Яблоневое дерево - Кристиан Беркель

льду, но бездыханный всадник упал на землю.

Зайдя в кабинет, Сала увидела, как взгляд ее отца скользит по телу Отто. Ей было знакомо восхищение в глазах юноши – самоотверженность, с которой ее отцу отдавались все, когда тот, с книгой в руках, зачаровывал их своим голосом, словно сирена. Он стоял, как рыбак, спокойными движениями расправляющий сеть. Она подошла к Отто и взяла его за руку ровно за миг до падения. А потом молча вывела его из комнаты, не оборачиваясь на отца.

Уже когда она легла спать, в дверь постучали. Вошел Жан.

– Ты его так сильно любишь?

Странный вопрос. Она любит Отто, и отцу это известно. Что значит «так сильно»? Разве можно любить сильно или слабо?

– Да.

Она пристально посмотрела на отца. Что он хочет узнать?

– Я тоже.

У Салы в голове раздался пронзительный звон. Гомосексуальность отца ей никогда не мешала. Возможно, благодаря его самозабвенной любви. «Некоторые люди рождаются блондинами, другие брюнетами», – сказал он, когда она впервые столкнулась с его особенностью. Тогда он отправил ее за талонами на еду со своим удостоверением. Она терпеливо стояла в очереди к окошку, где сидел маленький толстый человек, у которого текло из носа. Он периодически отхаркивал слизь, задумчиво гонял ее во рту и с довольным видом проглатывал. Оказавшись перед ним, она положила на стол удостоверение отца. Чиновник открыл его и ухмыльнулся.

– У твоего отца параграф 175. Ничего тебе не дам! Гомики и прочие трусы пусть приходят за талонами сами.

В очереди у нее за спиной пронесся шепот. Все повторяли это слово. Гомик. Тогда она услышала его впервые. Теперь оно пронзает ее слух во всевозможных вариациях. Гомик, гомосек, педрила, пидорас, педик, извращенец, хуесос, глиномес, петух. Но Сала протянула руку и ждала так долго, что смех чиновника превратился в приглушенный кашель, и он наконец нехотя выдал ей талоны на глазах у шепчущихся людей. Потом она гордо пошла домой и спросила у отца, что такое параграф 175. «По этому параграфу преследуются и караются законом мужчины, которые любят других мужчин», – прозвучал ответ.

Больше они об этом не говорили. Больше она не хотела ничего знать. К ним часто приходили мужчины, с которыми ее отец, улыбаясь, исчезал в библиотеке. Она никогда не сталкивалась с чем-то безнравственным, никогда не чувствовала себя брошенной, не испытывала недостатка во внимании отца. Просто некоторые рождаются блондинами, а другие брюнетами.

Сала заметила на ковре у себя под ногами пятно. Она показала на маленький изъян.

– Ошибка в полотне, из уважения к Великому Аллаху. Если бы ковер был безупречным, ткачиха бы согрешила.

Голос отца звучал словно издалека. Она слышала его, но не могла повернуться.

– Он тебя тоже любит? – спросила она.

– Нет. Он любит тебя, – ответил он. – Прости.

Она изумленно подняла взгляд. Прежде отец никогда не просил у нее прощения.

– Я больше никогда так не поступлю.

Это случилось на маленьком мостике в задней части дворцового парка Шарлоттенбурга. Отто впервые неуклюже схватил ее. Она отвернулась, почувствовала, как скользит по спине его рука. Полуиспуганно их губы встретились. Они молча убежали в самый дальний уголок парка, мимо загородного дворца, словно могли вместе спрятаться от этой любви. «На край света», – думала Сала, когда Отто притягивал ее к себе, упав в траву.

Перед зимой пролетела осень, и не успели Сала и Отто обернуться, как сквозь лед показались первые предвестники весны. Они провели лето с Жаном в Бранденбурге, а осенью и зимой ходили по музеям и выставкам. Они обошли каждый уголок своего города, камень за камнем изучили миры друг друга, при первой возможности бежали в театр и не замечали перемен, все плотнее сжимавших вокруг них кольцо.

– Кем ты хочешь стать?

Они брели по Фридрихштрассе под Вайдендаммским мостом, мимо прусского икара, начинавшего свой полет над Шпрее[5]. Слева от них возвышался театр Шифбауердамм, который теперь заняли примитивные противники постановок Макса Рейнхардта.

– Врачом, – ответил Отто так, словно это очевидно и он уже пошел учиться профессии.

– Почему?

– Ради людей.

Он положил руку ей на талию. Сначала он пытался обнимать ее за плечи. Но она была выше него примерно на полголовы, и вскоре он начинал чувствовать себя глупо, к тому же им быстро становилось неудобно. Он предпочитал держать Салу за бедра. Так он лучше ее чувствовал.

– А ты? Актрисой?

– Ты уже знаешь?

– Знал с самого начала.

Отто сдал экзамены на аттестат зрелости, и оценки портила только тройка по математике. В 1934-м, примерно через год после того, как еврейских врачей отстранили от работы, он начал изучать медицину. Чтобы снимать себе комнату, в свободное время он подрабатывал в университетской клинике Шарите: доставлял отправления, таскал ящики, помогал на кухне – делал все, что попросят.

Заразившись его усердием, Сала тоже сосредоточилась на работе – учила наизусть самые знаменитые монологи из драматических произведений, мечтала о главных женских ролях, была леди Мильфорд и Луизой Миллер, Пентесилеей, Гретхен и Мартой Швердтлейн, наблюдала за богинями немого кино и бегала на их первые звуковые фильмы. Она восхищалась Марлен Дитрих и Хенни Портен, Сарой Леандер и Лидой Бааровой.

По выходным они с Отто ходили на непопулярные и дешевые дневные представления, жадно поглощали все от любовных фильмов до ревю и оперетт; они мечтали об огромных белых экранах, на которых волшебные машины создавали с помощью света и тени незнакомые миры, куда они возвращались во сне – ночь за ночью.

Сала не замечала изменений в обществе. Она была молодой немецкой девушкой, воспитанной католическими монахинями в вере в Иисуса Христа. Она хотела выйти замуж за будущего немецкого врача, когда станет достаточно взрослой, и хотела стать актрисой. Ее мать была еврейкой. И что? Ее родители развелись в 1927-м.

Теперь Отто почти каждые выходные приходил по утрам в квартиру Нолей, тонул в объятиях Салы, вдыхал аромат ее кожи, еще мягкой и теплой после сна. Их ноги и руки переплетались, и они срастались телами, а потом изумленно разделялись вновь. Один короткий взгляд, потерянный и уставший, и возвращение ко все более тягостному одиночеству.

Позднее, когда в окна светили согревающие лучи полуденного солнца, они уютно устраивались в уголке и мечтали – иногда с книгой в руках или на коленях, иногда бездумно направив друг на друга взгляды.

Они видели темноту, но не узнавали ее.

Было уже поздно. Выключая в коридоре свет, Жан услышал в комнате Салы какие-то звуки. Он на цыпочках подкрался к двери. В тишине дочь