Вечера на укомовских столах - Николай Богданов

— Комсомольцы не пьют!

— Не шуми, брагу можно!

Я увидел Сережку опять внизу, а вверху, над ним, пенные ковши. После второго я почувствовал себя здоровее и толще этих дубатолов, и, когда хлопнул меня по плечу Рубцовый Нос, спрашивая, гожа ли брага, я не скособочился, а тяпнул его по спине так, что он крякнул.

— Живем, брат, с такой брагой!

— С хмельком да с медком ладно!

— Русского для гостей, русского!.. — заголосили с конца стола.

— А ну, пошли в главную залу.

— Эй, крали, уважим гостей танцами!

Парни подхватили нас, и мы очутились в большой горнице. И видим — в ней полно разбойниц. И все одна другой краше и нарядней.

Бусы, косы, ленты. Полусапожки серебряными подковками звенят.

Как села одна глазастая за рояль да как ударила по клавишам, встряхнув косами, так и бросило нас в пляс.

Чего-чего не переплясали мы. Тут и «русская», тут и «барыня», тут и «сукин сын камаринский мужик».

Помнится, пытались мы танцевать даже вальсы. Но невозможно. Разбойницы до того жарки, до того пышны, что в объятиях с ними нам становилось невмоготу, душно.

Не раз выводили нас разбойницы на свежий воздух и не раз возвращали обратно.

Глотнув вечернего ветерка, я немножко приходил в соображение и различал на стенах горницы кистени, ножи, старинные пищали…

И виделся мне среди пляшущих самый здоровенный, самый высоченный с полосатым колпаком на кудлатой голове — Рубцовый Нос.

Чем дальше, тем больше все стало казаться мне, что перенеслись мы с Сережкой куда-то в древние времена к разбойникам, описанным в чудесной книжке «Князь Серебряный».

И когда среди буйного веселья кто-то возгласил: «Эй, Ванюха, слышь, Перстень, посмотри, каких спекулянтов приволокли!» — я не выдержал и гаркнул:

— Сарынь на кичку!

В ответ мне раздался веселый рев и ужасный хохот. И больше ничего не помню. Третий ковш браги свалил меня с ног.

* * *

Нос мне пощекотала соломинка. Я чихнул и проснулся. От моего чиха поднялся и Сережка. Мы лежали на груде свежей соломы. Солнце озорно играло в разноцветных стеклышках поповской веранды. Задорно пели петухи. И где-то рядом крутилось точило и раздавалось разбойное: вжик-жик!

При этом звуке мне вспомнилось вчерашнее веселье — ножи-кистени на стенах горницы, Рубцовый Нос, пенные ковши и пляски разбойниц.

— Сережа, это мы не во сне?

— Нет, в Сшиби-Колпачке, — мрачно отозвался Сережа, вынимая из волос соломинки.

— А не в Сшибе-Ковшичке? — попытался пошутить я, ощущая некоторое головокружение.

— Я два ковша выдержал, а на третьем…

— Третий был роковым, — подтвердил я.

Мы помолчали, прислушиваясь, как во дворе для чего-то точат ножи булатные.

И вздрогнули, когда на веранду вошел парень. Но вид у него был весьма мирный. В одной руке кувшин молока. В другой буханка хлеба. И слова обыкновенные:

— Комары вас тут не заели?

— Нет, мы их не почуяли, то ли они нас не нашли.

Парень улыбнулся и, почесав рубец на носу, ушел.

А во дворе: вжик-жик, вжик-жик.

Выпив молока, густого, душистого как мед, и закусив хлебом, сладким как пряник, мы осторожно выглянули с веранды и наконец выяснили, что это был за звук. Наши вчерашние знакомцы вострили косы на точиле, укрепленном среди развилин могучего дуба.

Завидев нас, они повесили косы на сучья дуба и окружили веранду, улыбчивые, лупоглазые.

— Ну как, выспались, укомы?

— Не побудили мы вас? Извиняйте. У нас завтра покос… А здесь как раз отменное поповское точило!

…Любуемся на ребят, что за молодцы, рослые, могучие, все как на подбор. Ни вчерашних разбойничьих ухваток. Ни вчерашней дикости. Видно, брага нам в голову ударила и многое померещилось.

Секретаря действительно зовут Ванюхой по прозвищу Перстень. Рекомендуется нам Иваном Перстневым. Обыкновенный паренек в красной сатиновой косоворотке, в брюках галифе и в лаптях с высоко навернутыми онучами.

Заходим в поповскую горницу.

Вот он, дубовый стол, за которым пировали. Вот они, дубовые скамьи. В переднем углу портрет Калинина. У входа пирамида винтовок. А у стены поповский рояль, на котором вчера наигрывали в четыре руки поповские дочки. Или это мне снилось?

Расселись по лавкам красномольцы, и Перстень принялся за доклад о работе ячейки.

