За что? - Лидия Чарская

Вот белокурая девушка с мечтательными, восторженными глазами, нашедшая сходство моих глаз с глазами казненной французской королевы. То же не то. Эта так и душить меня своими поцелуями. Надоест мне очень скоро.

Вот серьезная, бледная, длиннолицая девушка, но она так нервна и болезненна на вид, что, наверное, не сделает шагу со мною по саду от головной боли… Вот рыженькая, вот шатенка, опять белокурая… Которая же из них?

Вдруг глаза мои встретились с нежными тоскующими глазами. Очаровательная улыбка блеснула мне каким-то сиянием и утонула тотчас же в удивительно глубоком взоре.

О, как могла я еще сомневаться и выбирать! Как могла я искать среди других ту, улыбка которой покорила меня в первую же минуту!

— Катишь — это вы! — вскричала я громко, со всего размаха кидаясь на шею милой смугляночки.

— Отгадала-таки! Как это ты отгадала, девчушка моя ненаглядная? — прозвучал ласково надо мною ее чарующий голос, и до слез растроганная пепиньерка Екатерина Сергеевна Титова крепко сжала меня в своих объятиях.

ГЛАВА V

Кузины. — Жертва Катишь. — Страшная ночь

Поздние розы цветут и благоухают… Небо нежно голубеет над сиреневой беседкой, где мы сидим обе — я и Катишь… Катишь чуть ли не в сотый раз объясняет мне сколько видов причастий на русском языке, а я смотрю осовевшими глазами на красивую зеленую муху, попавшуюся в сети паука.

Хотя уже начало сентября, но теплынь такая, что мы целый день проводим на воздухе — учимся, читаем и обедаем в саду. Учусь я значительно лучше. Решено, что в середине зимы, как только я подготовлюсь, меня отвезут в Петербург, в институт, но не в Николаевский, где воспитывалась Катишь, а в Павлинский. Я это отлично знаю и ничуть не огорчена этим. Катишь сумела привить мне интерес к той таинственною жизни, где несколько сот девочек развиваются среди подруг. И потому я заранее знаю, что меня полюбят там и мне будет хорошо. Разве можно не полюбить «маленькую принцессу?» Не даром Катишь голову потеряла с первых же дней от моего ума, находчивости, резвости и пр. и пр. и пр.

Вот только насчет уроков… Все мне не даются противные спряжения и эти причастия и деепричастия! Но Катишь терпелива, как ангел, и всегда сумеет увлечь меня. Зато я люблю ее ужасно, мою милую Катишь! Она такая молоденькая, миленькая, кроткая и скорее друг мне, нежели гувернантка. Вот вам и старая дева с крючковатым носом! Теперь я знаю, что тети нарочно запугали меня, чтобы преподнести мне приятный сюрприз в виде молоденькой и хорошенькой гувернантки. С Катишь я стала учиться прилежнее. Вот только сегодня мне что-то не везет. Но я знаю отчего. К нам приехали кузины, бывшие институтки, Оля и Вера Соснины. Оля—подруга Катишь по институту. Вера — бывшая «Павлушка», воспитанница Павловского института, т. е. такая же, какой сделаюсь и я. Они обе такие милы, жизнерадостные, свежие. Они весь дом наполнили своими молодыми голосами. С тех пор, как они у нас, стрелки-офицеры проводят у нас целые дни. Даже Хорченко отстал от меня и перестал меня дразнить своею невестой и не отходит от Веры, стройной красивой, белокурой девушки с бойкими глазами и с такой толстой косою, что все невольно ахают при виде ее.

Оля — та в другом роде. Есть что-то меланхоличное в ее томных серых глазах, в грациозных, размеренных движениях. Вера очень хорошенький боец, разбойник; Оля же очаровательна своей женственностью. Я ужасно их люблю обеих!

Вот они ходят по саду обе. Вера хохочет и закидывает назад голову, и без того отягощенную ее гигантскою косою. Оля улыбается, и ее нежный голосок звенит по всему саду. Я знаю о чем они говорят: сегодня бал в Белом доме и все они едут туда и тетя Лиза, и кузины, и Катишь. «Солнышка» не будет. Он уехал в Гатчино сделать визит родителям этой противной Нэлли Роновой. Он приедет завтра, а пока… О, эти противные причастия и деепричастия!..

— А… га! вы еще учитесь, маленькая мученица! — заглянув к нам в сиреневую беседку, говорить Хорченко. — Да бросьте вы ее терзать, Екатерина Сергеевна! — говорить он, умоляюще глядя на мою воспитательницу, — ведь уморите девочку. Смотрите, позеленела вся.

— Не правда! — защищает меня Вера, — вовсе не позеленела, а по-прежнему розанчик! Целуй меня, душка.

Я чмокаю Веру, потом заодно и Катишь.

— Учиться больше не будем? — говорю я голосом, в который вкрались все семь умильно-ласковых нот разом.

