Предания русского народа - И. Кузнецов

(А. Афанасьев)

Почему у шершней и ос нет меда

В начале сотворения мира у шершня, у осы и у шмеля был мед, как у пчелы. Теперь ни у шершня, ни у осы меда нет совсем, а у шмеля есть только для себя. Так стало с тех пор, как шершень, оса и шмель обманули Господа и не дали ему меда. Случилось это так: Господь, сотворивши мир, пошел смотреть на жизнь животных. Встретил он шершня и попросил у него меда. — У меня нет меда, — сказал шершень. — Пусть его у тебя и не будет, — сказал Господь. Потом Господь встретил осу, и повторилось то же самое. После осы встретил шмеля и попросил у него меда. Шмель сказал, что у него есть мед только для себя. — Пускай у тебя будет мед только для себя, — сказал Господь. Наконец, встретил пчелу. Пчела сказала, что у нее меда много и для себя и для людей. И дала она меда Господу с радостью. — Пусть у тебя будет меда много и для себя и для людей, — сказал Господь. Так и стало.

(А. Бурцев)

РЕКИ, РУЧЬИ, ОЗЕРА

Дон и Дунай

Почтение к Дону в русском народе столь же вероятно, сколько и почтение всех вообще славянских племён к рекам Бугу, Дунаю и к некоторым другим. Эти великие реки, равно как и ключи-студенцы, в древней религии славянской, неоспоримо принадлежат к чему-то особенно божественному, — Дунай есть и в Индии, там есть и страна Дунайская!

Дон имеет свою подлинную сказку. Вот она. Известно, что в Тульской губернии есть озеро Иван. У этого озера Ивана, говорят поселяне, было два сына, один — Шат Иванович, а другой — Дон Иванович. Шат Иванович был, почему-то, глупый сын, а Дон Иванович, в противоположность Шату, считался умным. Первый из этих двух братьев, т. е., Шат Иванович, т. е., голова неразумная, не спросясь воли родительской, не накопив ещё силы под кровлею родимой, вырвался от отца, как бешеный, прошатался весь, на одних только полях родимых, и воротился на те же поля родимые, с которых и вышел: он не нашёл доброго ни себе, ни людям. Такова доля и всех детей самовольных!

Напротив того, Дон Иванович, любимый сын, за необычайную его тихость, получил добрый привет родительский, смело полетел во все страны дальние; его приняли со славою и готы, и хазары, и славяне, и греки (самые первые христиане на землях русских). Честь да добро послушному сыну! И поныне славен Дон Иванович тихим Доном Ивановичем! Это величанье, в самом деле, неотъемлемо от имени Дона: его повторяют наши песни, наши поговорки, наши казаки, всегда гордые своим тихим Доном.

Дунай не имеет, кажется, такой легенды, какую мы высказали сейчас, о тихом Доне. Но в русских песнях и к Дунаю ещё сохранены величанья и, — величанья, может быть, замечательные? Выпишем, здесь, одну из таких песенок, с припевом к Дунаю. Вот она:

Ах! Звали молодца,Позывали удальцаНа игрища поиграть,На святые вечера.Дунай мой Дунай,Селиванович Дунай!

Во пиру он пировалВ беседушке сидел,На светлых он вечерахНа игрищах поиграл!Дунай мой Дунай и проч.

Далее, из той же песенки видно, что этот молодец Дунай Селиванович хаживал в рудожелтом камчатном кафтане, носил чёрную шапочку мурмашку (норманку) и был великий мастер играть на гуслях звончатых. На одном игрище ему понравилась вдовушкина дочь, перед нею заиграл он в звончатые гусли, перед нею уронил он свою шапочку мурмашку; девушка подняла её, и Дунай Селиванович был счастлив!

(М. Макаров)

Трубеж

Трубеж — так называют реку под Рязанью, под Переславлем малороссийским, под Переславлем-Залесским, то есть, под всеми Переславлями, потому, что и Рязань называлась Переславлем. Трубеж — рукав реки, озера, может быть, моря. Не так ли в древности и все подобные водяные рукава и протоки названы были славянами?

В Малороссии некогда говорили, что Трубеж — дело рук человеческих, что он изрыт в глубокой древности для осушения мест городища, для крепких преград от врагов; в Переславле-Залесском добавляли, к такому же почти преданию, что Плещеево озеро, из которого вытекает Трубеж, некогда прорвётся, затопит Переславль-Залесский, и тогда будет светопреставление. Есть ещё тут старички, которые ждут этой же беды и нынче.

Думают ли то же в Переславле-Рязанском, до нас о том не дошли слухи; но там ещё кой-кто сказывает, что при Трубеже поклонялись Бабе-Яге, что рязанский батюшка Трубеж сердит больно: он в зиму не мёрзнет, а тишь колыхает!

