Ласточка - Елена Верейская

Ваня открыл глаза. Он увидел совсем близко бледное лицо Маши с широко раскрытыми, испуганными глазами.

— Кто ты такая? — в упор спросил он.

— Ваня, да ты что? — Маша побледнела ещё больше. — Не узнаёшь! Бредишь… Смотри, это же Маша, твоя Маша…

— Вижу, Маша. — Ваня говорил почти спокойно. — А всё-таки кто ты такая? Ты же знаешь, — молчать я умею!

Последняя краска сбежала с Машиного лица. Казалось, она перестала дышать. С минуту они молча, очень близко смотрели в глаза друг другу. Потом Маша глубоко передохнула и ласково провела чуть дрожащей рукой по Ваниному лбу и щеке.

— Вот что, мальчик, — очень твёрдо заговорила она, — сейчас не время и не место для таких разговоров. Ты тяжело болен, и тебе нужен полный покой. Не смей сейчас думать ни о чём, слышишь? Но знай, — придёт время, и я тебе всё расскажу о себе.

— Всё? — переспросил Ваня.

— Всё, Ваня, обещаю. Но ты не торопи меня и ни о чём раньше времени не спрашивай. А теперь успокойся и изволь спать.

— Посиди около меня, Маша. Положи мне руку на голову. Она холодная, это хорошо… — прошептал Ваня.

— Может быть, холодный компресс?

— Нет, нет! Только твою руку, Маша…

— Ладно, мой мальчик, спи!

Ваня заснул сразу.

* * *

Когда Ваня встал с постели, оказалось, что за болезнь он вытянулся так, что был уже одного роста с Машей. Это очень забавляло его, и он то и дело заставлял её мериться с собой. Забавляло это и Адель Львовну: наконец нашлось интересное для неё дело — Ване все костюмы стали малы, надо шить новые! В доме появился портной и куча заграничных журналов; а это ли не увлекательно? Ваня очень уставал от примерок, но спорить не смел. Дядя Кузьма начал было возмущаться, но махнул рукой; ему было не до того, — на заводе разворачивались большие дела.

Однажды за обедом он сказал:

— Ну, Ванька, пора тебе с заводом ознакомиться. Подрастёшь, — мы, брат, с тобой такие дела развернём! Для первого раза поедешь со мной на завод на молебен. Посмотришь, как дядя для тебя старается, — всё же после меня тебе, дураку, достанется. Радуйся, что у меня родного сына нет; а я от тебя ни разу даже «спасибо» не слыхал за всё моё добро!

— Спасибо, дядя, — робко прошептал Ваня и опустил глаза.

— То-то! Расширяю я завод. Не хватает мне в деревне рабочих, из города ещё привезу. Вот для них барак и строю. В пятницу праздник, освящать будем, на молебен поедешь со мной.

— Хорошо дядя, — сказал Ваня, хотя ему совсем не хотелось ехать.

После обеда, когда Маша причёсывала Адель Львовну, та сердито говорила стоявшему перед ней Ване:

— Ну вот, «молодой хозяин», поедешь свою собственность смотреть. А я уж тут никто. Обо мне и речи нет! Одеваю, учу уму-разуму, — а что я от этого мальчишки вижу? Весь в дядюшку! Мужики они мужиками и останутся, как ни учи! Господи, какая я несчастная!

Ваня стоял, до крови закусив губу и опустив глаза. А Маша тихо сказала:

— Вы меня простите, барыня, если я спрошу… Вы же знали, за кого замуж идёте?

— А что мне было делать?! — Адель Львовна резко повернулась к Маше, и волосы её рассыпались из Машиных рук. — Как ты не понимаешь?! Впрочем, где тебе понять! Умер отец, и оказалось долгов у него больше, чем стоит и это имение, и дом в городе. Что же, мне по миру идти? Кузьма Кузьмич и дом, и имение выкупил. Теперь всё его, а не моё. Разве я этого ожидала… А что бы ты делала на моём месте? Ну, чего молчишь? А, Маша! Что?

— Работать бы стала, барыня, а за немилого бы не пошла, — спокойно ответила Маша, снова принимаясь за причёску.

— Ну вот! — раздражённо сказала Адель Львовна. — Я же говорю: где тебе, мужичке, это понять! Ты не привыкла жить в роскоши, а я… Причёсывай!

— Извините, барыня, если не так сказала, — с едва уловимой усмешкой прошептала Маша.

— А ты чего здесь торчишь, «молодой хозяин»? — со слезами в голосе заговорила Адель Львовна. — Как вы оба мне надоели! — И она расплакалась.

* * *

В пятницу утром, когда Ваня уже собрался спуститься вниз, чтобы ехать с дядей на завод, в его комнату быстро вошла Маша.

— Ваня, — заговорила она спеша, — я тоже просилась на молебен. Не отпустили… Ваня, исполнишь мою просьбу?

— Конечно! А что?

— Будешь завод осматривать, зайди в старый барак… только чтобы дядя не знал… Найди там рабочего Семёна Петрова; это тётин крестник. Спроси его, не знает ли он, как здоровье моей тёти… Сделаешь, Ваня?

