Шлюпка - Шарлотта Роган

Рыба стала символизировать все то, что при желании мог бы совершить Харди, если только не докучать ему вопросами о наших перспективах. Постигшая его неудача была не единственной причиной для подспудно растущего недовольства. Он все время пугал нас неминуемой переменой погоды, предупреждая:

— Сами увидите, что значит перегруженная шлюпка.

Но мы не хотели ничего слушать. Нас злила и собственная беспомощность, и его возможная правота. Не угасать же нам, как миссис Флеминг? Но чувство гнева и недоверия крепло исподволь. А вечером пятого дня мы еще были благодарны Харди за «чудо с рыбами».

Священник любил пересказывать библейские истории и не преминул воспользоваться случаем, чтобы поведать нам о рыбах и хлебах. Когда он заводил притчи или псалмы, Мэри-Энн с Изабеллой оставляли любое занятие, а Аня Робсон усаживала маленького Чарли на колени и не затыкала ему уши. Должна признаться, что даже мне приносили временное успокоение эти знакомые истории, хотя некоторые из них отличались изрядной мрачностью. Людям нравятся повторения. Они любят знать наперед, чем дело кончилось, даже если кончилось оно гибелью всего человечества, кроме Ноя, во времена Всемирного потопа. Священник привычно находил параллели между известными сюжетами и нашими злоключениями в шлюпке, а история с ковчегом прямо напрашивалась на такое сравнение. Проявив творческую жилку, священник привязал к нашей ситуации даже скитания Моисея в пустыне и Красное море, расступившееся перед евреями. Он научил нас словам «Песни Моря» — как раз о том, как Господь спасает избранных, а враг камнем идет ко дну, — чтобы мы могли декламировать ее по памяти после счастливого избавления.

Мистер Синклер рассказал, что история о Ноевом ковчеге пришла в христианскую традицию из древних языческих преданий.

— В вавилонских сказаниях также упоминается потоп, а вместе с ним и знакомые нам приметы: ворон, голубка. Это не может быть простым совпадением, — пояснил он, но священник поспешил отмести эту мысль как еретическое заблуждение.

Мэри-Энн заметалась — не столько опасаясь ереси, сколько не зная, чью сторону принять в этом споре, священника или же мистера Синклера, чья точка зрения совпадала с моей. К счастью, мистер Синклер проявил не только образованность, но и миролюбие, успокоив страсти цитатой — предположительно из Боккаччо — о том, что люди скорее склонны верить плохому, нежели хорошему, и что без мифов не было бы поэзии.

Шли дни, и я уже стала сомневаться, действительно ли Харди кормил нас рыбой, или это было коллективной галлюцинацией. Настоящее застыло в неподвижности, а прошлое спрессовалось и ушло так далеко, что допускало множество толкований, как отрывок плотного богословского текста. Легче было поверить, что мы родились в этой шлюпке, чем вспомнить, что раньше у всех были свои судьбы, свои предки и кровная связь с прошлым. А будущее оставалось непроницаемым — даже для мыслей. Где доказательства, что оно существует? Или когда-нибудь наступит? Подобно истории с рыбами, его следовало принимать на веру.

Ночь

Удивительно, насколько изменило наш настрой даже ничтожное количество пищи в желудке. Когда мы жались друг к другу, спасаясь от вечернего холода, миссис Кук опять принялась сплетничать, но на сей раз — по поводу королевской семьи, и сыпала такими подробностями, которых никак не могла знать. Тем не менее нас это позабавило, и я невольно ловила каждое слово, как и остальные женщины, сидевшие в нашей части шлюпки. Когда ее фантазия иссякла, инициативу перехватила Мэри-Энн, которая стала рассказывать про людей своего круга, но у нее хромала логика, а вздохи и восклицания заменяли едва ли не половину слов.

Обычно у нас были в ходу разговоры совсем иного свойства, которые множились с наступлением темноты, когда мы были рады любому способу скоротать время. Люди, переходя на шепот, могли делиться секретами, а то и просто обрывочными впечатлениями, подслушанными диалогами и даже украдкой перехваченными взглядами. В части толкования взглядов Изабелла превзошла всех остальных. «Вы заметили, как посмотрел на меня мистер Харди? — с содроганием начинала она, а потом добавляла: — Так смотреть может только сущий дикарь!»

