Нашу память не выжечь! - Евгений Васильевич Моисеев

ненависть к фашистам и их злодеяниям перед людьми невыносимой болью пронзила всю мою душу. Шли молча, каждый был в своих мыслях и переживаниях.

Примерно через месяц в столярку поступила заявка на ремонт нар в женском лагере. И снова Ольшевский взял меня с собой. Мы пришли, когда все женщины были на работе. Вошли в первый барак, находившийся недалеко от штрайштубы (канцелярии), осмотрели нары, определили, что нужно отремонтировать, сделали замеры. Мы уже уходили, когда из штрайштубы вышел человек. Увидев нас, подошел поближе, поздоровался с мастером Ольшевским, внимательно посмотрел на меня, добрыми, не злыми глазами. В руках у меня был чемоданчик с инструментами. Роман Ольшевский сказал, что я русский и работаю у него в столярке.

Так я познакомился с Боликом Петровским – поляком, работающим в канцелярии. Позже я узнал, что он в силу своих возможностей в штрайштубе помогал полякам и русским. Так, с его помощью в столярную мастерскую были устроены три советских летчика, которые летом 1943 года прибыли в лагерь с группой советских офицеров. Им приказали пришить ляуфпункты на левую сторону груди, на спину и левую штанину.

Таких отличий до них никто еще в лагере не носил. Это были эмблемы на квадратной тряпице: черный круг, несколько меньший красный, а в центре белый. Словом, настоящая мишень, как в тире, только диаметром 12 сантиметров. При малейшем подозрении любой охранник обязан был стрелять в носителя мишени. Александр Пасин был из Москвы, Костя Шитов – из Горького, а Юрий Цуркан – из Одессы. Они проработали в столярке около двух месяцев. За это время я с ними очень подружился, и мы оставались добрыми друзьями до конца их жизни.

Переписывались, общались на встречах узников, бывали в гостях друг у друга. К концу лета Александра и Юрия перевели на новое место работы, в абладенкоманду, которая выполняла погрузочно-разгрузочные работы и перевозила на больших повозках тоннами брюкву, картофель. Благодаря Александру и Юрию и нам, ребятам, иногда перепадала брюква и картошка. К тому времени мы уже жили в одном бараке.

Глава 12. Русские летчицы и тиф

Повседневные болезни, изнурительный труд, голод, холод, постоянные избиения и издевательства над пленными приносили свои плоды. С уверенностью можно сказать, что нет таких болезней, которыми бы не болели узники в этом страшном зверском логове. Поскольку лагерь был расположен в заболоченной местности, окружен торфяниками со злокачественным химическим составом воды, то, естественно, пить такую воду, да еще сырую, нельзя, а кипяченую взять было негде. Для постоянно голодающих заключенных это означало смерть.

Почти у всех были различные гнойные опухоли (флегмоны) на ногах и теле. Ревир (лазарет) представлял собой жалкую картину, лекарства отсутствовали, узников не лечили, а стремились только уничтожить. Несмотря на это, ревир был постоянно переполнен. На нарах в кучах тряпья, смердящих лохмотьях лежали люди-призраки. Трупы из такого лазарета не успевали выносить. Гнойная флегмона – это такое воспаление, при котором возникает опухоль и гной. Когда с больного снимали бинты (в Штуттгофе они были бумажными), струя гноя тут же заливала пол. Вонь стояла невыносимая. Мне также пришлось сильно страдать и мучиться от ран-флегмон.

Медицинский работник пан Червинский увидел обе мои ноги в ранах. Днем в бараке № 2, осмотрев меня, он срезал ножом огромную темную опухоль. Было страшно больно, но я терпел. Засыпал чем-то, перевязал бумажными бинтами. Мне стало легче, и постепенно раны стали заживать.

В книге «Исторический информатор. Штуттгоф» Т. Скутника говорится: «Самый большой урожай среди заключенных смерть собирала во время эпидемии тифа. Эпидемии тифа в Штуттгофе вспыхивали несколько раз: в 1942 году, весной 1943 года и самая тяжелая – в конце лета 1944 года. Медицинская служба перед этими заболеваниями и десятками других была фактически бессильна, разумеется, если не хотела помочь заключенным выздороветь».

Весной 1943 года заболел тифом и я. Поместили в ревир. Сильный жар. Бред. Состояние очень тяжелое. Хочется пить. В бреду, как во сне, вижу своего соседа по родному дому, протягиваю ему свою пайку хлеба, прошу дать за нее воды. Падаю с верхних нар, перед глазами солдаты Красной армии. Я пытаюсь бежать навстречу им, натыкаюсь на дверь. Меня поднимают узники, которые не успевают выносить трупы, кладут на нижние нары возле двери. Мимо меня на носилках вынесли Володю Сафонова – ростовчанина, с которым мы вместе бежали из лагеря Капен.

Не помню, сколько прошло времени. К открытым дверям подошли немцы в белых халатах. Войти боятся, разглядывают. Один из них обратился ко мне: «Ты кто?». Едва шевеля губами, ответил: «Я русский». Он быстро положил мне на губы таблетку и вышел. Это был представитель администрации. Тот самый немец в штатском, который нас, четверых ростовчан, перевел с тяжелой погрузочной работы в вальдкоманде (лесная команда) на другую работу. Я его узнал. В лагере он кое в чем помогал русским.

Позже мне удалось выяснить, что этот немец когда-то до войны жил в Ленинграде. С трудом я проглотил таблетку. Через какое-то время жар чуть спал. В этот момент через открытую дверь я увидел врача-узника. Он был русским, из советских военнопленных. Звали его Федор Сопрунов. Мы познакомились и были близкими друзьями до конца его жизни. Об этом человеке я считаю своим долгом рассказать подробнее в главе «Братство победивших смерть».

В 1941 году в Штуттгоф стали прибывать женщины-заключенные. Все, кроме евреек, жили в женском блоке Старого лагеря, сохранившемся до сегодняшнего дня. Через этот блок прошло около тысячи женщин. Среди узниц было много военнопленных. На них заводилась особая картотека, отдельно учитывали летчиц, парашютисток, радисток, военных медработников.

Особенно не терпели эсэсовцы русских летчиц. Они старались их как можно скорее уничтожить. И, конечно же, все делалось без всяких судебных церемоний. Их, как правило, уничтожали в майеровской кабине или в газовой камере, отправляли на виселицу, иногда делали смертельную инъекцию. Советские женщины-заключенные обращали на себя внимание своим моральным обликом, достоинством поведения, солидарностью и отвагой. Нередко они совершали поистине бесстрашные, героические поступки.

Даже сейчас, по истечении стольких лет, я не могу забыть день, когда я стал невольным свидетелем события, о котором долго рассказывали в лагере. Это было в конце июня 1943 года. Как обычно, после утреннего аппеля мы отправились на работу в столярную мастерскую. Каждый заключенный получил от мастера конкретное задание. Мне и Николаю Попову он велел выгрести из столярки стружки, опилки и щепки. Вооружившись метлами и лопатами, мы приступили к работе. В конце мастерской была широкая дверь, через которую можно выйти на территорию за пределы лагеря. Открывать ее имел право только мастер, когда необходимо было выбросить отходы от столярных работ. Их