Да и чего здесь не скажут о Трубеже!

Говорили нам, что бабы рязанские своей одеждою походят на Ягу-бабу. Стало быть, и она так же хаживала и одевалась, как рязанские бабы.

(М. Макаров)

Волга и Вазуза

О Волге и Вазузе в Тверской губернии рассказывают: «Волга с Вазузой долго спорили, кто из них умнее, сильнее и достойнее большего почета. Спорили-спорили, друг друга переспорили и решились вот на какое дело. „Давай вместе ляжем спать, а кто прежде встанет и скорее придет к морю Хвалынскому, та из нас и умнее, и сильнее, и почету достойнее“. Легла Волга спать, легла и Вазуза. Ночью встала Вазуза потихоньку, убежала от Волги, выбрала себе дорогу прямее и ближе и потекла. Проснувшись, Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как следует: в Зубцове догнала Вазузу, да так грозно, что Вазуза испугалась, назвалась меньшою сестрою и просила Волгу принять ее к себе на руки и снести в море Хвалынское. И до сих пор Вазуза весною раньше просыпается и будит Волгу от зимнего сна».

(А. Афанасьев)

Днепр и его сестры

Реки прежде были людьми. Днепр был брат, а Волга и Двина — его сестры. Остались они сиротами, натерпелись всякой нужды и придумали, наконец, пойти по белу свету и разыскать для себя такие места, где бы можно было разлиться большими реками; ходили три года, разыскали места и приостановились все трое ночевать в болотах. Но сестры были хитрее брата; едва брат уснул, они встали потихоньку, заняли самые лучшие отлогие местности и потекли реками. Проснулся поутру брат, смотрит, — далеко его сестры; раздраженный, ударился он о сырую землю и в погоню за ними понесся шумным потоком по рвам и буеракам, и чем дальше бежал, тем больше злился и рыл крутые берега. В нескольких верстах до впадения в море гнев его утих, и он спокойно вступил в морские пучины; а две сестры его, укрываясь от погони, разбежались в разные стороны. Вот отчего Днепр течет быстрее Двины и Волги, вот почему у него много рукавов и порогов.

(А. Афанасьев)

Волга и Кама

Кама с Волгой спорила, не хотела в нее течь. Сначала хотела ее воду отбить и до половины реки отбила, а дальше не смогла. Пустилась Кама на хитрости, уговорилась она с коршуном: «Ты, коршун, крикни, когда я на той стороне буду, чтобы я слышала: а я под Волгу подроюсь и выйду в другом месте». «Ладно», — ответил коршун. Вот Кама начала рыться под Волгу. Рылась, рылась, а тем временем коршуна беркут заприметил и погнался за ним. Тот испугался и закричал, — как раз над серединой Волги. Кама думала, что она уж на том берегу, выскочила из-под земли и прямо в Волгу попала.

(Д. Садовников)

Почайна

Есть в Нижнем Новгороде возле крепости маленький ручеек; он течет по оврагам и близ Никольской церкви впадает в Волгу. Зовут его Почайной и, говорят, что Юрий Всеволодович, основатель Нижнего Новгорода, назвал так этот ручей, будучи поражен сходством местоположения нижегородского с местоположением киевским. В том месте, где Почайна берет свое начало, есть большой камень, на котором прежде было что-то написано, но теперь уже стерлось.

От этого камня зависит судьба Нижнего Новгорода: в последнее время он сдвинется с места; из-под него выступит вода и потопит весь Нижний.

(П. Мельников-Печерский)

Свирь

Свирь явилась на свет ночью маленьким зайчиком, побежала на месяц, который тогда стоял над Ильмень-озером. Побежала Свирь, и уж далеко пробежала, да на беду увидал новорожденную реку волк и пустился догонять ее по левому берегу. У Свири ноги были быстрые; она побежала от него, а сама все берет на полдень; волк все скачет вслед и сбивает с дороги. Много Свирь бежала и, пожалуй, ушла бы в Ильмень-озеро, да на пути повстречался другой волк. Свирь видит, что подходит беда неминучая, бросилась направо и ушла в Новоозеро. Волки постояли, постояли, напились мутной воды и ушли в лес, а Свирь с тех пор и бежит в Новоозеро.

(А. Бурцев)

Приношения рекам

Песенные сказания сохранили живое воспоминание о жертвенных приношениях морю и рекам. Как Садко чествовал хлебом-солью Волгу, так Илья Муромец — свою родную Оку. Отправляясь с родины на богатырские подвиги, опустил он на прощание корочку хлеба в Оку — за то, то поила и кормила его. До сих пор простолюдины наши, после счастливого плавания, благодарят реку каким-нибудь приношением.