По одному-единственному взгляду она сочиняла целые романы, и впоследствии сторона обвинения настолько заинтересовалась этими домыслами, что стала принимать их за чистую монету. Изабелла приписывала Ханне и миссис Грант изобретение тайного зрительного кода и с готовностью растолковывала свои наблюдения каждому, кто оказывался рядом. Мне, например, она поведала, что тяжелый взгляд, который Ханна послала мистеру Хоффману, на самом деле означал ведьминское проклятье, а через некоторое время, когда Хоффман споткнулся и едва не выпал за борт, Изабелла высмотрела меня среди пассажиров и со значением спросила:

— Убедилась?

Бывало, слушательницы запоминали рассказанные им по секрету истории, перекраивали их на свой лад и пускали дальше. Так, я поделилась с Мэри-Энн планами сближения с матерью Генри, а потом этот рассказ возвратился ко мне вывернутым наизнанку: якобы мать Генри отказала мне от дома. Со сплетнями бороться бесполезно, только хуже будет, поэтому я даже не стала восстанавливать истину, а просто зареклась откровенничать с кем бы то ни было.

Я случайно услышала, как миссис Кук рассказывала миссис Маккейн, что перед самым отплытием из Лондона оказалась свидетельницей перепалки между мистером Харди и капитаном Саттером. Тогда она еще не могла знать, что судьба сведет ее с Харди, и не стала вслушиваться, но подумала, что матроса хотят списать на берег. Стычка закончилась тем, что мистер Харди вроде как подчинился условиям капитана, а тот ему пригрозил: «Если что — я тебя вот этими руками за борт вышвырну!»

Весь вечер эти две сплетницы строили догадки насчет той ссоры, как будто сейчас это имело какое-то значение, как будто могло добавить какие-то штрихи к характеру мистера Харди, который мы досконально изучили за время нахождения в шлюпке. Через пару дней, когда мы с миссис Кук рядком лежали на одеялах в нашем «дортуаре», она и мне пересказала тот же случай, расцветив его новыми деталями.

К тому времени Харди успел рассказать нам кое-что еще о человеке по имени Блейк, и она решила, что Харди и капитан сцепились именно из-за него. Как всегда, она не преминула выставить себя провидицей:

— Я мгновенно поняла, что наши пути еще пересекутся.

Полковник Марш вполголоса сообщил разным людям, что однажды сам видел, как мистер Харди безропотно отдал кому-то из офицеров бутылку виски. Может, это и был Блейк? Может, он забрал над Харди немалую власть? Или они сообща проворачивали подпольные махинации? А может, что-то не поделили? Слухи множились, затягивая в свой водоворот все новых и новых слушателей и рассказчиков, которые пришли к единодушному заключению, что у мистера Харди весьма темное и сомнительное прошлое. Любая история, связанная с Харди, была на вес золота, но требовала осмотрительности, чтобы предмет обсуждения ни о чем не догадался. Шепотки вплетались в канву предыдущих откровений, которые повторялись заново и толковались с такой одержимостью, как будто могли раз и навсегда прояснить, почему мы оказались посреди безбрежного океана, одни в целой вселенной.

Мистер Престон, поборник точности, в первый же день рассказал мистеру Синклеру, что нашел общий язык с судовым казначеем и от него узнал, что владелец лайнера увяз в долгах. А в шлюпке у мистера Престона возник вопрос: не сказалось ли бедственное положение владельца на техническом оснащении судна и удалось ли в полном объеме завершить все необходимые приготовления к рейсу? Слово за слово собеседники решили, что катастрофа была подстроена самим владельцем парохода для получения страховки. Ухватившись за брошенную мистером Харди реплику о том, что лайнер перешел в руки человека весьма оборотистого, мистер Престон опять вытащил на свет свой разговор с казначеем. По сравнению с другими пассажирами шлюпки деликатности у бухгалтера не было ни на грош. Ему и в голову не приходило, что в речи могут быть полутона и подтексты; я ни разу не видела, чтобы он склонял голову к собеседнику, понижая голос. Если ему хотелось высказаться, он рубил наотмашь, и этой ночью громогласно обратился к полковнику:

— Мне казалось, тут упоминали, будто «Императрица Александра» перешла в другие руки и могла бы давать прибыль! Как по-вашему, не приврал ли Харди насчет этой сделки?

Естественно, мистер Харди, который в тот момент вычерпывал воду, не мог такое стерпеть: он метко запустил в Престона черпаком и выкрикнул:

— Стал бы я дальше горбатиться на старого владельца, на скупого хорька! Довольно этот гад моей крови попил!

Если такие доводы и не убедили мистера Престона, возражать он поостерегся.