменчиво…) к воришке. И, пусть немного, успокоился. Большинство вокруг сочувствовало Степану, жалело мальчишку. Иван, походя, подбросил идейку, что во всём виноват греховодник Незамай (прости Охрим, ведь тебя, всё равно не спасти), молодой Степан поддался соблазну воровства из-за содомита.

«Дай Бог, удастся крестника от позорной смерти сохранить! Боже, помоги в добром деле! Дева Мария смилуйся! Заступись перед сыном за одного из верных слуг».

Пришлось казакам немного задержаться на месте ночёвки, пока Степан, испуганный, бледный как известная особа с косой, то и дело пытающийся блевать, хотя желудок был у него пуст давным-давно, сажал на кол двух несчастных казаков. Не помоги ему сам Незамай, дело затянулось бы надолго. Младший из казнимых, не выдержал и расплакался, хотя помилования просить не стал. Наверное понимал, что не будет помилования. Охрим держался мужественно, с лаской уговаривал потерпеть боль: — Уже недолго осталось терпеть! — своего несчастного любовника, попросил прощения у братьев-казаков. Чем вызвал одобрительный гул в толпе. Участи, впрочем, им это не облегчило. Да и не добивался Охрим облегчения, на кол, фактически, сам взгромоздился, от Степана толку мало было.

Явная слабость, проявленная крестником, вызвала весьма неодобрительные выклики в толпе, слабаков казаки не уважали. Это сильно встревожило Ивана. Своим «не казацким» поведением Степан здорово осложнил для крёстного возможность своего спасения.

«Эх! Не в батьку ты удался, не в батьку. Забаловали чёртовы бабы тебя в детстве. Не хватило видно при мужании отцовского присмотра. Ох, и трудно теперь будет спасти твою шею от верёвки. Да ради отца твоего, попробую. Эх, Охрим, Охрим, подвёл ты, и меня, и дурака этого…»

Думы думами, а за Аркадием, подошедшим в начале казни, Иван тоже не забывал поглядывать. Попаданец, так теперь и Иван про себя стал его называть, держался хорошо. Побледнел, правда, но глаза от страшной картины не прятал, никаких признаков тошноты, как бывает у новичков, заметно у него не было. Не врал, значит, что приходилось ему воевать и убивать. Что очень хорошо, легче к запорожским нравам будет привыкать.

«Хорошо, что не слабак, — Иван с досадой посмотрел на крестника, — со слабаком трудно серьёзные дела делать. А если, правда, что он успел понарассказывать, дела предстоят очень серьёзные. Интересно, когда братья-характерники нас догнать успеют? Недалеко мы, вроде бы, от Днепра отошли, не должны задерживаться».

Мешкать возле казнённых казаки не стали. Пока большинство глазело на казнь, меньшинство споро подготовило всё к перевозке, свернув лагерь. Оставив двух насаженных на кол умирать, Иван отъезжая слышал, как Охрим пытался утешать собрата по несчастью, не замечая, что тот уже потерял сознание. В толпе раздался ропот против излишней жестокости и наказной гетман, чуткий к веяниям толпы, приказал своему джуре добить казнённых. Такое действо можно было расценивать как оказание услуги товарищу, а не палачество.

«Страшна бесовская сила, ох, велика и опасна. Такого доброго казака проклятый бес сумел соблазнить! Теперь, даже в церкви за спасение его пропащей души свечу ставить бесполезно. Пропал казак, пропала его душенька. Эх! Прибудем к донцам, поставлю всё-таки, самую большую свечу за спасение его души и закажу молебны на год. Может быть, прав Аркадий и зачтутся Охриму там заслуги в борьбе с гонителями православной веры?" цам, поставлю самую больэх!ропащей души светаённых казаерживаться" и, о, арассказывать, дела предстоят очень серьёзные. Иван, отъезжая

Настроение, само собой, у Ивана упало, ниже некуда. Войско лишилось доброго казака, может, даже двух, кто его знает, что из молодого содомита выросло бы. Его крестник был ему почти также дорог, считай, родной, а тут и страшное обвинение, и недостойное поведение. И Пилип чёртов, просил же его, ограничься повешеньем, так нет, упёрся как баран: — Полагается кол, старики говорят, полагается кол.

«Полагается то, что походный гетман решит. Правда, потом ему ответ за все свои решения держать, но уж за повешенье вместо посажения на кол, никто через полгода ему бы пенять не стал. Да и, года два назад, за то же преступление, в самой Сечи, казаков повесили. Ни одна собака о колах не тявкнула. Назло мне так поступил. Доиграется он со своим гонором, думает, если его часть старшины поддерживает, то ему можно и на характерников плевать? Напрасно он так думает. Не поленюсь приложить силы и умения свои, чтобы он поскорее убедился в этом».

«Про волка разговор, а он тут как тут». К ехавшим во главе Васюринского куреня Ивану и Аркадию, подъехал походный гетман Пилип. Разодетый, будто не в боевой поход собрался, а на переговоры со шляхтой прибыл. В синей шёлковой рубахе под расстёгнутыми, красным бархатным кафтаном и зелёным жупаном доброго сукна. В шёлковых же коричневых шароварах и красных сафьяновых сапогах. Куда тому петуху или павлину. На его боку сверкал каменьями эфес, сразу видно, дорогой сабли.

— Ну, Иване, как тебе казацкое правосудие в походе? Нет недовольства? — довольно улыбаясь, обратился он к характернику.

— Казацкое правосудие — всегда правильное. И всех недостойных настигнет и воздаст по заслугам. В своё время… — многозначительно протянул концовку ответа Иван и оскалился. Назвать этот оскал улыбкой мог бы только сверхнаивный человек.

По взгляду Пилипа было видно, с каким удовольствием он бы посадил на кол не несчастных содомитов, а своего собеседника. Но продолжать диалог на эту тему не стал, обратил внимание на ехавшего рядом с характерником Аркадия. Солнышко уже прогрело воздух, и попаданец решился подставить его лучам свою грудь, весьма многоцветную после вчерашних приключений.