— Перво-наперво должен сказать, ошиблись мы в названии — надо бы именоваться комсомольцами, а мы назвались красномольцами — так понятнее, красная молодежь, красномол… Будем просить уком принять нас в союз и именовать как полагается. Опять же есть упущение в бумажном деле. Протоколов мы не вели. Но, ежели надобно для отчета, сейчас напишем все сразу, сколько полагается.

— Ладно, канцелярству научитесь. Ты про работу давай, — сказал Сережка.

— Работа у нас одна — помогаем Советской власти, как и должна красная молодежь. Продразверстка нами собрана на все сто. Дезертирство вырвано с корнем — вот они винтовочки, — почитай все бывшие у зелененьких… Антирелигиозный дурман изжит окончательно. Поп в другой приход сбежал, так мы его поприжали, а поповы дочки, отказавшись от родителя, строят вместе с нами новую, красную жизнь. В церкви, как водится, клуб. В поповском доме наша ячейка.

А теперь строго проводим в жизнь декрет о приостановлении спекулянтства.

Тех спекулянтиков, которые из Мурома в Шацк за тамбовским хлебом тянутся, неся свои скобяные поделки, хватаем и товар реквизируем. А тех, которые с Касимова на Арзамас тащат мануфактуру, за мордовским пшенцом топают, подвергаем тому же.

Нелегкая эта работа — иные так до оружия дело доводят, иные лесом обегают. Но таких случаев, чтоб мы упустили, все-таки не было. Имущество это зря у нас не идет: сшили сельским сиротам рубахи и штаны и прочую одежу. А на остальное винтовок у бывших солдат наменяли, количеством десять штук, гранат — кучу. Наганов — дюжину. И даже… пулемет. Он сейчас в починке…

— А граждане к вам как?

Перстень махнул рукой:

— Они без нас дышать не могут! За такой ячейкой как за каменной стеной. Ни тебе — бандитизма. Ни тебе — продотрядов. А кроме того, мануфактурки, хотя плохонькой, беднеющим-то выдавали, то да се… Село у нас дружное. Когда по призыву Советов в мордву ходили кулацкое восстание усмирять, так пошло мужское население, расколотили это восстание враз.

Нет, мы у села как любимое дите! У нас почему в ячейке всего шесть ребят? Потому что не сами шли, а селом выбирали, самых, значит, отборных… плохоньких не допущали.

— Это как же?

— А так, как вышел с докладом товарищ Климаков о союзе красной молодежи перед всем сходом, так мужики и решили — что если тому быть, то как следует. Ребят, мол, надо образцовых выбирать, если по-нашему красна девица — значит, красавица, то красный парень — значит, богатырь! Ну и выбрали… Лезла мелочь разная — так не пустили. Выбрали ребят настоящих, ядреных, чтобы действительно! У села мы как дите на материнских руках.

Сережка еще что-то спрашивал, а я про свое.

— А зачем, — говорю, — у вас, ребята, ножи вчера на поясах и длинные рубахи?

— Это мы с покоса вернулись, кончали вчерась поздно, захотели бражки выпить и даже ключи с поясов и бруски не сняли.

— А колпак?

На это многие улыбнулись, а Рубцовый Нос, это он вчерашний, хитро подмигнул.

После доклада о работе повел нас Ванюха Перстень убедиться в их достижениях, посмотреть клуб. Показавшаяся вчера мрачной церковь, рубленная из мореного дуба, поражала своей дикой красотой. Резко выделялись ее резьба и узоры на солнце. Кресты на ее куполах были не железные, а из дубовых горбылин. Их трудно было сшибить, и ребята повесили флаги прямо на них. Внутри церкви было светло и просторно. На месте алтаря груботесаная положена сцена, и прекрасный бархатный занавес спадает зелеными волнами. Через весь зал стоят скамьи, тоже крепкие и грубые, а на клиросе — рояль и на рояле две гармонии. Больше ничего особенного не было.

— Только что начали устраивать, — как бы оправдывались ребята, всего раза три играли.

— Чего же вы играли?

— «Власть тьмы» играли.

— Сами?

— С учителем, он у нас, поди-ка, интеллигентный.

— А народ как?

— Ревели бабенки до слез, а мужики так стражника избили, хотя не до смерти, а водой отливали Никишку. Говорили ему, черту, сразу грим снимай, а он замешкался. Спектакли у нас до сердца доходят, народ у нас с сердцем.

* * *

Когда вечерняя прохлада стелилась с лугов, полная мятного запаха скошенного сена, Серега сел писать отчет о ревизии ячейки, а я пошел прогуляться.

Село стояло на холме среди болотистых лесов, как крепость, замыкая одну-единственную дорогу, идущую с севера на юг. Небольшая сырая луговина вся была устелена холстами для отбелки. По ним, резвясь, бегали босоногие ребятишки.