— Непременно! Как-нибудь да удеру от дяди!

— Ох, не хватились бы там! — и Маша быстро выскользнула из комнаты.

Ваня глядел ей вслед. Впервые видел он Машу такой встревоженной; да, тётя… что за тётя? В последнее воскресенье Маша вернулась какая-то странная… Во что бы то ни стало надо попасть в старый барак!

— Ванька! Готов? Ещё ждать тебя! — раздался снизу сердитый голос дяди.

— Иду, дядя Кузьма!

* * *

Они вернулись с молебна прямо к обеду. И так неохотно отвечали оба на расспросы Адели Львовны, что она перестала спрашивать и только переводила взгляд с раздражённо-мрачного лица мужа на побледневшее лицо Вани. Ваня сидел опустив глаза и почти ничего не ел. Маша, как всегда, прислуживала с непроницаемым видом.

Вставая из-за стола, дядя Кузьма сказал жене:

— Мне, сударыня, с вами поговорить требуется. Чему вы мальчишку учите? Идём в кабинет.

Адель Львовна испуганно пошла за ним. А Ваня бросился в мезонин, и сейчас же вслед за ним прибежала Маша.

— Ну? Нашёл? Узнал?

— Нашёл. Велено тебе передать: похоже, что тётя заболевает. Ей вырвали два зуба. Остальные зубы под угрозой. Надо увезти её лечить в Москву. В воскресенье непременно навести её.

Лицо Маши побелело, как бумага.

— Ты… точно передаёшь?

— Слово в слово, Маша! Теперь ты мне должна сказать, что это за тётя! Должна! — с силой прошептал Ваня.

— Постой!.. Сначала расскажи мне всё по порядку! Всё, всё, как было! Как приехали, как ты его нашёл?

— А потом ты мне скажешь!

— Потом!.. Говори по порядку!

— Ну, приехали. Барак этот вроде большого сарая. Нары в три этажа. Народу полно. Молебен был, потом батюшка речь говорил… про дядюшку моего. «Благодетель»… «Отец родной рабочим»… Я не знал куда деваться. Во время речи и удрал в старый барак.

— Ну! Ну!

— Вошёл я туда, — чуть сразу обратно не выскочил. Духота, вонь… Затошнило меня. Тоже нары в три этажа, тряпьё какое-то на нарах. Маша, как возможно так жить?! Детишки полуголые по полу ползают. Честное слово, у нас в свинушнике куда чище! Вот вхожу я — сразу замолчали все… А потом как обступили меня бабы, как начали о чём-то просить! Все зараз! Кричат мне в уши. Я только и слышу: «Попросите дяденьку… скажите дяденьке…» Что-то про штрафы. А я совсем растерялся, стою как дурак. И вдруг пьяный старик. Растолкал баб. «Дуры, — кричит, — кого просите! Вырастет, таким же зверем, как дяденька, будет!.. Всех их на одну осину надо!» И бабы туда же… Я стою, не знаю, что делать. Страшно мне стало… А тут подошёл парень, старика рукой отодвинул… улыбнулся. А я его и спросил про Семёна. А он говорит: «Это я и есть. Не знаете ли, барчук, — говорит, — не пришла ли и Маша на молебен?» — «Нет, — говорю, — велела про тётю свою спросить». Вот он отвёл меня в сторону да это самое и сказал. Ты ему про меня говорила? Потом взял за руку и вывел из барака. А дядя меня уже ищет домой ехать…

Ваня замолчал. Молчала и Маша.

— Маша, — горячо заговорил он снова, — никогда, никогда не стану я хозяином всего этого! Я так и дяде сказал, когда домой ехали.

— А он что?

— Мне сразу, как сели в коляску, влетело. «Оскандалил меня перед всеми, — говорит, — все тебя видели, а как идти к кресту прикладываться, так и пропал молодой хозяин!» А я тут ему и сказал, что не стану хозяином. Он как начал кричать! И все на тётку сваливает, — будто это её влияние. «Дворянской спесью, — говорит, — тебя заразила! Я, — говорит, — из вас обоих эту дурь выбью!» А я уж молчу: боюсь, на тебя бы не подумал. Пусть уж на неё. И при чём тут влияние? Что, я сам не вижу?

— Маша! Где ты, Машка? — раздался снизу голос Харчева. — Иди к барыне — заболела она!

Маша и Ваня вскочили и бросились из комнаты.

— Довёл её снова до припадка! — прошептал Ваня, когда они сбега́ли по лестнице.

* * *

Адель Львовна слегла с сердечным припадком. Маша не отходила от неё и осталась с ней и на ночь.

Этот вечер Ваня провёл один. Он не зажигал огня, не готовил уроков, не читал. Он думал. Он впервые почувствовал, что детство кончается, что было оно безрадостным, и, если бы не Маша… ему сейчас даже трудно было представить себе, как бы он жил без Маши. Он думал и о будущем. Он не мог ещё ни на чём остановиться, — как оно сложится? Но одно он уже решил твёрдо, — его жизнь должна быть какая-то совсем другая, чем жизнь дяди, чем жизнь тётки. А какая?

Заснул он только под утро.