За нами Москва! - Иван Кошкин

— Кровотечение остановлено, должен выжить, — устало сказала она. — Товарищ лейтенант, ну хоть часов двенадцать бы его не беспокоить… Полсуток хотя бы…

— Не знаю, Ирина Геннадьевна, — терпеливо ответил Волков, — это будет зависеть от того, как сложится обстановка.

— Да-да, я понимаю, — рассеянно ответила женщина. — Мне говорили, что есть еще два пациента?

— Так точно. — Лейтенант Турсунходжиев вытянулся по стойке «смирно», словно старался казаться выше.

Волков с какой-то странной ему самому отстраненностью вспомнил, что Богушева — очень красивая женщина, да и Оля тоже вполне ничего себе. Правда, узбек был ниже любой из них на полголовы…

— Командир наш очень обгорел, — пояснил Магомед, — и контужен. И еще один боец контужен. А мой водитель в плечо ранен был вчера, не сильно, но повязку менять пора. А бинтов нет.

— У нас тоже с бинтами плохо. — Богушева говорила неразборчиво и очень тихо, и медсестра вдруг взяла ее за плечо и сильно тряхнула.

— Прошу прощения, — встрепенулась Ирина Геннадьевна, — показывайте своего командира.

Старший лейтенант Петров нашелся возле одного из танков. Он лежал на расстеленном комбинезоне спиной вверх, без гимнастерки и нательной рубахи. Рядом сидел высокий светловолосый сержант с красивым, но каким-то насмешливым лицом. В руке сержант держал лист папоротника, которым энергично отгонял от командира комаров. Увидев Богушеву и Ольгу, танкист слегка щелкнул комбата по лбу.

— Просыпаемся, товарищ магараджа, тетя доктор пришла.

Петров поднял голову и уставился на подошедшего комроты мутными, полными боли глазами.

— А, пехота, — прохрипел он, — тоже вырвался?

— Вырвался, — кивнул Волков. — А вы, товарищ старший лейтенант, что-то совсем расклеились…

Петров буркнул что-то не вполне цензурное, а сержант немедленно вступился за командира, доказывая, что товарищ старший лейтенант до последнего держался молодцом, но, когда тебя ошмалят, как свинью, рано или поздно приходится падать и валяться. И чтобы командир мог пару часов поваляться и не быть съеденным комарами, он, сержант Безуглый… Богушева принялась аккуратно снимать заскорузлые бинты, которыми был обмотан торс старшего лейтенанта Петрова. Старший лейтенант Петров тихо взвыл, но, услышав, что мужчине это не пристало, принялся грызть рукав своей гимнастерки. Наконец Ирина Геннадьевна сняла повязки, и от открывшейся картины Волкова замутило. К его удивлению, женщина, осмотрев страшную, всю в корке засохшей крови спину, похлопала танкиста по плечу и сказала, что тому повезло — заражения нет, а молодой организм справляется сам. Врач и медсестра осторожно промыли раны, и все заметили, что кое-где, под коростой ожогов, и впрямь проступает розовая, как у младенца, кожа. Богушева смазывала спину старшего лейтенанта какой-то мазью, от которой несло дегтем, танкист шипел и дергался. Наложив повязки, Ирина Геннадьевна встала, что-то неразборчиво пробормотала и ушла спать вместе с Ольгой. Комроты и сам отдал бы все за четыре, что там, хоть три часа сна. Усилием воли он раскрыл начавшие было слипаться глаза и тяжело опустился рядом с Петровым.

— Ну ладно, рассказывай, танкист, — устало сказал он.

— Что рассказывать? — угрюмо ответил комбат, глядя на Волкова снизу вверх.

— Все. — Лейтенант поднял веточку и покрутил ее в пальцах: — Только не говори мне, что вы тут кукуете из-за твоих тяжелых боевых ранений. Из ваших коробок и днем-то ни черта не видно, а ночью вы и подавно слепые, как кутята. Так чего это ради геройский танковый батальон на просеке загорает?

Старший лейтенант, кряхтя и ругаясь, встал на четвереньки, затем осторожно уселся, дернулся, выругался, цыкнул на запротестовавшего было сержанта и наконец более-менее утвердился на заднице.

— Откуда ты такой умный выискался на мою голову? — не столько зло, сколько удивленно спросил он.

— Ты не увиливай. — Волков переломил веточку в пальцах и исподлобья посмотрел на танкиста.

— И как ты со старшими по званию разговариваешь? — продолжил удивляться комбат.

— Слушай, хватит дурака валять, — вспылил Волков. — Если на то пошло, самый старший тут — батальонный комиссар Гольдберг, хочешь, чтобы он тебя спросил?

— Ты чего разошелся, пехота? — усмехнулся танкист и вдруг посерьезнел: — Такое дело, лейтенант, горючего у нас — от силы километров на семь-восемь хода.

