Сборник статей и интервью 2006г. - Борис Кагарлицкий

Сталинский режим был по отношению к революции 1917 года тем же, чем был бонапартистский режим по отношению к Франции времен якобинцев. Революцию сменил порядок, установленный в интересах новой бюрократии. Но этот порядок опирался на перемены, произошедшие в обществе. Подавляя демократический импульс революции, уничтожая старые партийные кадры, изменившаяся система продолжала модернизацию страны, сохраняла и даже развивала провозглашенные революцией социальные завоевания. В этом был секрет ее жизнеспособности, того, что система смогла продержаться три с лишним десятилетия после прекращения массовых репрессий.

В современной России принято публично демонстрировать ностальгию по советским временам. Только по чему именно в советской эпохе мы тоскуем? По эффективной системе государственной безопасности или по социальным гарантиям? По ГУЛАГу или по общедоступному образованию, позволявшему подниматься наверх выходцам из низов общества? По большой армии или по большой науке? Понятно, что в прошлом одно было увязано с другим. Но сейчас-то эпоха другая. Что из прошлого мы собираемся взять в будущее?

Современный национализм готов взять в советской системе все самое худшее, реакционное, авторитарное, но решительно и последовательно отвергает все то, что в ней было прогрессивного, передового, демократического. В этом смысле либеральные ниспровергатели советского опыта и националистические воздыхатели по прошлому не так уж сильно друг от друга отличаются.

Что касается лидеров КПРФ с их любовью к русскому самодержавию и официальному православию, то будет глубоко несправедливо называть их сталинистами. По своей идеологии они ближе всего к белогвардейцам и черносотенцам, в лучшем случае к той части монархической эмиграции, которая примирилась с новой властью в конце 1930-х годов, увидев в Сталине нового царя. Им импонировало в режиме Сталина все то, что противостояло революции 1917 года, и отвратительно было то, в чем проявлялась связь с революцией, преемственность по отношению к ней.

Нет, лидеры сегодняшней КПРФ не сталинисты. Для них сталинизм 1930-х годов - чересчур западническая, излишне модернистская, рационалистическая и недопустимо радикальная идеология.

Они даже до сталинизма не доросли.

ПАРАДОКСЫ ХХ СЪЕЗДА

50 лет назад в Москве прошел ХХ съезд КПСС. Решения большинства советских партийных съездов давно забыты, а про февраль 1956 года продолжают помнить и спорить.

Для молодых людей выросших в потребительском обществе, годовщина открытия ХХ съезда 14 февраля - день святого Валентина, когда полагается дарить подругам цветы и посылать любимым людям сентиментально пошлые открытки. Но события прошлого напоминают о себе политическими разногласиями дня сегодняшнего.

Лидер Коммунистической партии Российской Федерации Геннадий Зюганов прокомментировал юбилей, заявив, что доклад Хрущева был очень вредным. С Хрущева всё плохое у нас и началось. Общество раскололось. Факты в докладе, конечно, соответствовали действительности. Но зачем о таком говорить вслух? «В своем докладе Хрущев, по сути, свел личные счеты со Сталиным, и хочу подчеркнуть, что этот доклад в предварительном порядке не обсуждался ни на пленуме, ни на президиуме ЦК КПСС».

Секретный доклад был произнесен под занавес съезда, закрывшегося 25 февраля, и «секретным» не был. Его разослали по всей стране и зачитывали на партийных собраниях - тоже, разумеется, закрытых. В итоге через две-три недели его содержание знали миллионы людей. И, вопреки утверждениям Зюганова, он отнюдь не расколол страну. Его приняли - точно так же, как раньше принимали решения партии о борьбе с вредителями и уничтожении врагов народа.

В геополитическом и экономическом смысле пика могущества СССР достиг как раз при Хрущеве и Брежневе. Был совершен прорыв в космос, достигнут ядерный «паритет» с США, на сторону советского блока перешли многие страны арабского Востока и Африки. Уровень жизни повысился. Но идеологической «монолитности», присущей сталинскому периоду, уже не было.

Полностью «монолитным» общество никогда не было. Об этом говорят не только романы Александра Солженицына, но и архивные документы. И всё же было некое чувство общей судьбы и общего дела, и объединяло оно, удивительным образом, не только трудящиеся низы и бюрократические верхи, но зачастую даже жертв ГУЛАГа с их охранниками. Сталинский режим был неразрывно связан с историей революции. Это был своего рода коммунистический бонапартизм. Тоталитаризм сочетался со своеобразным демократизмом, страх и репрессии - с энтузиазмом и искренностью. Парадоксальным образом именно это сделало ХХ съезд возможным и закономерным.