Против этих ласковых нот Катишь не устоять ни за что на свете. Грамматика захлопнута и я присоединяюсь к веселой компании со своей гувернанткой.

— А вы знаете? Вчера ночью квартиру Сумарокова ограбили! — говорю я, задыхаясь от нетерпения высказать все, что узнала сегодня утром и хочу рассказать всем подробности, которые я успела узнать, но оказывается, офицеры уже знают эту свежую новость.

— Безобразие! — возмущается Ранский, — произвести дерзкую кражу под самым носом, как говорится, у воинской части.

— Наша дача еще глубже в парк стоить… чего доброго… если… — нерешительно говорит Оля.

— Ax, какая ты трусиха! Ведь у дяди Алеши семь ружей и все заряжены! — говорит веселая Вера и тотчас же прибавляет, задорно блеснув глазами: — Ах, это ужасно интересно, воры! Я бы хотела их посмотреть…

— Ну, уж подобного мнения я разделить не могу, — вырвалось у меня.

После обеда Катишь, Вера и Оля стали одеваться на бал.

Ах, какие они хорошенькие все трое! Я не могу достаточно налюбоваться на них всех. Bepa, вся в бледно-розовом, светлая и сияющая, настоящее воплощение весны. Оля — та вся голубая, точно осененная прекрасно-нежным сиянием весенней ночи. А моя милая Катишь, в своем скромном, белом платьице, с гладко причесанной черной головкой — настоящая мушка в молоке. На тете Лизе черное бархатное платье, ее самое нарядное из всех. Я сижу в кресле и смотрю, как они одеваются, причесываются и вертятся перед зеркалом, и Bepa, и Оля, и Катишь. Сначала это очень интересно любоваться так на чужую радость, но вот неслышными шагами ко мне приближается мальчик-каприз и шепчет на ушко:

— «А тебя-то и не берут. Тебя оставят дома, как Золушку… А ты бы могла ехать и быть такой же хорошенькой и нарядной… Да!»

И вдруг самым неожиданным образом я сердито кричу:

— Да, да! Сами едут… а я оставайся… Очень весело, подумаешь!

— Деточка, что с тобой? — так и бросается ко мне тетя Лиза, — ведь я только отвезу их, введу в зал и сейчас же обратно… Ведь это тут же рядом… А ты в это время побудешь с Машей и Петром. Маша у тебя посидит, пока я не вернусь из Белого дома.

— Не хочу Машу! Я Катишь хочу! Одну Катишь! Пусть все едут, а Катишь останется со мною. Она моя! — извожусь я, бросая на тетю злые взгляды.

— Но ведь Катишь уже одета… и потому неужели же ты хочешь лишать удовольствия Катишь? — на перегонки уговаривают меня Вера и Оля.

Я кидаю косой взгляд на Катишь. Ах, какая она прелесть в ее скромном, белом платьице! И вот именно потому, что она прелесть, я не хочу, чтобы она ехала. Вырядилась, веселиться будет, плясать, а обо мне ей и дела нет!

Решительно, я считала. Катишь своей собственностью, которая и создана для того только, чтобы ублажать меня.

— Ну, уж это из рук вон, Лидюша! — выходит из себя Лиза. — Ты деспот какой-то стала!

— Ну, и оставьте меня, если я деспот. И уходите все и никого мне не надо, никого, никого!

— Конечно, уйдем, и не будем смотреть на тебя, капризная. Идем, Катишь! — говорить Bepa и бросает в мою сторону сердитый взгляд.

Я кидаюсь лицом в подушку дивана и замираю так на несколько минут. Потом, когда все затихает в комнате, осторожно приподнимаю голову и прислушиваюсь. Шаги и шелест платьев утихают в отдалении… Вон хлопнула дверь… Вон голос Веры крикнул — «Петр, я забыла мантильку… принесите, пожалуйста», — и шаги снова приближаются, снова. Но это не грубые солдатские шаги Петра. Что-то легко, стремительно несется по коридору. Я с удивлением устремляю глаза на дверь…

Ах! На пороге стоит Катишь и улыбается.

— Я не иду в Белый дом, Лидюша… голова болит что-то… Не хочется! — говорит она, усиленно глядя в сторону.

Голова болит!.. Я понимаю, что она говорит неправду…

— О, милая, милая Катишь!

И с легким криком я висну у нее на шее.

* * *

Деревья в парке глухо шумят, точно жалуются на что-то. Темень такая на дворе, что хоть глаз выколи. Точно что-то черное и страшное притаилось за дверью и ждет только случая вбежать, ворваться и схватит нас. Жуткая сентябрьская ночная мгла повисла за окнами и смотрит к нам убийственно- черными глазами.

— Мне страшно, Катишь, — шепчу я, поджимая под себя ноги и глядя в окно широко расширенными зрачками.

Катишь только что прочла мне о том, как маленький Рене пек в камин каштаны, когда призрак отца предстал перед ним. Я знаю этот рассказ от слова до слова и каждый раз волнуюсь и дрожу на том месте его, где появляется призрак.