Медведев протяжно свистнул, впервые за все время разговора обнаружив свое присутствие.

— Старшина, отставить, тоже мне Соловей-разбойник, — устало сказал Волков и повернулся к танкисту: — А раз так, скажи мне, чего вы ждете? Пока бензовоз сюда не придет?

— А что ты предлагаешь? — спокойно спросил Петров.

— Вывести танки из строя и выходить вместе с нами.

— Из строя, говоришь, — протянул комбат. — Из строя — это, конечно, просто. А ждем мы, товарищ лейтенант, вечера. Тут в полутора километрах дорога, Безуглый и лейтенант Турсунходжиев понаблюдали — немцы, чем дальше, тем чаще по ней катаются.

Он пошевелил плечами, сморщился и вдруг тяжело уставился на Волкова.

— Так вот, ближе к ночи планирую я к дороге подъехать, подкараулить колонну поменьше и по ней легонько так стукнуть. Сольем бензин из грузовиков и дальше поползем, к своим, как ты верно подметил.

Комроты, открыв рот, уставился на танкиста, Медведев свистнул еще протяжнее, и даже Берестов закашлялся.

— Сильно контузило, товарищ старший лейтенант? — спросил наконец Волков.

— Слушай, лейтенант, — комбат внезапно посерьезнел, — без танков я — просто пехотинец, причем паршивый, не тому учился. Я брошенных машин на Украине, знаешь ли, насмотрелся.

— Поддерживаю, — влез наглый сержант. — Я одну уже бросил, больше не хочу.

— Безуглый, пасть закрой, — рявкнул комбат. — В общем, выводить из строя исправные танки я не собираюсь, снаряды есть, патроны тоже. А горючее мы себе добудем.

— В крайнем случае, погуляем напоследок так, что чертям тошно станет. — Сержант, похоже, закрыть пасть не мог просто физически.

— Сашка, от тебя уже и так все пекло блюет, — устало вздохнул комбат. — В общем, вот такое решение я принял.

— А как на него личный состав смотрит? — ляпнул, не подумав, Волков.

Он тут же пожалел о сказанном, наткнувшись на презрительно-удивленный взгляд танкиста. Взгляд этот ясно говорил, что во 2–м танковом батальоне 28–го танкового полка 112–й танковой Дивизии командиры не нуждаются в одобрении своих решений личным составом, а приказы выполняются на том простом основании, что это именно приказы, а не пожелания, просьбы или что-нибудь еще. Волков вспомнил, как пять часов назад комиссар произносил речь, по существу, убеждая бойцов не нарушать присягу. Лейтенант почувствовал, что краснеет. Впрочем, люди Петрова, похоже, разделяли угрюмую решимость своего комбата. Турсунходжиев во время беседы молчал, лишь кивнул, когда комбат изложил свой план, а наглый сержант, по всему видно, и так готов за своего командира в огонь и в воду.

— В общем, я тебе все сказал, — прервал молчание старший лейтенант. — От своего решения не отступлюсь, и люди у меня надежные. Если не хочешь, чтобы вас зацепило, уходи сейчас, потом будет поздно.

Он осторожно улегся на живот, давая понять, что разговор окончен. Безуглый, невзирая на прямые приказы перестать валять дурака, принялся отгонять от командира комаров. Волков молча встал и пошел туда, где вповалку спала его рота, Берестов, Медведев и Гольдберг последовали за ним.

— Что вы собираетесь делать, товарищ лейтенант? — спросил политрук.

— Такие решения следует принимать, посовещавшись с комиссаром, — уклончиво ответил Волков.

План комбата был самоубийством от начала и до конца. Даже если горючее удастся добыть, немцы отреагируют немедленно. Ночью по лесу танки далеко не уйдут, к тому же, как стало видно вблизи, обоим Т–26 изрядно досталось, фар не имелось ни на одном. Все это было так, но комроты не мог не признаться самому себе, что его восхищает такое безрассудство. Танкисты сознательно выбирали бой, даже если этот бой будет для них последним, они не успокаивали свою совесть тем, что, дескать, надо сберечь себя для грядущих битв, в которых немец, разумеется, умоется кровью от их могучих рук У них были танки, но не было бензина, зато бензин был у немцев, а раз так, надо идти и отобрать горючее у врага, а дальше будь что будет. В этом была какая-то глубокая, настоящая правда войны: хочешь победы своим, не прячься, а иди и убивай чужих, убивай, пока можешь. Лейтенант понял, что в душе он уже принял решение, и его ответ Гольдбергу — так, для очистки совести.

— Я считаю, мы должны участвовать, — твердо сказал комиссар.

— Я такого же мнения, — ответил Волков.

— Это безумие, — вмешался Берестов. — Немцы прочешут лес и прихлопнут нас как мух.