Задним числом Хрущева одни обвиняли в непоследовательности и недостаточном радикализме, другие, напротив, возмущались, что он всё сделал публично, превратив политическую реформу в личную посмертную расправу со Сталиным. И вопрос вовсе не в том, какова доля вины иных членов Политбюро. Хрущев валил всю вину на Сталина потому, что стремился избежать серьезных дискуссий о сути процессов, происходивших в СССР в 1930-400е годы. Если бы его отношение к умершему вождю было более сбалансированным, встал бы вопрос о внутренних противоречиях советского государства, об итогах революции, о том, насколько сложившийся строй соответствовал марксистским представлениям о социализме. Подобные вопросы ставил Троцкий, от которого советская элита отмежевывалась в годы Хрущева не менее яростно, чем при Сталине. Ещё один парадокс: окажись Хрущев меньшим антисталинистом, он принужден был бы сдвинуться навстречу троцкизму.

Никого не простить и ничего не понять - таков был выбор партийной элиты конца 1950-х годов. Систему надо было отстаивать, жертвуя Сталиным. И Хрущев выразил настроение аппаратного большинства, частью которого был сам. Секретный доклад на ХХ съезде не был выходкой одного человека, он суммировал общую позицию, восторжествовавшую после трех лет внутренней борьбы.

Прошло еще тридцать лет, и провозглашенная Михаилом Горбачевым перестройка довела Советский Союз до полного краха. Итогом последующих реформ оказалось страдание миллионов людей, униженных, ограбленных, отброшенных в начале 1990-х годов на грань физического выживания (т.е. поставленных в условия, сопоставимые с ГУЛАГом). Можно ли считать всё это историческим последствием ХХ съезда, к решениям которого апеллировали и Горбачев и пришедший ему на смену Борис Ельцин? Разумеется, оба лидера принадлежали к другому поколению - воспитанному и развращенному эпохой Брежнева. Да и сама отечественная бюрократия проделала за те годы немалую эволюцию. Но ХХ съезд действительно был своего рода рубежом. В борьбе между демократическим и бюрократическим началами, присущими советскому обществу, по внешности восторжествовало первое, по сути же - второе. Демократизация была проведена, но исключительно к выгоде, в интересах и под контролем бюрократии. Для страны подобный исход оказался наихудшим.

Специально для «Евразийского Дома»

ВИНОДЕЛЫ И КОММУНИСТЫ

Что приходит на ум, когда речь заходит о Молдавии? Вино, гастарбайтеры. Но еще и коммунисты… Вот уже пять лет, как Молдавия является единственной страной в Европе, где у власти находится коммунистическая партия.

Случилось так, что я оказался в Кишиневе в годовщину прихода к власти президента Воронина - в составе небольшой группы московских обществоведов. Затея эта принадлежала Вячеславу Иноземцеву, автору многочисленных книг и статей про постиндустриальное общество. Некоторое время назад побывав в Молдавии, он пообещал руководству страны привести целую делегацию интеллектуалов из России. Интеллектуалов набралось четверо: экономисты Александр Бузгалин и Михаил Делягин, социолог Карин Клеман и я…

Первым впечатлением в аэропорту была газета «Независимая Молдова».

«Силовики рассчитывают на помощь гражданского общества», гласил аршинный заголовок. На другой странице: «Мафии отрежут хвост по самые уши» (это про рынок лекарств). «Из искры возгорится пламя» (про работу кишиневских пожарных). Я положил газету в сумку и залез в присланный за нами автобус.

Южные города лучше всего посещать весной или летом. Зимний пейзаж выглядит блеклым и грустным. Может быть, поэтому Кишинев произвел на меня не слишком радостное впечатление. Мы ехали по разбитым дорогам, мимо обветшалых советских зданий, обгоняя неважно одетых людей. Старый город, состоящий из небольших, в один-два этажа, симпатичных домиков, все время оставался где-то в стороне. Маршрут наш вел к правительственным комплексам, построенным в монументальном позднесоветском стиле.

Всех сосчитали

«Если каждый китаец в год купит одну бутылку молдавского вина - будущее республики гарантировано» Уже в автобусе сотрудник администрации президента рассказал нам, что в условиях, когда большая часть промышленности либо разрушена, либо находится на территории отложившегося Приднестровья, нет иного пути, кроме как развивать постиндустриальные технологии. Информатизация в сочетании с виноделием - вот рецепт экономического подъема.